Каирская трилогия (ЛП) - Махфуз Нагиб - Страница 86

Ясин, несмотря на опьянение, почувствовал расставленную ему ловушку, но страх подтолкнул его отступить, и он пробормотал только:

— Когда она узнала, что я собираюсь выйти поразвлечься, то стала умолять меня взять её с собой…

Отец ударил ладонью о ладонь и сказал:

— Ну что ты за мужик такой?… Единственным достойным ответом с твоей стороны было дать ей пощёчину! Поистине, женщин портят лишь мужчины, да не все мужчины могут противостоять женщинам…

— И она пошла с тобой в такое место, где танцуют полуголые женщины?…

Перед его глазами появилась картина, которую портили нападки отца, и тут в голове его вновь возникли мелодии, перекликавшиеся эхом: «Продам всё, что имею…». Отец угрожающе предупредил его:

— В этом доме есть свой закон, и тебе он известен, так будь добр уважать его, пока собираешься оставаться в нём…

47

Аиша выполняла обязанность подготовить наряд Хадиджи с неподражаемым усердием, будто это было самым важным делом в её жизни, которое она исполняла в совершенстве. Хадиджа и впрямь стала выглядеть как заправская невеста и уже готовилась переехать в дом жениха, хотя по своей привычке утверждала, недооценивая все те услуги, что ей оказывала сестра, что самым большим её достоинством является прежде всего полнота! Хотя собственная «красота» и не была причиной тревог и смущений с того момента, как он попросил её руки, случайно увидев её собственными глазами, зато все признаки счастья, что охватило её, были налицо. Их не под силу было стереть даже тоске, что начала шевелиться где-то глубоко в сердце накануне очевидного события. Эта тоска больше подходила такой, как она девушке, чьё сердце ещё ни раза не трепетало от любви к чему-то, помимо собственной семьи, дома, обожаемых родителей, вплоть до цыплят, плюща и жасмина на крыше. Даже само замужество, которое она так долго ждала, горя в нетерпении, было пустяком по сравнению с горечью расставания. До того, как попросили её руки, она словно и внимания не обращала на свою любовь к родному дому. Может быть, в этих жизненных треволнениях её охватила досада, и она спрятала свои подлинные глубокие чувства, ведь любовь — как и здоровье: ею пренебрегаешь, когда она есть, и начинаешь дорожить, когда приходится прощаться. Когда Хадиджа уверилась в своём будущем, сердце её наотрез отказывалось покидать старое место для жизни в новом под действием сильнейшего страха, словно она искупала грех.

Камаль молча глядел на неё и больше уже не спрашивал, вернётся ли она, ибо уже узнал, что девушка, выходящая замуж, не возвращается в отчий дом. Он лишь пробормотал, обращаясь к обеим своим сёстрам:

— Я вас буду часто навещать после школы.

Обе они приветствовали его идею, однако он больше не обманывался ложными надеждами. Он часто навещал Аишу, но то больше не была его, прежняя Аиша. Её место заняла другая — наряженная, встречавшая его с повышенным вниманием, казавшимся ему странным. А стоило им остаться наедине в её комнате, как туда входил её муж, не покидавший дома, и довольствовавшийся развлечениями, вроде сигарет, кальяна и лютни, струны которой он перебирал время от времени. Хадиджа была не лучше Аиши, так что в целом доме у Камаля не было иного товарища, кроме Зейнаб. Но и она не высказывала к нему такой симпатии, которой он бы хотел, разве что в присутствии его матери, словно она ластилась к ней самой. А стоило матери отсутствовать, как Зейнаб просто игнорировала существование Камаля, будто его и вовсе не было!

И хотя Зейнаб не ощущала, что с уходом Хадиджи она потеряет близкого человека, ей была неприятна невозмутимая молчаливая атмосфера в доме, что царила здесь и в день свадьбы. Ей пришлось утешаться тем, что она объясняла это гневливым и злобным характером хозяина дома. Как бы в насмешку она заявила:

— Не видели мы ни разу ещё такого дома, где бы то, что дозволено, запрещали, как в вашем доме…

И хотя ей не хотелось прощаться с Хадиджей, не сказав ей даже какой-нибудь любезности для приличия, она много раз намекала на то, какая Хадиджа способная и хорошая хозяйка, достойная того, чтобы осчастливить мужа. После таких слов Аиша произнесла «Аминь», от себя добавив:

— У неё нет недостатков, кроме её язычка!.. Разве ты ещё не испытала это на себе, Зейнаб?

Та не удержалась и рассмеялась:

— Я не испытала его на себе, и хвала Аллаху. Но я слышала о нём; досталось же от него другим!

Все засмеялись, а громче всех — Хадиджа, пока мать неожиданно не призвала их к тишине: «Тшшш…» И девушки на миг умолкли. Откуда-то снаружи до них донёсся голос. Хадиджа тут же в тревоге воскликнула:

— Скончался господин Ридван!

Мариам и её мать ранее уже принесли свои извинения за то, что не будут присутствовать на свадьбе из-за того, что состояние господина Мухаммада Ридвана резко ухудшилось. Не было ничего странного в том, что Хадиджа сделала такое заключение, судя по голосам, доносившимся из дома соседей. Мать вышла из комнаты в спешке и отсутствовала несколько минут, а затем вернулась и с неподдельной грустью произнесла:

— И в самом деле, шейх Мухаммад Ридван умер… Какое горе!..

Зейнаб спросила:

— Наше оправдание так же ясно и очевидно, как солнце. Мы больше не в силах откладывать свадьбу или мешать жениху праздновать её в своём доме, а он, слава Аллаху, отсюда далеко. А вы что, будете вот так красноречиво молчать и дальше?!

Но Хадиджа погрузилась в мысли о другом, от чего сердце её сжалось в страхе. Эту грустную весть она сочла дурным предзнаменованием. Словно обращаясь к самой себе, она пробормотала:

— О Боже Милосердный…

Мать прочла её мысли, и в груди её тоже защемило, но она отказывалась сама сдаться в плен этому внезапному ощущению, и заставить дочь тоже капитулировать перед ним. С деланным безразличием она сказала:

— Мы ничего не можем поделать с предписанием Аллаха, ведь решение жить или умереть — только в Его руках. А пессимизм свойственен только шайтану…

К собравшимся в комнате невесты присоединились Ясин и Фахми, как только переоделись. Они сообщили, что ввиду нехватки времени от имени всей семьи к Ридванам отправился отец, чтобы выполнить свой долг перед покойным и проводить его в последний путь. Затем Ясин пристально посмотрел на Хадиджу и со смехом сказал:

— Господин Ридван не пожелал оставаться в этом мире после того, как ты перестанешь быть его соседкой…

Она ответила ему бледным подобием улыбки, а он, не замечая этого, с пристрастием оглядел её, кивнул головой в знак довольства, а затем с тяжёлым вздохом сказал:

— Правду говорят: «Одень камышинку — станет куколкой»[47]…

Хадиджа нахмурилась, выражая неготовность соревноваться с ним в обмене колкостями, а затем прогнала его с криком:

— Замолчи. По-моему, смерть господина Ридвана в день моей свадьбы — это дурной знак.

Ясин засмеялся и сказал:

— Вот уж не знаю, кто из вас двоих сам виноват в свой беде.

Далее он продолжил, и тоже со смехом:

— Ты не должна бояться смерти этого человека. Не утруждай себя мыслями о нём. Я всего лишь боюсь за тебя из-за твоего язычка — вот он-то и есть самый настоящий дурной знак. Мой тебе совет — и я не устану повторять — прополоскай его в сахарном сиропе, пока он не будет годиться для разговора с женихом…

Тут Фахми угодливо заметил:

— Что бы там ни было с господином Ридваном, но день твоей свадьбы будет благословенным. Ты ведь так долго этого ждала. Разве ты не знаешь, что уже объявили о перемирии?

Ясин воскликнул:

— Я чуть про это не забыл!.. Твоя свадьба — это просто чудо из чудес сегодня. Наконец-то, спустя годы мы получили то, что так хотели: война окончена, и Вильям сдался.

Мать переспросила:

— Значит, дороговизне тоже конец, и австралийцы уйдут?!

Ясин со смехом ответил:

— Ну конечно же. И дороговизне конец, и австралийцам, и язычку госпожи Хадиджи.

В глазах Фахми мелькнула какая-то идея. Словно говоря сам с собой, он сказал: