Зеленое солнце (СИ) - Светлая Марина - Страница 66

А потом, с трудом отлепившись, он вышел из комнаты и спустился вниз по дереву.

Снова начинался день. Только этот день он встречал в твердой уверенности, что сегодня ему наконец есть, что ей говорить. И что ей предлагать.

Отработал наскоро. Из-за того, что вчера пахал до посинения, сегодня можно было свалить пораньше. И освободившись, рванул в городок, по пути заехав в универмаг, а оттуда — за Миланой, чтобы увезти ее в бабкину хату. У них впереди был целый день. До самого вечера. Побыть друг возле друга, забывая, что за калиткой — мир и все остальные люди, считавшие, что имеют право их трогать, ведь у каждого из них — свои собственные причины, почему Назар не должен любить Милану. И почему Милана не может любить Назара.

Здесь все их аргументы уже не имели значения. Здесь были речка, садик, пружинящая кровать, вкусные пироги, которые передала Марья. И Миланка. Веселая, ни о чем не подозревающая, резвящаяся в небольшой, но уютной комнатке под его внимательным взглядом.

Обжившись за несколько недель, которые они провели в старой хате бабы Мотри, она, привычно облаченная в футболку Назара, с хозяйским видом копошилась в небольшой скрыне, обнаруженной ею накануне на чердаке. На лавке рядом с ней уже лежала домотканая скатерть с ручной вышивкой, несколько выцветших разноцветных лент, когда она неожиданно выудила на свет бусы. На несколько нитей разной длины были нанизаны яркие разноцветные бусины, напоминавшие елочные украшения. Словно стеклянная гирлянда из бабушкиного сундука, но ведь точно бусы!

Некоторое время она внимательно разглядывала их, подставляя под лучи солнца, заглядывающего в окошко, а потом шустро надела на шею и подбежала к старому, мутному зеркалу, теперь уже разглядывая себя.

— Прикольные какие! — выдала она, вертясь в разные стороны. — Никогда раньше таких не видела.

Назар приподнялся на подушках, на которых устроился, будто бы падишах, и улыбнулся ей так широко, что она даже заподозрить никак не могла, как в эти минуты ему страшно, просто оглушительно страшно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Ого, — присвистнул он. — Это ж бабы Мотри лускавки.

— Типа, приданое? — хохотнула Милана и повернулась к Назару лицом, демонстрируя ему украшение. — Нравится?

— Не поранься! Там одна точно битая, я в детстве раздавил. Еще поцарапаешься.

— Я аккуратно.

Назар мягко поманил ее к себе рукой и показал на свободное место рядом: садись, мол.

— Про приданое ты права. Это ты сейчас, наверное, бабушкину скрыню распотрошила. У нее там много интересного было… хотя, конечно, с таким приданым в семью Шамраев, наверное, веками никто не приходил, все больше с чем-то солидным — земли там… драгоценности, а баба Мотря вот затесалась. Эти бусы у нее от матери остались, когда-то страшно модные были. Там еще крестик где-то, бабушка на них цепляла…

— Может, где на дне, — проговорила Милана, устраиваясь рядом с Назаром.

— Может, — ответил он, поворачивая ее к себе так, чтобы разглядеть. Коснулся пальцами цветных, пусть и с годами несколько потускневших бусин, грубыми, шероховатыми подушечками скользнул по Миланкиной подзагоревшей за лето шее и проговорил: — Да, красиво… Я малой еще был совсем, года три-четыре, а почему-то немножко помню. Баба Мотря наряжалась по праздникам… на Пасху обязательно их надевала всегда, а я все за ними охотился. Блестели ярко, хотел себе утащить. Дед Ян очень смеялся, своей пацёрочкой ее называл. Наверное, это единственное воспоминание про него… ну, чтобы прям четко. Хотя ни лица, ни голоса не помню. Но вот это «пацёрочка моя» — как будто в ушах до сих пор.

— Можно я их заберу? — неожиданно и как-то взволнованно спросила Милана. — Подаришь?

— Чего? Тоже хочешь быть пацёркой?

— Та… нет, — смутилась она. — Просто красиво.

— А ты и есть пацёрка. Моя пацёрка, — хрипло сказал он, прижавшись губами к ее виску. — Только учти, лускавки из семьи уйти не должны.

