Зеленое солнце (СИ) - Светлая Марина - Страница 12

— Тюдор! Тюдор! Ай, красавец, — глубоко, бархатисто, по-мужски зычно. Не заснуть. Никак не заснуть. И потому выскользнуть из-под одеяла, прошлепать босыми ступнями на балкон и вздрогнуть от взмаха птичьего крыла — будто совсем близко.

Огромными, удивленными глазами она смотрела, как крупная белая птица пронеслась мимо балкона, взлетая все выше. Колокольчики ей не снились. Звон и правда стоял в воздухе. Шел от восхитительного пернатого зверя. В золотистых утренних лучах он играл своей мощью и красотой, и у Миланы перехватывало дыхание. Что это? Орел? Нет… орлы больше, больше же, наверное? Может, сокол? Ястреб?

А потом он резко извернулся в воздухе и стрелой полетел вниз. Милана только и успела, что опустить лицо, чтобы увидеть, куда он падает.

Назар.

Стоял на лужайке, выставив перед собой руку в специальной длинной перчатке. На эту самую перчатку птица и села, припав к лакомству, на которое, наверное, он ее и приманил. Назар коснулся пальцами ее головы и что-то сказал. А после бросил взгляд на балкон. Неожиданный для Миланы. Долгий. Внимательный. Странный.

— Зачем это? — спросила она Назара. То ли о птице, то ли о шуме, то ли о нем самом.

Назар несколько секунд медлил с ответом, будто бы пытался понять — и правда, о чем это она спрашивает. А потом сказал:

— Тренирую.

— Для чего?

— Ну… охотиться.

— М-м-м… — понимающе кивнула она. — Забавы для аристократов.

И вернулась обратно в комнату. Досыпать.

4

День в их предгорье тоже полнился звуками леса и трав в полях, рокотом речки, шустро убегающей еще ниже и восточнее. Жужжанием пчел и стрекоз, стрекотом кузнечиков и птичьими захлебывающимися голосами. Иногда по трассе промчится машина или мотоцикл. Изредка — кто пешком пройдет. И чем глубже в сосняк, чем дальше от трассы, тем тише и реже следы человеческого присутствия. Но это иллюзия. И в нечищеных сосновых рощах, забитых подлеском, есть свои тропы, а то и грунтовые дороги, которые куда-то, да ведут.

К прогалинам, с выпиленными деревьями, к раскопанным, размытым канавам, к помпам с водой и разрухе — неконтролируемой и жестокой.

И народ здесь — неконтролируемый и жестокий.

И Назар совсем иначе смотрит, совсем другими глазами, чем накануне. Такая в них мгла, что вот-вот затянет.

— Вроде, уговор у нас был, Петро Панасович, а? — медленно говорил он, глядя как удав на кролика на старого Никоряка, у которого все семейство занято на копальнях, даже дети, хотя Шамрай и запрещал несовершеннолетних. — Стах Шамрай за твоего долбоёба бабок отвалил по зиме, от ментов отмазал, свою часть всю выполнил. А нам шепнули, ты опять за старое взялся. На наших пятках намываешь, нам мелочь отдаешь, а что приличного — так у тебя свои перекупщики появились. Что скажешь? Правду говорят или нет?

— А ты мне покажи того, кто такое шепчет, — сплюнул Никоряк под ноги и вынул из кармана мятую пачку сигарет. Прикурил, выпустил в воздух струю едкого дыма и задиристо заявил: — Пусть в глаза мне скажет.

— Павло! — гаркнул Назар, не поворачивая головы в сторону копателей. — Ты язык проглотил? Было? Нет?

Кто-то в толпе, сошедшейся на клондайке, зашелся кашлем. А потом выдохнул:

— Да своими глазами видел, как его жинка товар передавала заезжим на иномарке. Неспроста же, мужики! Все пашут одинаково, а Никоряк вечно мутки мутит.

— Стукач ты, Павло! — зло плюнул кто-то еще.

— Тихо! — гаркнул Назар и снова глянул на Петра. — Ну так как?

— А ты никак с бабой воевать собрался, а, Назар Иваныч? — ехидно спросил тот.

— С бабы твоей и волоска пока не упало. Но это пока, Петро. Так что ты бы поберегся.

— Не пугай. Пуганые мы.

— Бабки за сына вернешь, понял. До копейки. И чтобы мы тебя здесь больше не видели. Шамрай с людьми, которые слова не держат, не работает.

Никоряк зло отбросил под ноги Назару окурок.

— Как он не подавится!

