Каирская трилогия (ЛП) - Махфуз Нагиб - Страница 37

Она, ахая и охая, отскочила от неё, и зрачки её при этом расширились от ужаса при мысли о скандале. Аишу словно пригвоздило к тому месту, на котором она стояла… Когда и как она вошла сюда?! И как уселась на диван, раз Аиша ничего даже не почувствовала?!.. И что она видела? Самое главное?!.. Когда, как и что? Хадиджа же уставилась в одну точку, слегка прищурив глаза и ничего не говоря. Молчание затянулось, словно растягивая мучения Аиши. Потом она немного взяла себя в руки и опустила глаза с большим усилием, и пошла к кровати в ожидании, что оказалось напрасным из-за нервного напряжения. Она невнятно пробормотала:

— Ты, старушка, меня напугала!..

Хадиджа не высказала на это никакой реакции, и так и продолжала сидеть на диване, уставившись на дорогу через щель приоткрытого окна… Затем она произнесла язвительным тоном:

— Я тебя напугала?… Да смилуется над тобой Аллах!.. Не неси чепуху!..

Аиша в гневе и отчаянии закусила губы, отойдя немного в сторону, подальше с глаз её, и спокойно сказала:

— Я внезапно увидела у себя над головой тебя, даже не почувствовав, как ты вошла в комнату. Почему ты прокрадываешься тайком?

Хадиджа спрыгнула на пол, затем села снова на диван и с насмешливой апатией сказала:

— Извини, сестрица. В следующий раз я привяжу к щиколотке колокольчик, словно пожарная машина с сигнализацией, чтобы ты могла заметить моё присутствие и не бояться.

— Вешать колокольчик необязательно. Достаточно будет, если ты будешь ходить как и все люди. Но, видимо, если ты стояла у окна, я имею в виду, за этой щелью, то ты полностью погрузилась в это занятие и утратила бдительность, не заметив, что происходит вокруг тебя. И ты не такая, как все люди.

Сестра запыхтела и проворчала:

— Вот всегда ты так.

Хадиджа снова ненадолго замолчала, затем перевела глаза со своей жертвы в сторону и вскинула брови, как будто задумавшись над какой-то трудной задачей. После этого, с притворным выражением радости на лице, словно найдя удачное решение, сказала, обращаясь сама к себе, но на этот раз уже не глядя на сестру:

— Так вот почему она всё время напевает: «О тот, кто носит красную ленту. Ты пленил меня, смилуйся надо мной, не смущай меня»… Из добрых намерений полагала я, что это невинная песенка, просто ради развлечения!

Сердце девушки затрепетало от ужаса: вот и случилось то, чего она больше всего боялась, и теперь бесполезно уже цепляться за ложные иллюзии, что она в безопасности и ничто ей не грозит. Её охватило волнение, поколебавшее уверенность в себе. Она уже готова была разрыдаться, но само отчаяние подтолкнуло её к тому, чтобы рискнуть и встать на свою защиту. Стараясь скрыть следы своего волнения, она многозначительно воскликнула:

— Что за непонятные слова такие ты говоришь?!

Но Хадиджа, казалось, даже не слышала её выпада, и продолжала говорить, обращаясь к себе самой:

— И именно из-за этого ты подкрашиваешься рано утром! Всякий раз, как я себя спрашивала, разумно ли, чтобы девушка так наряжалась для того, чтоб подметать, стирать и вытрясать ковры?! Но куда там — подметать, куда там — стирать, и куда там — трясти ковры! Бедняжка Хадиджа, простофилей ты живёшь, простофилей и помрёшь. Ты и подметай, ты и стирай, и не наряжайся ни до уборки, ни после. Да и для чего тебе наряжаться, несчастная? Гляди через оконную щёлку с сегодняшнего дня и до завтрашнего, да разве обратит на тебя внимание широкоплечий военный!

Аиша нервно и тревожно воскликнула:

— Как тебе не стыдно, как не стыдно…

— Хадиджа вправе. Она не может понять это искусство своим тёмным умом. Голубые глазки, волосы как слитки золота, красная ленточка и блестящая звёздочка: тут же всё ясно и понятно.

— Хадиджа, ты заблуждаешься. Я всего лишь смотрела на дорогу, а не чтобы заглядываться на кого-то, или чтобы меня увидели.

