Лишь разумные свободны. Компиляция (СИ) - Амнуэль Павел (Песах) Рафаэлович - Страница 16

— Враг не дремлет, — усмехнулась Ландовска, подливая масла в огонь, — и, если враг узнает, что против него ведется борьба, он изменяет тактику и становится еще более коварным.

— Видите ли, Таня, — сказал я, обращаясь скорее к Ландовской, поскольку, как я понял, в этом женском дуэте именно Ванда пела первым голосом, — я летел сюда, чтобы узнать подробности этой… ужасной трагедии. Это было проще сделать, не прибегая к долгим объяснениям — почему КОМКОН-2 интересуется именно вашим мужем, когда на «Альгамбре» погибли еще и другие люди.

— Нет, — Татьяна покачала головой. — Вы говорите не то. Знаете, Каммерер, кем был мой предок по материнской линии? Прадед с четырьмя пра? Жил он в двадцатом веке, и во время «Большой чистки» его, как это тогда говорили, посадили. А потом убили. Из-за этого у моей четыре раза прабабушки был только один ребенок, а она хотела пятерых, по тем временам — подвиг. Мой четыре раза прадед был убит как английский шпион. Вы же понимаете, что он им не был. Но такое было время, и тогдашний комитет, вроде вашего КОМКОНа, полагал, что лучше убить одного невинного, чем погубить страну.

Одного невинного… Похоже, Татьяна знала историю России на уровне пятого класса — наверняка у ее Учителя было свое специфическое представление об истории. Я не стал спорить, тем более, что она вовсе не намерена была слушать мою лекцию.

— Таня, — мягко сказал я. — Я действительно прилетел для того, чтобы узнать подробности. И только поговорив с вами, я пришел к выводу, что Лучано не погиб. Таня, вовсе не я скрываю от вас правду, но вы — от меня. Почему? Только потому, что имеете о КОМКОНе-2 превратное представление?

— У мужа был брат, — усталым голосом сказала Татьяна. — Его убили два года назад. Вы убили, Каммерер. Не лично, но все равно вы. И вы хотите, чтобы я была с вами откровенна?

— Брат-близнец?

— Не изображайте недоумение. Лев Абалкин. Я понятия не имею, кто из ваших его убил, этого и Лучано не знал, но разве это имеет значение?

— Таня, то, что вы сейчас сказали, очень важно. Расскажите мне о его братьях-близнецах. Что Лучано о них знал? Что знаете вы?

Татьяна бросила беглый взгляд на Ландовску, и Ванда, вовсе от меня не скрываясь, кивнула головой.

— Собственно, — сказала Татьяна, — о близнецах Лучано рассказал мне в ту ночь, когда… когда убили Льва. У него случился сердечный приступ… точнее, это врачи определили, а сам Лучано уверял, что дело вовсе не в сердце, сердце у него здоровое, просто, когда что-то случается с одним из них, это отражается на ретрансляторах, и тогда все остальные могут почувствовать… а могут и не почувствовать, как получится… все зависит от… как он это называл… интерференции уно-полей. Вы знаете, что такое уно-поля, Каммерер?

Я покачал головой.

— Я тоже не знаю. Поля и поля… Но Лучано было плохо, и я ему сказала, что, если он хочет, чтобы я была ему не просто бабой в постели… ну… короче, или вся правда, или я сейчас же складываю свои вещи… А жили мы тогда на станции разведки в Арзаче, от ближайшего жилья триста километров, пустыня и горы. И он понимал, что я никогда ничего не говорю просто так… Я не думаю, что он рассказал мне все, что знал сам. Точнее… Что значит — знал? Не знал он ничего. Ощущал. Интуитивно. Это было, Лучано говорил, как вскрытие пластов наследственной памяти. Началось это, когда у него появилось на локте родимое пятно… Вы знаете, что у Лучано на локте большая родинка в форме кривого ятагана?

Я кивнул.

— Откуда? — подозрительно спросила Татьяна. — Откуда вам это известно, Каммерер?

— У Лучано, — объяснил я, — родимое пятно проявилось, когда он учился в интернате. Естественно, это зафиксировано в медицинской карте.

— Вы хотите сказать, что наблюдали за Лучано еще с…

Похоже, она действительно не знала всей истории подкидышей. Видимо, и сам Грапетти знал ее отрывочно — интуиция, а точнее, программа Странников, если она была, подбрасывала сознанию лишь информацию, необходимую для выживания индивидуума. И возможно, даже скорее всего, не каждый подкидыш обладал такой интуицией, ведь, насколько я знал, Корней Яшмаа, номер одиннадцатый, не имел ровно никаких подозрений о своем происхождении до тех пор, пока ему не рассказали об этом люди из КОМКОНа-2. Не знал ничего о себе и Нильсон — иначе он не впал бы в депрессию и не покончил с собой. А остальные? Лев Абалкин? Знал что-то, частично, неполно, на уровне ощущений, которые и вели его, и привели, наконец?..

Похоже, я так задумался, что пропустил обращенную ко мне фразу Ландовской.

— Так да или нет? — спросила она.

— Извините, что вы сказали? — очнулся я.

— КОМКОН определял судьбу своих подопечных или только следил за этой судьбой?

— Это сложная история, — сказал я. — Давайте обсудим ее потом, когда будет время. Вы говорили, Таня, что знание о себе появилось у Лучано одновременно с… этим родимым пятном.

— Да… Сначала туманные подозрения о том, что у него есть братья и сестры. Будто вспоминаешь что-то, долго не вспоминается, и ты даже мучаешься из-за этого, а потом — раз — и что-то вспыхивает в мозгу… Это было уже здесь, на Альцине. Лучано прилетел сюда сразу после колледжа, подвернулась хорошая работа, и он согласился. Потом он думал, что его намеренно… Ну, как Абалкина, как всех остальных…

— Что он знал об остальных?

— Не думаю, что много… Имена, места, где они жили, кое-какие мысли, точнее, не мысли, а желания, надежды… Ну, то, что может подсказать интуиция. О некоторых знал больше, о некоторых почти ничего.

— О нем тоже знали?

— Да.

— Они… переговаривались друг с другом?

— Только после гибели Абалкина, и настолько, насколько позволяло прохождение сигналов от ретрансляторов… Иногда связь практически исчезала, правда, ненадолго… Иногда была очень четкой.

— Имена, — сказал я. — Он называл их вам?

— Да, конечно. Я знаю всех.

— Корней Яшмаа, например.

— Да, Корней… Конечно. Он сейчас на Гиганде, верно?

— Таня, — сказал я, чувствуя, что нарушаю все инструкции и предписания, и, если после моего возвращения Экселенц лично пристрелит меня из своего «Магнума», это будет справедливо и однозначно оправданно. — Таня, Корней Яшмаа знал о себе все — ему рассказали. Только ему и еще Джону Нильсону. Нильсон…

— Он умер, я знаю.

— Лучано говорил вам — почему?

— Я… не помню. Честно, не помню… А о Корнее помню: муж говорил, что ему труднее всех, потому что он один.

— Один? — не понял я.

— Видите ли, Каммерер, Корней в свое время согласился на ментоскопирование и тем самым нарушил равновесие. Лучано говорил, что он перестал чувствовать остальных, ретранслятор работал только в одну сторону…

— Вернемся к вашему мужу, — предложил я. — Вы уверены, что он не погиб на «Альгамбре».

Это был не вопрос, а утверждение, и Татьяна промолчала.

— Что же произошло, и где сейчас Лучано? Чтобы не возникло недоразумений, Таня, я вам скажу: КОМКОН-2 считает вашего мужа и его, как вы говорите, братьев и сестер, потенциальной опасностью для Земли. Возможно, это ошибка. Но, пока не доказано обратное, мы… простите, Таня, я тоже… вынуждены считать именно так. Вы понимаете, что будет сделано все, чтобы найти Лучано, где бы он ни находился. И тогда… может случиться непоправимое.

— Вы его убьете, как Абалкина, — кивнула Татьяна. — Но я не знаю, где сейчас Лучано. Не знаю, понимаете вы это? И не знаю — зачем! Не знаю, не знаю, не знаю!

У нее началась истерика. Пожалуй, только сейчас Татьяна позволила себе расслабиться, а может, не выдержали нервы. А может, это была искусная игра — чтобы не дать мне ответа, возможно, считала она, хороши все средства. Женская истерика — лучшее из них.

Татьяна колотила кулачками по столу, выкрикивала «не знаю!», слезы катились из ее глаз, смывая косметику — лицо сделалось некрасивым, но я вовсе не собирался приходить ей на помощь, это стоило мне немалых усилий, я даже вцепился обеими руками в подлокотники кресла, чтобы инстинкт не поднял меня в воздух, не перебросил на противоположный конец стола и не заставил утешать эту женщину, обмакивать платком слезы и прижимать к крепкой мужской груди. Я знал — если я сделаю это, будет только хуже. Тем более, что и Ландовска не пыталась помочь Татьяне — сидела спокойно, только брови нахмурены, и ждала какого-то, известного ей, момента или сигнала, чтобы тогда, и ни мгновением раньше, начать действовать: подать платок, принести напиться или что там еще можно сделать, чтобы привести в чувство женщину.