Зеленое солнце (СИ) - Светлая Марина - Страница 76

А сейчас — сам был тем мотоциклом, шумно метавшимся внутри жуткого металлического шара, похожего на клетку.

Воздух.

Ему нужен воздух.

Ему надо на воздух.

Туда он и вылетел, распахнув дверцу вагончика и спрыгнув на землю. Воздух показался ледяным, влажным, мерзко облепляющим лицо, брызгающим в глаза поздней октябрьской моросью, но все лучше, чем эти всполохи. Язычки пламени, слизывающие возможность соображать. От ревности. Потому что если бы кто-то из мужиков сейчас оказался рядом, он бы вытряс из них, чей журнал. И кто на него пускал слюни. Потому что только затем такое и печатают.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Вкруговую он возвращался к этой мысли словно в исходную позицию, пока не пошел еще дальше. Если она в своем мире выбрала эту профессию и направляется к ней, то куда идти ему? И как на нее смотреть, зная, что смотрят другие? Смотрят — и хотят. Потому что она показывает.

Одно громоздилось на другое. Какие-то дикие истории из девяностых о скандалах на подиумах, кокаиновой зависимости топ-моделей, беспорядочных половых связях, карьерах через постель. Может, потому и… «занята»? Может, потому и… «устала»?

Назар сам не понял, как оказался в своей машине, разыскивающим телефон. Но когда набирал Миланкин номер, не задумываясь, что еще слишком рано для звонков, обнаружил, что на соседнем сидении валяются страницы, которые он выдрал из журнала. И снимок с обложки тоже. Ничего своего здесь бросить он не мог.

«На ней же пробы ставить негде», — в ушах голос матери прозвучал отчетливо и почти в унисон с гудками, протянувшимися от Назара — к Милане. Ему повезло. Здесь связь была. Могло и не быть.

— Привет! — прервались гудки немного заспанным, но радостным голоском. — Привет! Ты вчера звонил, я поздно увидела. Не стала перезванивать, чтобы не разбудить. Или не мешать. Я, кажется, так и не разобралась в твоем графике.

— Я в твоем… тоже, — отрывисто проговорил Назар, с трудом сдерживая эмоции. Или не сдерживая. — Ты дома?

— Где ж еще, — хмыкнула Милана. — А ты где?

— В лесу, как положено дикарям, — зло хохотнул он. — Ты у себя или у родителей?

— Да что мне у них делать? Только контролировать будут.

Назар поморщился и растер переносицу. Секундная пауза, прежде чем рявкнуть:

— А что ты такое делаешь, что контроля боишься?

— Я не боюсь, — удивленно проговорила она, — просто… просто лучше без него.

— Что лучше? Шляться по своим показам? Приходить под утро? Сниматься с голой задницей? Тебя тогда за это в Рудослав сослали, да?

— Шляться? — опешив, переспросила Милана. — Я не шляюсь. Это работа, Назар!

— Я сейчас лицезрел… твою работу! У меня в бытовке на нее мужики передергивают!

— А я при чем, если им трахаться не с кем! — звонко выкрикнула Милана.

— Главное, чтобы тебе там не с кем было!

— Ну ты же все для этого делаешь, да? Чтобы не было!

— Я пашу с утра до ночи! А ты тем временем жопой вертишь перед кем попало. Думаешь, я идиот? Не понимаю, как девок, вроде тебя, обрабатывают?

— Знаешь что! Если ты, действительно, не идиот, то лучше остановись. Потому что нифига ты не понимаешь.

— Тогда объясни мне как ты видишь нашу жизнь? — выкрикнул он. — Ты… ты будешь изображать из себя великую модель, шляться голышом, жить по указке агентства, гулять, с кем они скажут… пропадать по ночам на своих показах и вечеринках. А я кем буду? Лохом, который все это сожрет?

— Интересно, а как ты ее видишь, ковыряясь в своей грязи?

На мгновение он замолк, позволяя ее словам проникнуть под кожу. Сам знал, что зря это делает. Потому что проникнув, они пустят там корни. И потом не избавиться. Но все же Назар замолк. Сжал телефон крепче и тихо, зловеще заговорил:

— Плох я для тебя, да? Ну извини, другим не буду. Может, присмотришь себе кого в вашей тусовке, чтобы соответствовал твоим запросам. Нахрен тебе неотесанный селюк? Для летнего романа еще сойдет, а дальше — пусть отдыхает.

— Не мели чепухи и приезжай, — тут же выпалила она — без пауз и раздумий. — Но предупреждаю, печь тебе булочки я точно не буду.