Хадиджа развернулась к ней лицом, будто впервые заметив протест сестры, и словно оправдываясь, спросила:

— Ты это мне, Шушу?! Извини, я тут задумалась об одной важной вещи. Скажешь, что хотела, но чуть позже…

И она снова задумчиво качнула головой, обращаясь к себе:

— Тут всё ясно и понятно. Но в чём ты-то виноват, господин Ахмад Абд Аль-Джавад? Жаль мне тебя, благородный господин, ну-ка погляди на свою дочь, на венец твой, господин!

Услышав имя отца, Аиша чуть дара речи не лишилась, аж волосы на голове её дыбом встали. Голова закружилась, и на ум пришли слова отца, что он сказал матери, яростно отреагировав на желание Фахми посвататься к Мариам: «Скажи мне, он видел её?» и «Не думал я, что мои сыновья могут украдкой смотреть на дочерей и жён соседей!». Если он так думал о сыне, то как же тогда думал о дочери! Сдавленным голосом она закричала:

— Хадиджа, так не годится… Ты заблуждаешься…Ты заблуждаешься…

Но Хадиджа продолжала говорить, не поворачиваясь к ней:

— Ну посмотрим, любовь ли это?! Возможно ли это? Разве о ней не говорили: «Любовь — радость в моём сердце… пусть я даже отправлюсь в Токар»[34]?

— Ну что ж, интересно, что это за Токар будет. Может быть, он будет в Нахасине, да нет, наверняка это случится в доме господина Ахмада Абд Аль-Джавада.

— Я больше не выдержу этих слов… Смилуйся надо мной, уйми уже свой язык… О Боже!.. Почему ты не веришь мне?

— Поразмысли над этим делом, Хадиджа. Это не игра, и ты — старшая сестра, а долг остаётся долгом, каким бы горьким он ни казался. Те, кого это касается, должны знать. Раскроешь ли ты эту тайну отцу?! По правде говоря, я даже и не знаю, как говорить с ним о подобной опасной тайне. А может, с Ясином?! Но с ним — всё равно что ни с кем, ведь самое большее, что от него можно ожидать — что он будет выводить непонятные трели. Или может, с Фахми? Но он тоже, в свою очередь, всецело преклоняется перед золотистыми волосами. Думаю, что самым лучшим будет сообщить об этом маме, и пусть она делает так, как сочтёт нужным.

Она сделала движение, будто собираясь встать, и тут Аиша подбежала к ней, словно обезглавленная курица, схватила её за плечи и прерывистым голосом воскликнула:

— Что тебе надо?

Хадиджа спросила:

— Ты угрожаешь мне?

Аиша хотела что-то сказать, но к горлу её неожиданно подступил комок слёз, не давший ей возможности сказать, и она разрыдалась. Хадиджа молча уставилась на неё и задумалась. Затем насмешливая улыбка сошла с её лица, она нахмурилась и она без всякого удовольствия стала прислушиваться к рыданиям сестры, а потом сказала, на этот раз уже серьёзным тоном:

— Ты совершила ошибку, Аиша.

Лицо её помрачнело пуще прежнего, а нос словно стал ещё больше и массивнее. Она, казалось, явно переживала, и продолжила:

— Ты должна сознаться в своей ошибке. Ну-ка скажи мне, как тебе пришла в голову такая ужасная шутка? Ты сумасшедшая что ли?

Вытирая глаза, Аиша пробормотала:

— Ты обо мне плохо думаешь.

Хадиджа вздохнула, нахмурившись, словно её уже начало тяготить это напрасное упрямство, и она, наконец отступилась от своего агрессивного намерения или даже забавы, ведь она всегда знала, где и когда нужно остановиться, не выходя за рамки. Она уже вдоволь насытила своё жестокое желание поиздеваться над другими, и удовлетворилась, как обычно, однако у неё оставались желания иного рода, совсем не жестокие и не агрессивные — если она ещё не насытилась — желания, что исходили от любви к своей сестре, скорее материнской любви, о которой знал каждый в семье, как бы ни тяжело ему ни было переносить эту самую любовь. И под действием желания насытить её, она сказала:

— Не упрямься, я же видела всё собственными глазами. Я не шучу сейчас, однако хочу тебе откровенно сказать, что ты совершила большую ошибку. Раньше нашему дому не была знакома подобная забава, и не следует ему знакомиться с ней ни в настоящем, ни в будущем. Это всего лишь легкомыслие, что сбило тебя с ног. Послушай меня внимательно и внемли моему совету — никогда к этому не возвращайся. Ничто не скроется, даже если и будет долго храниться в тайне. Представь себе, что с нами всеми будет, если один из наших соседей будет подсматривать за тобой, ведь ты знаешь, каковы людские языки, и подумай, что будет, если эта новость дойдёт до ушей отца. Боже упаси тогда!