— Ты меня услышал, Петро Панасович. Мужики, чтоб больше на прииски его и всю его ораву не допускали, ясно? — с этими словами Кречет развернулся в сторону минивэна и махнул парням, которые ездили с ним на подобные «воспитательные» мероприятия. Но сейчас и шагу ступить не успел, как его догнал голос младшего Никоряка.

— А ты не охуел, шестерка Шамрайская? Нам жрать что?

Наз обернулся и равнодушно пожал плечами:

— Не мои проблемы. За столько лет при тех бабках, что вам платили, мог бы уже придумать, что тебе жрать.

— Так за что платили-то? За то, что мы сами же спины гнули на своей земле, а Стах отжал? Бать! Ты что молчишь?

— А ты сам-то знаешь, чье жрешь, а, Назар? — подал голос старший Никоряк. — Так же, как и мы, подачками перебиваешься.

— Ебальник завали. Каждый свой хлеб отрабатывает, как знает.

— Вот мы и брали свое!

— Так по-хорошему не свалишь?

— А то что?

Губы Кречета исказила неприятная, кривая усмешка, не коснувшаяся глаз. Те по-прежнему были полны мглы и совершенно нечитаемы. И едва ли кто понимал, что он сделает следующим, но кому есть что терять — тем страшно. Кому нечего — тем страшно вдвойне, потому что Назар и землю сожжет, а будет как Стах велел.

— Петро, угомонись, только хуже делаешь! — крикнул кто-то из толпы.

— Сколько молчать будем?! — отреагировал младший Никоряк. — Пошел нахер отсюда, Шамрайский выблядок! Наша это земля!

И кинулся с лопатой на Назара, за что через мгновение уже летел в канаву от молниеносного столкновения с Шамрайским кулаком. Чвякнула жижа размокшей от воды песчаной почвы. Парень прямо лицом в нее угодил и теперь барахтался, пытаясь встать на ноги, да хотя б на колени.

— Сука! — выкрикнул Петро, побагровев, сорвавшись с места, но парни его скрутили быстро, даже рыпнуться не успел, повалили на волглую землю и прижали к ней мордой вниз.

— Это для скорейшего понимания, — рявкнул Назар, разминая кисть и глядя на мычащего Никоряка. — Еще раз увидим на наших пятаках, блядь, пеняй на себя. Хотел свободной торговли — лес большой. Ищи свою жилу.

— Да вы ж с дядькой и отожмете, если найду, — прохрипел Петро.

На это Кречет ничего не ответил. Только усмехнулся снова, поднял теперь уже не мглистые — острые, злые глаза на мужиков, мрачно наблюдавших за происходящим, но не лезших на рожон. Не потому что Шамраи были правы, а потому что знали — никуда ты от них не денешься. Все ими схвачено. И если кто действительно месторождение новое в этих лесах найдет, туда очень быстро зайдет это чертово семейство, потому как хрен скроешь. Едва к другим скупщикам пойдешь — сразу и прижмут вопросом, где взял. Некуда здесь идти, кроме Стаха.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Были в их положении и плюсы. Их крышевали, обеспечивали им более-менее приличные условия на копанках, в случае проблем — приходили на помощь. Сколько намыл — все твое. Но за блага приходится платить. В данном случае тем, что хрен продашь за ту цену, которую хочешь. Продавай за ту, что дадут. Не устраивает — вали. И похрен, что за янтарь такого качества, да еще иногда и зеленый, водившийся в их краях, в отличие от большинства других месторождений, 4–5 тысяч условных единиц на черном рынке получить можно. Стах сказал 3,5 — и не прыгнешь ты выше. Посторонних здесь Шамраи не терпели. И договор с ними был скреплен если не кровью — то куском хлеба для собственных детей, а иногда такое даже важнее.

Это знал Стах. Это знал Назар. Это знал Никоряк. И каждый из всех, кто хмуро смотрели на избиение обоих «бунтовщиков», предназначенное преподать урок остальным, чтоб неповадно было. А наказали их жестко.

После парни погрузились по своим машинам и свалили. Настоящая банда.

Платили им хорошо, но и поручения выполняли они не самые безобидные. Часть из них официально работала в охране на нескольких точках, которые держали в городе Шамраи. Еще часть — Назар привел из спортклуба, в котором занимался сам. Не хочешь гнуть спину в поисках солнечного камня — умей чистить рожи. В любом случае за нормальный заработок придется потеть, и не только от жары. Назар эту истину усвоил с младых ногтей. Еще с того самого времени, как Стах уберег его от колонии, а потом отправил в армию — «учиться уму-разуму». Там научили.