— Ну да, у тебя руки для другого предназначены. Моя мать тебя иначе, чем лярвой, не называет, как мне ей объяснить, что это такая работа, если я сам не понимаю?!

— Где ж понять, это ж… — она резко оборвала себя, шумно выдохнула и глухо спросила: — Чего ты хочешь?

— Чтобы ты все это бросила!

— Не брошу. У меня сейчас хороший старт, и уже сейчас хорошие деньги.

— Я тебя всем обеспечу! Я смогу!

— Тебя здесь нет!

— И это значит, что можно хвостом крутить?

— Это значит, что я просто зарабатываю деньги. Так же, как и ты, — ровным голосом, сдержанно проговорила Милана. — Потому что они нам нужны. Потому что я так же, как и ты, не горю желанием во всем зависеть от отца. И потому что, если я захочу сделать тебе подарок, то я не собираюсь сначала у тебя попросить на это денег.

— Ты думаешь, я в это поверю?! — сорвался он, уже с трудом соображая, что несет. — После того, как ты мне дала на какой там день? Третий? Четвертый? Или чем проще к такому относишься, тем легче заработать?

В трубке стало тихо. Враз оборвалось. С этой тишиной внезапно затихло и в его голове. Какой-то полный штиль. И внезапное понимание, что именно он сказал, накатило, с силой ударив в грудь. Назар вздрогнул и, так и не дождавшись никакого ответа, отнял телефон от уха, с недоумением уставившись на загоревшийся экран. Потом экран точно так же погас по истечению секунд, отмеренных до блокировки. Милана сбросила. Глупо считать, что просто сеть лагает. Милана сбросила. Потому что он пересек черту, за которую лучше не заходить.

Шамрай сцепил зубы и несколько мгновений так и сидел, играя желваками и глядя на дисплей по мере того, как все больше прибивало к сидению понимание, что перегнул. Слишком перегнул. Он же совсем не то хотел… не так… и не такое!

В себя привел вскрик какой-то птицы сквозь приоткрытое окошко минивэна. Она так громко и протяжно закричала, что его пробрало. Насквозь прошибло. Он судорожно разблокировал телефон и сунулся в список вызовов, чтобы перенабрать Милану. Чтобы сказать ей… извиниться чтобы!

Но с каждым гудком, обрывающим сердце, все больше убеждался — не возьмет. Не хочет слышать. Нахрен ей его извинения. Потому что если он не прав был сейчас, то он унизил, получается. А был ли он прав? А вдруг прав?

Назар крепко выругался и бросил телефон на соседнее сидение. Туда, к фоткам. Над ними и застыл, не понимая, как вымарать это из памяти. Никто, кроме дяди Стаха и матери, не знал, что он на ней жениться собрался. Ну, со вчерашнего вечера еще Лукаш в курсе, а вместе с ним, значит, Надя и Аня. Теперь все будут… А у нее фотки в журналах, и ей — ничего такого, просто работа. Он по ее телу с ума сходил, относился как к чему-то сокровенному, первообразному, что только ему позволено. А она так легко это все напоказ. И хуже всего — глаза ее с томной поволокой, как перед сексом. Нет, не задница, не грудь, совсем ничем не скрытая. А вот эта внешняя готовность отдаться тому, кто смотрит чертов журнал. Черт! Черт! Черт!

Кречет несколько раз со всей дури долбанул ладонями по рулю и выскочил из машины.

Огляделся. По-прежнему один. Рано. Слишком рано. И ладони горят от ударов. Если бы кто-то сейчас попался ему под руку, рисковал бы остаться с разбитой мордой. Потому хорошо, что один. Наверное, да, хорошо.

Только он бы многое отдал сейчас за то, чтобы не один. Чтобы оказаться возле Миланы. Потому что рядом с ней все становилось просто и понятно, рядом с ней очевидно надуманными представлялись его страхи и напрасными — подозрения. Как это случалось прежде… он увидел ее с Наугольным в клубе, взревновал, а она всего несколькими словами, взглядами, движениями обезоружила, заставила понять, что ошибался. Когда она была рядом, то имела на него какое-то совершенно волшебное влияние, казалась… хорошей. Вот просто так — хорошей. Самое правильное, пусть и немного детское слово. Милана была очень хорошей и абсолютно его — он чувствовал ее такой, его кры́ло на этом, ему мозги сносило. Он и жил со снесенным мозгом, не понимая теперь до конца — это она манипулировала или правда? И тогда, с Наугольным — правда или он просто поверил, как лох. Могла ли она так запросто, пока его нет, с кем-то еще? Ведь с ее точки зрения все это — ничего такого.