Каирская трилогия (ЛП) - Махфуз Нагиб - Страница 4

— А как там Камаль? Смотри у меня, не покрывай его проделки!

Женщина вспомнила про своего младшего сына, которого всегда покрывала. Для него и правда не было никакой опасности от невинной игры, хотя муж её не признавал невинными никакие игры или развлечения. С покорностью в голосе она сказала:

— Он соблюдает приказания своего отца.

Её муж ненадолго замолчал и казался рассеянным: словно цветы, он собирал воспоминания о своей счастливой ночи, затем отступил и начал проверять, что же он помнит о том, какие события были в тот день до вечеринки, и вдруг вспомнил: то был торжественный день. В таком состоянии он не желал чего-либо скрывать от неё, раз это маячило на поверхности его сознания. И он сказал, как будто обращаясь сам к себе:

— О, до чего же благородный человек, этот принц Камаль Ад-Дин Хусейн! Ты разве не знаешь, что он сделал?.. Отказался занять престол своего покойного отца, находясь в тени англичан.

И хотя женщина знала о вчерашней кончине султана Хусейна Камаля, имя его сына она слышала впервые, и не нашлась, что сказать. Подталкиваемая чувством благоговения к собеседнику, она, тем не менее, боялась, что не отреагирует на каждое сказанное им слово так, как надо, и произнесла:

— Да смилостивится Аллах над султаном и почтит его сына.

Муж её продолжал говорить:

— Его сын, принц Ахмад Фуад, или, точнее, султан Ахмад Фуад, как его теперь будут называть, согласился занять трон. Сегодня состоялась его коронация и торжественный переезд из дворца Аль-Бустан в Абидин… да хранит его Господь вечно.

Амина с большой радостью и вниманием прислушивалась к словам супруга. Внимание вызывало у неё любое известие, доносившееся из внешнего мира, о котором она почти ничего не знала. Радость же внушали ей всё те серьёзные вещи, о которых говорил с ней муж. А мимолётная симпатия восхищала её, доставляя удовольствие от понимания того, о чём он, собственно, говорил. Она пересказывала всё это своим сыновьям, и особенно обеим дочерям, которые как и она, совершенно ничего не знали о том мире. Она не нашла ничего иного, чем можно было бы вознаградить его за проявленное им великодушие, чем повторить для него молитву, которую знала уже давно, чтобы он почувствовал то же удовлетворение, что чувствовала и она в глубине души, и сказала:

— Господь наш способен вернуть нам нашего господина Аббаса.

Супруг её замотал головой и пробормотал:

— Но когда?… Когда?… это известно лишь Господу… В газетах мы читаем лишь о триумфах англичан. Но они ли одержат в итоге истинную победу, или всё-таки немцы и турки? Да внемлет Господь… — И мужчина устало закрыл глаза и зевнул. Затем потянулся со словами. — Вынеси лампу в гостиную.

Женщина встала, пошла к столу, взяла лампу и подошла к двери, но прежде чем пересечь порог, услышала отрыжку мужа, и пробормотала:

