Каирская трилогия (ЛП) - Махфуз Нагиб - Страница 17

— Пора нам возвращаться…

11

Камаль повторял свои уроки в гостиной, уйдя из комнаты, чтобы дать Фахми побыть одному и быть поближе к обществу матери и сестёр: то были посиделки, предварявшие распитие кофе, правда, ограничивались они особыми женскими разговорами, в пустячности которых для них было ни с чем не сравнимое удовольствие. Они сидели, по привычке прижавшись друг к другу, словно единое целое, но с тремя головами, а Камаль сидел на другом диване напротив них, раскрыв на коленях книгу, и то читая что-то из неё, то прикрывая глаза, чтобы заучить наизусть. Время от времени он развлекался тем, что поглядывал на них и прислушивался к их разговору.

Фахми вынужденно соглашался, чтобы мальчик занимался вдали от него, но успех Камаля в школе сослужил ему хорошую службу: он мог выбирать любое место, которое ему нравилось, и заниматься там. Его усердие было единственным достоинством, за которое он получал похвалу, и если бы не его озорство, он бы удостоился поощрения и от отца. При всём своём старании и успехах бывало, что часами его охватывала скука, уроки и послушание ему надоедали, и он тихо завидовал матери и сёстрам оттого, что они были беззаботны и наслаждались миром и покоем, а возможно, даже мечтал про себя, что хорошо бы, если бы в этом мире мужчинам достался такой же удел, что и женщинам. Однако такие моменты были мимолётными и не могли заставить его забыть о тех преимуществах, которыми он наслаждался, когда его частенько хвалили и по поводу и без. Нередко бывало и так, что он спрашивал мать и сестёр, и в голосе его звенел вызов:

— Кто из вас знает столицу Эфиопии? — или, — Как будет «мальчик» по-английски?

Аиша приветливо молчала, а Хадиджа сознавалась, что не знает, а после порицала его, говоря:

— Эти тайны только для тех, у кого такая же голова, как у тебя!

Мать же с наивной верой отвечала ему:

— Если бы ты научил меня таким вещам, как учишь религии, то я была бы в состоянии ответить и без твоей помощи.

Его мать, несмотря на своё смирение и кротость, очень гордилась своей народной культурой, унаследованной от поколений предков, и не думала, что нуждается в больших знаниях или в прибавке к тем, что и так уже имеет. То были познания в религии, истории, медицине. Вера её сдабривалась тем, чему она выучилась от своего отца и в родном доме: её отец был шейхом, из тех, кого Аллах предпочёл другим учёным в знании наизусть Корана. Было неразумно критиковать одни знания другими, даже если она и не объявляла об этом во всеуслышание. По её мнению, так было лучше для всеобщего благополучия, и потому многое из того, что говорили детям в школе, осуждала и никак не могла взять в толк — будь то, как там толковали Коран, или разрешали подсказывать новичкам, при том, что она не находила различий в религиозных предметах между тем, чему учили в школе и тем, что знала сама. Когда же урок в классе включал только чтение сур Корана, их толкование и разъяснение первейших принципов религии, она находила достаточно времени, чтобы рассказать и о мифах, которые были неотделимы в её представлении от истины и сути религии. Но возможно, именно в этом она всегда видела истину и суть религии, делая акцент на чудесах и необычайных способностях Пророка, его сподвижников и святых, а также на разнообразных заклинаниях для защиты от злых духов, всяких ползучих гадов и недугов. А мальчик верил ей и считал, что всё это правда, так как это исходит от матери, с одной стороны, и из-за того, что такие новинки не противоречили полученным им в школе религиозным знаниям, с другой. Помимо того, его склад ума раскрывался тогда, когда он зачастую углублялся в разговоры — здесь он более-менее отличался от неё в том, что страстно любил мифы, в отличие от сухих уроков. Тот час, что он получал урок от матери, был самым счастливым для него, полным фантазии и удовольствия. Но за исключением религии, в остальном часто возникали трения и конфликты, ибо для того были все причины — то они спорили о земле — вертится ли она вокруг своей оси в пространстве, или покоится на голове быка. Когда она видела, что мальчик упрямо настаивает на своём, то отступала, притворяясь, что сдаётся, а сама пробиралась незаметно в комнату Фахми и спрашивала его о том, правдива ли история про быка, несущего на себе землю, и там ли она ещё? Юноша видел, что нужно сжалиться над ней и ответить ей ласково, с любовью, и говорил, что земля поднята благодаря милости и мудрости Великого Аллаха. Тогда женщина возвращалась, убеждённая таким ответом, радовавшим её, хотя и не стирала в своём воображении того гигантского быка.