Она удивленно уставилась на него. Назар выдохнул и чуть шевельнул губами, но из них — ни звука не вырвалось. Совсем не так он себе это представлял, но, наверное, лучшего момента уже не сыщешь. Сердце оглушительно забилось — даже она, должно быть, слышала. А потом он все-таки выдавил из груди, в которой только и осталось, что отчаянный стук главной мышцы о ребра:

— Замуж за меня пойдешь, и останутся бусы у тебя, а ты — у меня.

Милана по-прежнему удивленно взирала на Назара, пока осознавала сказанное им. И принимала. И чувствовала, как наполняется абсолютным счастьем, которое еще совсем недавно даже не приходило ей в голову. И была уверена, что у них обязательно все получится.

Она согласно кивнула и деловито заявила:

— А ты учиться пойдешь.

Назар растерянно поморгал, не отрываясь от нее. И до него тоже доходило. Она не сказала «нет». Она сказала…

Сердце сильно-сильно ухнуло.

И он ответил:

— В этом году уже не успею. Можно… можно в следующем. Готовиться же надо.

— Значит, будем готовиться.

— Ты это серьезно, да?

— Ну ты же серьезно…

Он лишь кивнул в ответ. Кивнул и запустил руку в карман шортов, выудив оттуда небольшую округлую коробочку винного цвета. Протянул ей и неловко пробормотал:

— Я вот как серьезно.

Не раздумывая ни секунды, Милана открыла футляр и увидела желтый ободок с небольшим прозрачным камушком. Она подняла глаза на Назара и с улыбкой проговорила:

— Никто никогда не видел мужа моей мадьярской прабабки, но говорили, что она его извела. Не боишься?

— Нет. Я же Кречет. Ты меня приручила. Нельзя приручить и извести одновременно.

Она улыбнулась. Коснулась ладонью его щеки, еще почти гладкой, очертила пальцами брови, крупный нос, рот, провела рукой по короткому ежику волос и выдохнула в самые губы:

— Только не улетай.

— Ну… ты же всегда знаешь, как приманить… У тебя же есть… вабило… — шептал он, не отстраняясь и внимательно глядя ей в глаза.

Милана ответила не сразу. Долго внимательно и задумчиво разглядывала Назара, запоминая. Решала для себя самое главное. Покорять или покоряться. Когда еще это делать, если не в начале нового пути?

— Нет, — наконец, проговорила она негромко и уверенно. — Приманка — это обман…

— А я и взаправду от тебя никуда, Милан. Не… не смогу. Лето закончится, все закончится, а я не смогу. Никогда никому не говорил, что боюсь. А тебе вот говорю.

— Почему закончится? — удивилась она.

— Домой вернешься, — ответил Назар, и в его голосе, кроме этого скупого ответа, было еще много чего, что сразу понималось, само собой: и ее планы, и ее учеба, и ее круг друзей, и то, что он во все это не впишется. Ни в ее семью, ни в ее жизнь. И глубокий, засевший внутри и больно толкающийся в солнечное плетение страх, что он ей не пара.

Его настроение щекотнуло и ее. Она тоже испытывала некоторые сомнения, что родители с первого взгляда безоговорочно примут Назара. Отец, с присущей ему долей снобизма, точно будет сопротивляться. Но и его можно будет переломить, в этом Милана не сомневалась. В ее глазах у Назара было два неоспоримых преимущества, которые она успешно могла разыграть в партии с отцом. Назар был молод, и по здравом размышлении любой бы понял, что если бы стараниями многих людей он не застрял в этой забытой богом дыре, то мог бы представлять из себя вполне завидную для нее партию. Если бы он жил в столице, если бы окончил институт, если бы строил карьеру. В наличии ума Милана никогда не отказывала отцу, в отличие от матери, которая всегда беспрекословно плясала под отцовскую дудку. А потому всего-то и надо объяснить, что всей разницы между ней и Назаром в наличии папы-депутата. Был бы у него такой же, еще неизвестно, кто бы кому смотрины устраивал. Так что, как говорится, берите в дом и воспитывайте зятя. Но на случай, если сразу не сработает, всегда можно воспользоваться тем, что он — Шамрай, правая рука в деле Стаха и прочие бла-бла-бла. Папе должно прийтись по сердцу.