Вся правда о Муллинерах (сборник) (СИ) - Вудхауз Пэлем Грэнвилл - Страница 49

— Вот именно. Только до Роланда это не дошло. Да и, — задумчиво продолжала мисс Уикхем, — до мамы тоже.

— Кстати, — сказал Дадли, — я бы хотел познакомиться с твоей матерью.

— Я еду туда сегодня вечером. Почему бы и тебе не поехать?

— Нет, правда? Можно?

— Конечно.

— Но без предупреждения?

— Не беспокойся. Я отправлю мамаше телеграмму. Она будет жутко рада тебя видеть.

— Ты уверена?

— Еще бы! Жутко рада.

— Так заметано. Преогромное спасибо.

— Я отвезу тебя на машине.

Дадли замялся. Его сияющее юное лицо чуть поугасло. Он уже познакомился с мисс Уикхем в роли водителя и умер десяток раз за тот краткий срок, который ей понадобился, чтобы пролавировать полмили в потоках уличного транспорта.

— Если это без разницы, — сказал он нервно, — я лучше сигану на поезде.

— Как хочешь. Самый удобный шесть пятнадцать. Как раз успеешь к обеду.

— Шесть пятнадцать? Отлично. Ливерпуль-стрит, верно? С одним чемоданом, я полагаю? Очень хорошо. Послушай, ты правда считаешь, что твоя мама не сочтет меня нахалом?

— Да ни в коем случае. Она будет жутко тебе рада.

— Расчудесно, — сказал Дадли.

В этот вечер поезд шесть пятнадцать уже собирался отойти от перрона вокзала, что на Ливерпуль-стрит, когда Дадли зашвырнул в вагон себя и свой чемодан. По дороге он несколько неосмотрительно завернул в клуб «Трутни» и, пока наспех освежался в баре, оказался втянут в интересный спор между парой ребят. Ему только-только хватило времени ринуться в гардеробную, забрать чемодан и рвануть на вокзал. К счастью, ему подвернулось прекрасное такси. И вот он в вагоне, слегка запыхавшийся после заключительного спурта по перрону, но в остальном абсолютно в ажурчике. Дадли откинулся на подушки и предался разным мыслям.

От мыслей о Бобби он перешел к раздумьям о ее матери. Если все пойдет как надо, этой пока еще с ним незнакомой матери суждено стать важнейшей фигурой в его жизни. Это к ней ему предстоит пойти после того, как Бобби, застенчиво пряча лицо в жилете Дадли, шепнет, что полюбила его с первой минуты их встречи.

«Леди Уикхем, — скажет он. — Нет, не леди Уикхем… мама!»

Да, именно так следует начать. А потом все будет просто. При условии, конечно, что мамаша эта принадлежит к лучшей категории мамаш и проникнется к нему материнским чувством с самого начала. Он пытался нарисовать образ леди Уикхем и как раз сотворил мысленный портрет милой женщины с добрым лицом среднепозднего возраста, когда поезд остановился на станции и удачный взгляд на доску с ее названием на одном из фонарей подсказал Дадли, что ему следует сойти именно здесь.

Примерно через двадцать минут его избавили от чемодана и проводили в комнату, смахивавшую на кабинет.

— Джентльмен прибыл, миледи, — прогремел дворецкий и удалился.

Такое оповещение о прибытии красавца гостя показалось Дадли несколько странным, но для раздумий у него не оставалось времени, так как из кресла у письменного стола, за которым она что-то писала, теперь выросла внушительнейшая особа, и у него екнуло сердце. Таким живым был образ кроткой женственности с добрым лицом, который он сотворил в поезде, что его радушная хозяйка во плоти выглядела самозванкой.

Красота, как удачно выразился кто-то, находится главным образом в глазу смотрящего, и можно сразу же упомянуть, что тип красоты леди Уикхем не пленял Дадли. Он предпочитал женские глаза, которые не так сильно напоминают сочетание буравчика с рентгеновским лучом, а подбородки ему нравились чуть более мягких очертаний, не приводящие на ум атакующий броненосец. Возможно, мамаша Бобби и была, как предсказывала ее дочь, жутко рада его видеть, но ничем этого не выдала. И внезапно на него, будто девятый вал, обрушилось подозрение, что костюм в клетку, который он выбрал с таким тщанием, возможно, несколько пестроват. У портного, а затем и в «Трутнях» костюм этот производил приятное бодрящее впечатление, но здесь — почувствовал Дадли, — в этом мрачном кабинете, он в нем выглядит как букмекер, смывшийся с выручкой.

— Вы очень сильно опоздали, — сказала леди Уикхем.

— Опоздал? — дрожащим голосом переспросил Дадли. А ему казалось, что поезд точно соблюдал расписание.

— Я ждала вас днем. Но возможно, вы захватили с собой вспышку?

— Вспышку?

— Вы привезли магниевую вспышку?

Дадли помотал головой. Он с гордостью считал себя знатоком того, что следует брать с собой молодому гостю для пребывания в загородном доме, но это было что-то новое.

— Нет, — сказал он, — никаких магниевых вспышек я с собой не брал.

— В таком случае, — вопросила леди Уикхем с некоторой горячностью, — как вы собираетесь фотографировать в такое время суток?

— А! — сказал Дадли неопределенно. — Я понимаю, о чем вы. Загвоздка, никуда не денешься, верно?

Леди Уикхем, казалось, более или менее смирилась с неизбежным.

— Ну хорошо. Полагаю, они пришлют завтра кого-нибудь еще.

— Вот именно, — сказал Дадли, приободрясь.

— Ну, а пока… работаю я здесь.

— Да неужели?

— Именно здесь. Все мои книги написаны за этим столом.

— Только подумать! — сказал Дадли, вспоминая, как Бобби однажды вроде упомянула, что леди Уикхем пишет романы.

— Однако свое вдохновение я черпаю главным образом в саду. Обычно в розарии. Люблю сидеть там по утрам и мыслить.

— И впрямь, что может быть приятнее? — от души согласился Дадли.

Гостеприимная хозяйка посмотрела на него странным взглядом. Словно почувствовала, будто что-то не так. И очень.

— Ведь вы из «Будуара миледи»? — внезапно спросила она.

— Из чего-чего? — переспросил Дадли.

— Вы тот, кого редактор «Будуара миледи» прислал ко мне для интервью?

Вот на этот вопрос Дадли мог ответить без запинки.

— Нет, — сказал он.

— Нет? — эхом отозвалась леди Уикхем.

— Абсолютно и бесповоротно не-е-т, — твердо сказал Дадли.

— Так кто же, — властно осведомилась миссис Уикхем, — в таком случае вы?

— Я Дадли Финч.

— И чему, — спросила радушная хозяйка тоном, так разительно напомнившим ему его покойную бабушку, что пальцы в штиблетах Дадли судорожно скрутились, — чему я обязана честью этого визита?

Дадли заморгал:

— Но я думал, вы знаете.

— Я не знаю ровно ничего.

— Разве от Бобби не было телеграммы?

— Нет, не было. И я не знаю никакого Бобби.

— То есть мисс Уикхем, хотел я сказать. Ваша дочь Роберта. Она сказала, что я могу приехать и что пошлет вам телеграмму, как бы пролагая мне дорогу. Послушайте, это ужасно неловко. Только подумать, что она забыла!

Второй раз за этот день Дадли смутно ощутил, что его богиня все-таки не лишена изъянов. Все-таки девушке не следует заманивать кого-то в дом своей мамаши, а потом забыть протелеграфировать старушенции, чтобы ее подготовить.

— О! — сказала леди Уикхем. — Вы друг моей дочери?

— Стопроцентно.

— Так-так. А где Роберта?

— Она гонит на машине.

Леди Уикхем прищелкнула языком.

— Роберта становится нестерпимо непредсказуемой, — сказала она.

— Я… знаете, — заговорил Дадли смущенно, — если я, знаете, мешаю, скажите одно слово, и я ускочу в гостиницу. То есть я не хочу быть в тягость, так сказать…

— Вовсе нет, мистер…

— Финч.

— Вовсе нет, мистер Финч. Я в восторге, — сказала леди Уикхем, глядя на него, словно он был особенно гнусным слизнем, который нарушил какие-то ее особенно прекрасные мысли в розарии, — что вы смогли приехать. — Она прикоснулась к звонку. — Симмонс, — продолжала она, когда появился дворецкий, — в какую комнату вы отнесли багаж мистера Финча?

— В Голубую комнату, миледи.

— В таком случае, может быть, вы проводите его туда? Он, вероятно, захочет переодеться к обеду. Обед, — сообщила она Дадли, — подадут в восемь.

— Ладненько! — сказал Дадли. Ему немного полегчало. Какой ни внушительной старушенцией была эта старушенция, он не сомневался, что она слегка растает, когда он облачится в свой добрый старый вечерний костюм. За этот костюм он ручался головой. В Лондоне полно портных, способных раскромсать штуку сукна и сшить лоскуты в какое-то подобие одежды, но лишь один-единственный, способный сварганить костюм, который сливается с фигурой в единую гармонию и кажется прекрасным, как летняя заря. Это был портной, который имел счастье оказывать профессиональные услуги Дадли Финчу. Да, всеми фибрами чувствовал Дадли, входя в Голубую комнату, минут через двадцать старая кровопийца просто ослепнет.