Камалю не мешали заниматься посиделки матери и сестёр, несмотря на его гордость своими знаниями или желанием устроить с ними интеллектуальный спор. Он и правда любил всем сердцем быть рядом с ними и не расставался даже тогда, когда учил уроки. Камаль находил ни с чем несравнимое удовольствие от того, что видел их — ведь это его мать, которую он любил больше всего в этом мире, — и не представлял себе жизни без неё даже на миг, и Хадиджа, которая играла в его жизни роль второй матери, несмотря на свой острый язычок и колкости. И ещё была Аиша, которая хоть и не горела желанием служить кому-либо, кроме тех, кого она действительно очень любила, — а его она любила, как и он её, настолько, что даже не мог выпить и глотка воды из кувшина, если до этого её губы не коснулись того кувшина.

Их посиделка продолжалась так же как и всегда по вечерам, пока не пошёл девятый час, и обе девушки не встали и не пожелали спокойной ночи матери, а затем отправились к себе в спальню. Тогда мальчик стал быстрее учить свои уроки, пока не закончил и, взяв учебник по религии, пристроился сбоку от матери на противоположном диване и начал заговорщицким тоном:

— Мы сегодня слушали толкование одной великой суры, которая тебе очень понравится.

Женщина выпрямилась и с почтением сказала:

— Всякое слово нашего Господа является великим…

Его обрадовало то, что она заинтересовалась, и он испытал ликование и гордость, приходящие к нему, только когда он учил свой последний урок за день. В этом занятии по религии он находил больше всего поводов для счастья, ведь как минимум в течении получаса он разыгрывал роль учителя и старался как мог восстановить в памяти образ своего учителя, его жесты, и подражать его превосходству и силе. За эти последние полчаса он наслаждался теми воспоминаниями и мифами, что рассказывала ему мать, которая сейчас принадлежала только ему одному, и больше никому.

Камаль поглядел в учебник, затем произнёс:

— Во имя Аллаха, Милостивого и Милосердного. Скажи: «Мне было открыто, что несколько джиннов послушали чтение Корана и сказали: „Во-истину, мы слышали удивительный Коран. Он наставляет на прямой путь, и мы уверовали в него и не будем приобщать сотоварищей к нашему Господу…“», и так до конца всей суры.

В глазах матери мелькнуло что-то вроде сомнения и недоумения, так как она всегда предостерегала его не упоминать джиннов и злых духов, чтобы держаться подальше от зла некоторых из них и запугать их, а других не поминать из страха и чрезмерной осторожности. Она просто не знала, как вести себя, пока он произносил одно из двух опасных слов, встречавшихся в благородной суре. Она не понимала, как же отделить это от заучивания суры наизусть, когда он по привычке призовёт её повторять вслед за ним. Мальчик по лицу её прочёл это удивление, и его охватила коварная радость. Он стал повторять это опасное слово, намеренно делая на нём ударение, замечая при этом её смятение в ожидании, что она вот-вот выскажет свои опасения открыто и оправдывающимся тоном. Однако мать, несмотря на сильное смущение, хранила молчание. Он же продолжать толковать ей суру, как слышал на уроке, пока не сказал:

— Вот видишь, и среди джиннов есть такие, кто слушал Коран и уверовал в него, и возможно, те, что живут в нашем доме, это джинны-мусульмане, а иначе бы они не пощадили нас.

Женщина сказала с долей нетерпения: