Каирская трилогия (ЛП) - Махфуз Нагиб - Страница 2

— Я мужчина! И запретить могу только я. И я не потерплю никакого контроля над своим поведением. Ты же должна только подчиняться, и остерегайся понуждать меня исправиться по-своему.

Из этого и других, последовавших за ним уроков, она усвоила, что может перенести что угодно, даже общение со злыми духами, вот только глаза у неё краснели от гнева, и она вынуждена была безоговорочно подчиняться. И она подчинялась настолько, что ей стало противно делать ему порицания из-за посиделок в кофейне даже втайне. Глубоко в душу ей запало, что истинная мужественность, деспотизм и посиделки в кофейне после полуночи — всё это тесно связанные с натурой свойства. Затем со временем она принялась гордиться всем, что исходило от него — неважно, радовало это её, или огорчало; при любых обстоятельствах она оставалась всё той же любящей, послушной и покорной женой. Она ни дня не сожалела о том, что охотно избрала для себя благополучие и покорность, и воскрешала воспоминания своей жизни в любое время, когда ей того хотелось, ибо они показывали ей лишь благо и радость. Иногда её страхи и печали казались ей голодными призраками, и удостаивались лишь улыбки сострадания. Разве не прожила она вместе с мужем, несмотря на все его недостатки, четверть века, и родила от этого брака с ним сыновей — зениц очей своих, разве не получила дом — полную чашу добра и благополучия, и счастливую жизнь…? Ну конечно же да! Что же до сношений со злыми духами, то оно протекало мирно, как и каждую ночь, и ни один из них не трогал ни её саму, ни её сыновей, лишь разве что в шутку, или, скорее, заигрывая. Она ни коим образом не жаловалась, и хвала на то Аллаху, словами из Книги которого успокаивалось её сердце, и милостью которого наладилась её жизнь. Даже этому часу ожидания, прервавшему её сладкий сон по требованию долга — услужить мужу — надлежало закончиться к концу дня. Она любила это время в глубине души, не говоря уже о том, что оно стало неотделимой частью её жизни и смешалась с большой долей воспоминаний. Этот час был и остаётся живым намёком её расположенности к мужу и самоотверженности, дабы сделать его счастливым. Ночь за ночью ему говорили об этом её симпатия и преданность. Потому-то она полностью чувствовала спокойствие, стоя в машрабийе. Она переводила взгляд через отверстие то на улицу Байн аль-Касрайн, то на переулок Аль-Харнафиш[8], а то и на ворота бани султана, или на минареты, либо смотрела на ассиметричное скопление домов по обеим сторонам дороги, стоящих как будто в армейском строю по стойке «Вольно», облегчающей строгость дисциплины. Она улыбнулась любимому пейзажу. Как же эта дорога, на которой покоились улицы, улочки и переулки, и которая оставалась оживлённой до самой зари, успокаивала её бессонницу, радовала своим присутствием её одиночество и рассеивала страхи! Ночь не меняла её, а всего лишь покрывала окружающие её кварталы глубокой тишиной, создавая обстановку для своих громких, явных звуков, будто тени, наполнявшие основу полотна, глубоко и ясно очищали картину. Поэтому смех в ней отдавался эхом, словно раздавался в её комнате, и была слышна обычная речь, в которой различалось каждое слово и продолжительный жёсткий кашель — до неё доносилась даже его заключительная часть, напоминавшая стон. Послышался громкий голос официанта, который призывал, словно возглас муэдзина: «Набитая трубка зовёт!», и она весело сказала себе:

— Какие хорошие люди… даже в такой час требуют покурить ещё. — Затем из-за этого невольно вспомнила своего отсутствующего мужа и сказала. — Интересно, где сейчас мой господин?… и что делает?… Да сопутствует ему благополучие, где бы он ни был.

Да, один раз ей сказали, что жизнь такого мужчины, как господин Ахмад Абд Аль-Джавад с его достатком, силой и красотой — несмотря на постоянное пребывание в кофейне — просто не может быть лишена женского общества. Однажды её отравила ревность, и охватила сильная печаль. Когда ей не хватило смелости завести с ним разговор о том, что ей сказали, она сообщила о своей печали матери, и та стала успокаивать её самыми нежными словами, которые только могла, а затем сказала:

— Он взял тебя после того, как развёлся со своей первой женой, и если бы он захотел, то мог бы вернуть её обратно, или жениться на второй, третьей и четвёртой. Его отец часто женился и разводился. Поблагодари Господа нашего, что он оставил тебя единственной женой.

И хотя слова матери не развеяли её печали, которая лишь усилилась, однако по прошествии времени она примирилась с истиной и обоснованностью этого факта. Пусть то, что ей сказали — правда, может быть это одно из свойств мужественности, как и проведение досуга в кофейне и самоволие. В любом случае, одно зло лучше множества зол. Не трудно позволить соблазну испортить ей её хорошую жизнь, наполненную довольством и богатством. Да и потом, то, что было сказано после всего этого, наверное, догадка или ложь. Она обнаружила, что относится к ревности как к трудностям, которые встречаются на её жизненном пути: её нельзя не признать, она как непреложный приговор, вступивший в силу, которому ничего нельзя противопоставить. И единственное средство, найденное ею для противостояния ревности — это терпение и призыв на помощь личной выдержки, своего единственного прибежища, чтобы преодолеть то, что было ей ненавистно. Так она стала терпеть ревность и её причины, как и другие черты характера мужа или свою дружбу с духами.

Она посмотрела на дорогу и стала прислушиваться к участникам ночной посиделки, пока до неё не донёсся звук от падения на копыта коня, и она повернула голову в сторону улицы Ан-Нахасин, где увидела медленно приближавшийся экипаж, два фонаря которого ослепительно сияли в темноте, вздохнула с облегчением и пробормотала:

— Наконец-то!..

Вот она, повозка одного из его друзей, которая после вечеринки в кофейне доставляет его прямо к воротам особняка, а затем как обычно отправляется в Аль-Харафиш, везя своего владельца и ещё кого-то из его приятелей, живущих в том квартале. Извозчик остановился перед домом, и послышался голос её мужа, который говорил со смехом:

— Да сохранит вас Аллах. До свидания…

Она с любовью и удивлением прислушивалась к голосу мужа, который прощался со своими приятелями, будто и не слышала его каждую ночь в точно такой же час; она не узнавала его, ведь ей и детям известны были лишь его решительность да солидность. Так откуда же у него взялся этот живой, смешливый тон, что так приветливо и нежно изливался?! Словно желая с ним пошутить, владелец повозки сказал:

— Ты разве не слышал, что сказал сам себе конь, когда ты свалился с повозки?.. Он сказал: «Жаль мне каждую ночь доставлять домой этого человека, он достоин ездить лишь на осле…»

Люди, что сидели в повозке, разразились хохотом, а её муж дождался, пока они вновь не замолкнут, затем сказал в ответ:

— А ты слышал, что ответила ему его душа?.. Она сказала: «Если ты не будешь его подвозить, то на тебе будет кататься верхом наш господин бек…»

И мужчины снова громко рассмеялись. Затем хозяин повозки сказал:

— Давайте-ка отложим остальное до завтрашней посиделки…

И повозка тронулась в путь на улицу Байн аль-Касрайн, а её муж направился к дверям; сама же женщина покинула балкон и заспешила в комнату, взяла лампу, и прошла в гостиную, а оттуда — в парадную, пока не остановилась у лестницы. До неё донёсся стук в переднюю дверь, которая была заперта, и скольжение ключа в личинке замка, а затем его шаги, когда он, высокий ростом, отражавшим его достоинство и солидность, пересекал двор, скрывая своё шутливое настроение — если бы она украдкой не подслушала — то сочла бы всё это абсурдом. Затем она услышала стук его палки о ступени лестницы и протянула руку к лампе над перилами, чтобы осветить ему путь.

2

Мужчина подошёл к тому месту, где она стояла, и она направилась к нему, держа лампу. Он последовал за ней, бормоча:

— Добрый вечер, Амина.