— Доброго здоровья…

3

В тишине раннего утра, когда шлейф зари ещё путается в стрелах света, из кухни во дворе послышались следующие друг за другом шлепки — то был шум замешиваемого теста, что доносился, словно бой барабанов. Амина уже полчаса как встала с постели, сделала омовение, помолилась, а затем спустилась в кухню и разбудила Умм Ханафи: этой женщине было уже за сорок, и в доме она стала прислуживать, ещё когда девчонкой была, но покинула их, чтобы выйти замуж, а после развода снова вернулась в дом. А пока служанка вставала, чтобы замесить тесто, Амина принялась готовить завтрак. При доме был большой двор, и в самом дальнем углу его справа находился колодец, отверстие в котором было закупорено деревянной крышкой, поскольку детские ножки так топали по земле, что это привело к смещению водопроводных труб. В дальнем углу слева, у входа в женскую половину дома, было два больших помещения, в одном из которых находилась печь, и потому оно использовалось как кухня, другое же было амбаром. Она всем сердцем, не колеблясь, испытывала привязанность к кухне из-за того, что та была изолирована от остального здания. И если бы подсчитала, сколько времени проводила в её стенах, то это была бы целая жизнь. Она украшала её, готовя к наступающим праздникам, и сердце её ликовало, когда она смотрела на эти радости жизни, и у всех из рта текли слюнки от разнообразных вкусных блюд, которые она готовила праздник за праздником: компот и блинчики-катаиф на Рамадан, торт и пирожки на Ид аль-Фитр, а на Ид аль-Адха — ягнёнка, которого они откармливали и ласкали, затем забивали на виду у детей, которые посреди всеобъемлющего ликования в слезах оплакивали его. Казалось, что изогнутое отверстие печи поблёскивает где-то в глубине огненным блеском, словно пылающий уголёк веселья в глубине человеческой души, а сама печь была подобна праздничному украшению и радостной вести. И если Амина чувствовала, что в верхних этажах доме она госпожа только в отсутствие мужа, или представительница султана, не владеющая ничем, то в этом месте она была царицей, у которой не было равных во всём царстве. Эта печь умирала и возрождалась по её приказу, а судьба топлива — углей и дров, что лежали в правом переднем углу, — зависела от одного её слова. Другой же очаг, что занимал противоположный угол под полками с котлами, тарелками и медными подносами, либо спал, либо издавал пронзительные звуки языками пламени по её команде. Тут уже она была и матерью, и женой, и учительницей, и артисткой, а то, что готовили её руки, сближало всех домочадцев и наполняло доверием их сердца. Знаком тому было то, что она удостаивалась похвалы от супруга, если конечно, он изволил её похвалить, за разнообразные блюда, что она так вкусно готовила.

Умм Ханафи была её правой рукой в этом маленьком царстве, принималась ли Амина за домашний труд, или отлучалась к одной из дочерей, чтобы та под её руководством училась искусству кулинарии. Умм Ханафи была женщиной дородной, без всякой гармонии, щедро раздавшейся в теле и заботившейся лишь о своей полноте. Она давно уже не уделяла внимания красоте, но была весьма довольна собой, ибо считала, что полнота сама по себе уже красота, и потому не удивительно, что каждое дело, которым она занималась в семье, было для неё чуть ли не второстепенным по сравнению с первейшей её обязанностью — откормить всю семью, или, вернее, женскую её часть. Женщины считали, что полнотой она обязана «секретным пилюлям», заговору красоты и секретом за семью печатями. А вместе с тем действие этих «пилюль» не всегда было полезным, а лишь служило частым доказательством связанных с ним надежд и чаяний. И потому-то неудивительно, что Умм Ханафи была полной, однако полнота эта не ограничивала её активность. Хозяйка не будила её, ибо та сама от всего сердца поднималась и принималась за работу, проворно спеша на поиски лохани для теста. Слышался шум раскатываемого теста, что служил будильником в этом доме, и доходил до сыновей на первом этаже, затем достигал отца на верхнем этаже, оповещая всех о том, что наступило время просыпаться.

Господин Ахмад Абд Аль-Джавад поворачивался на бок, затем открывал глаза, и вскоре хмурился, рассерженный шумом, что побеспокоил его сон, однако сдерживал свой гнев, ибо знал, что пора вставать. Первым же чувством, которое он ощущал обычно, просыпаясь по утру, была тяжесть в голове. Он сопротивлялся ей всей своей силой воли, и садился на постель, даже если его одолевало желание поспать ещё. Его шумные ночи не могли заставить его забыть о дневных обязанностях. И он вставал в это ранний час, вне зависимости от того, во сколько лёг спать, чтобы прийти в свой магазин к восьми часам. А затем после полудня у него было достаточно времени, когда он возмещал утерянный им сон и готовился к новому весёлому времяпрепровождению ночью. И потому те утренние часы, когда он просыпался пораньше, были самыми худшими из всех за день. Он покидал постель нетвёрдой походкой от усталости и головокружения и принимался за праздную жизнь, состоящую из сладостных воспоминаний и приятных ощущений, как будто вся она перешла в стук в его мозгу и веках.