Солнечный ветер (СИ) - Светлая Марина - Страница 27

А теперь что же получается? Эти бандиты притащили его именно сюда? Именно сейчас?

Исходя из того, что рассказывала мама, Данила вовсе не сомневался в том, что папа знает о его существовании. Может быть, не в деталях, но наверняка знает. А значит, обязательно должен помочь! Надо только его найти или узнать, как связаться с ним. Никогда в жизни он не был так близко. Нельзя же не попытаться!

Даня зажмурился крепко-крепко. И почти не дышал, боясь пропустить малейший звук, раздающийся в доме.

Если только он правильно все расслышал. Если только…

Правильно или нет? А? Блин, ну пожалуйста, пусть будет правильно! Он больше в жизни не будет курить! И Наташку Гордиенко задирать больше не будет! Что там еще? Мать хотела, чтобы он математику подтянул? Фиг на него, будет подтягивать! Если только он правильно все расслышал!

— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! — зашептал Данька, как вдруг…

— … Петро! Петро Панасович, га! Ты де? Паныч наш просит кофе. Жалко дитё. Сгоняй в Рудослав туда-обратно, чуешь! И конфет возьми, хороших, шоколадных!

8

К вечеру небо заволокло. Дождь пока не срывался, но духота стояла страшная. Едва вышел из салона, влага облепила лицо, руки, пронизала тонкую ткань рубашки, заставляя ее прилипнуть к телу. Пахло упоительно, одурманивающе. Степной травой, жасмином, фиалками и тонко-тонко, чуть слышно материными розами, которых почти уже тут не осталось — только возле их с нею дома немного. Светом все было залито — золотистым, жидким, потусторонним. Всего лишь солнце садилось. Всего лишь подворье, на котором вырос.

И которое видеть не мог. Почти ненавидел. За прошлое, за настоящее, за то, что, оказывается, все еще держит и не пускает.

Назар хватанул ртом воздух и двинулся к особняку, на ходу махнув Косте, выскочившему встречать.

— Зачастил, Кречет! — крикнул ему охранник, служивший тут уже полтора десятка лет. — Второй раз за лето.

— По делу, — мрачно брякнул Назар. — Дома?

— Та дома, дома. Сейчас скажу передать, что ты приехал.

— Не надо, сам найду.

И отчеканил уверенные шаги по ступенькам террасы.

— Назар! — услышал он за спиной.

— А?

— Что-то серьезное?

— Угу.

Слишком серьезное.

Слишком серьезное, чтобы не приехать сегодня же. Потому что не бросаются такими обвинениями просто так. Когда он видел Милану, и тогда, в молодости, и сейчас — он верил только ей. Безоговорочно. Когда вот так, глаза в глаза, когда не скрывая эмоций. Это он очень четко осознал, оказавшись в машине. Захлопнул дверцу, остался один на один с собой в замкнутом пространстве салона. И понял. Она имела основания, чтобы прийти к нему. Имела основания обвинять. У нее не истерика: Милана знает, о чем говорит. И знает — почему. Как бы он ни пытался убедить себя в том, что Стах не мог похитить чужого ребенка, сколько бы беды ни натворил в жизни, знал и другое: Стах на многое способен, чтобы пытаться снять с него вину. Господи, да не он ли семнадцатилетним парнем стоял у янтарной канавы, глядя, как закапывают людей, которых Шамрай-старший обвинил в гибели сына и жены?! Сам осудил, сам приговорил, слова сказать не дал. Он же своими глазами видел! И видел, что младшему из приговоренных лет было — не больше, чем Мите. Может, и меньше. И ведь сломался тогда на многие годы, потому что слишком страшно — воочию видеть чужую казнь. В тот день что-то умерло в нем навсегда и больше уже не ожило.

Жаль, что понял он это слишком поздно. Все у него с опозданием. Одна надежда — что еще не поздно оказаться по одну сторону с Миланой, раз уж он даже не задумывался, надо ли ехать. Даже если она вбила себе в голову, что они с дядькой заодно, что они — одно и то же. Вот только сам Кречет, независимо от того, виноват Стах или нет, никогда уже не будет по одну сторону с ним.

Он влетел к нему в кабинет, лишь коротко справившись у встретившейся по пути Марьи, где найти любимого родственника. И, едва увидев, с порога выпалил, едва сдерживая ярость за маской холодности:

— У Миланы Брагинец пропал ребенок.

Стах поднял на него глаза, в которых промелькнуло удивление — кого-кого, а Назара с подобным заявлением он точно не ожидал увидеть на собственном пороге. Возвращая лицу невозмутимый вид, медленно отставил чашку с чаем, к которому привык вечерами, отложил в сторону книжку и равнодушно уточнил:

— Кто у кого пропал?

— У Миланы Брагинец. Ребенок. Помнишь такую? Вроде, дочка лучшего друга была? — язвительно процедил племянник.

— Я-то? Я-то помню. Вертихвостка оказалась невероятная. Ее ведь отец тогда в наказание сюда отправил. Вроде как на перевоспитание. Так она решила перед тобой хвостом повертеть. Ты, помнится, тогда все за чистую монету принял. Да только не больно ей оно оказалось надо. Потом еще один жених, кажется, был. И с тем не сложилось. А теперь ребенок. Вот у такой, как она — и ребенок? Чудны дела твои, Господи, — крякнул Станислав Янович, отпил из чашки и кивнул на столик, где стоял поднос с чайником. — Чаю хочешь?

— Не хочу. Прикинь, да. У такой, как она, — ребенок. И этого ребенка похитили. Говорит, что ты, дядя Стах.

— Кто говорит? — резко выдохнул тот.

— Ми-ла-на Бра-ги-нец, — медленно и по слогам повторил Назар, пристально глядя на Станислава Яновича. — Дочка твоего лучшего друга. Такого близкого, что почти родственница, чуть ли не племяшка. Ты тогда так расписывал.

Шамрай-старший мысленно дернулся, так что мышцы свело от усилия удержать равнодушным выражение лица. Племяшка! Эта «племяшка» оказалась единственной бабой, от которой до боли скручивало внутренности. От которой он терял контроль над собой и все рациональное в нем уступало место эмоциям. Как и несколько дней назад, когда он до сих пор не знал, чего в его поступке больше — желания получить жирный надел земли, увидеть ее взрослой или хотя бы на мгновение почувствовать зависимость Миланы от того, кем она когда-то пренебрегла, выбрав Назара. Который стоит сейчас перед ним, требуя объяснений. Да только шиш ему! Не дорос с дядькой тягаться.

Стах сделал еще глоток уже остывающего чая и слегка пожал плечами:

— Много воды утекло с тех пор. А вы что же это, снова дружбу с Миланкой завели?

От подобного лицемерия Назара захлестнуло раскаленной, плавленой яростью. Он пересек кабинет, приблизился к дядьке и угрожающе навис над диваном, на котором разложил свои сухие телеса ближайший родственник. Желваки, заходившие на лице, было заметно невооруженным взглядом.

— Не юли, — рявкнул Назар. — Я знаю, кому принадлежит земля за перевалом. И знаю, что ты угрожал владелице.

— Это она тебе так сказала? Так это неправда. Ты, вроде как, на собственной шкуре должен был понять, что этой девице верить нельзя ни на грош. А все остальное тебя уже не касается. Ты сам отказался мне помочь — теперь не лезь!

— Буду лезть! Сколько надо, столько и буду лезть. И не твое дело, кому я верю, а кому нет. Ты меня не спрашивал, когда на чужую землю сунулся. И когда экспертизу просил, умолчал, для кого спектакль.

— Это мне было нужно! — рявкнул Станислав Янович. — Мне! Но однажды предавший — снова предаст.

— Я тебя не предавал! Никогда, ни разу! У нас был уговор, что меня твои схемы не интересуют, а по делу — я всегда помогал. Но тебе понадобилась именно земля Миланы! Ты с бабой решил воевать на этот раз?!

— Да не воюю я с ней. Просто прошу продать мне этот участок. Что плохого, что хочу сэкономить? Деньги счет любят, — благодушно улыбнулся Стах. — Когда этот участок покупал ее отец, он раз в десять стоил дешевле от того, что я предлагаю. Она и так в прибыли.

На несколько секунд Назар замер, смерив сканирующим взглядом Стаха. Оценивал. Анализировал. Чувствовал вранье, лицемерие, гниль. Гниль, смешивающуюся с ароматом цветов и трав, врывающимся в распахнутые окна. Вот почему ему было душно. Вот почему задыхался. Все отравлено. Этой гнилью и этим зловонием, исходившим от нее.