Вперед в прошлое 5 (СИ) - Ратманов Денис - Страница 44

Джусь поджала губы, подошла к Минаеву, взяла в руки листок и развернула к классу:

— Какая прелесть!

Донеслись смешки. Памфилов радостно воскликнул:

— Оба на! Там же Лихолетова! — Он намекал на то, что Димон над ней поглумился, изобразив грудастую тетку. — Во у тебя фантазии!

Клас захохотал, Заячковская аж захрюкала. Почти всем было смешно, кроме самой Лихолетовой. Кровь прилила к ее лицу, губы сжались.

— Это просто рисунок! — воскликнул Димон. — Это не она!

— Фантазии Минаева — большого размера, теперь мы знаем! — не унимался Памфилов.

— Оставь комментарии при себе, — рыкнула на него Джусиха, и он смолк.

— Офигел⁈ — снова воскликнул Карась, обидевшийся на карикатуру. — На перемене убью!

Джусиха демонстративно разорвала листок, поникнув, вернулась к учительскому столу, открыла журнал.

— Дежурный, кто отсутствует?

Поднялся Памфилов и отрапортовал, что — Синцов и Фадеева.

— На манеже все те же, — проворчала Джусиха, остановила на мне тяжелый взгляд. — Отвечать пойдет…

В классе воцарилась тишина, все втянули головы в плечи и потупились. Из памяти взрослого всплыли воспоминания, которые не поблекли за десятки лет: голос Джусихи, словно метроном, рубящий головы секундам, и ее «Лес поднятых рук» и «Народ безмолвствует».

— Лес поднятых рук! — прозвучало в этой реальности, причем на год раньше, чем должно бы. — Отвечать пойдет… Минаев.

Димон вскочил, едва не перевернув стул, и направился к доске. Джусиха продиктовала ему несколько предложений, он записал без ошибок и рассказал правила. Получил заслуженную пятерку. Вопроса: «У кого-то есть уточнения или дополнения» — не последовало.

Судя по недобрым взглядам, которые она бросала в нашу сторону, Джусиха поняла, что это дело рук кого-то из нас. Будет ли искать истинного виновника? Да. Она вредная и злопамятная. Но не сейчас. Сейчас она упустила момент, когда Гаечка себя выдала, и, если решит кого-то показательно наказать, например, меня, это будет выглядеть бездоказательно. А выгнать с урока всю нашу компанию она не может, потому что такое не приветствуется. Скорее всего, Джусиха затаит злобу и не упустит момента, чтобы нам подгадить, причем мстить будет всем подозреваемым без разбора.

В той реальности в десятом классе, когда два девятых объединили, она на ровном месте взъелась на кандидатку в отличницы и завалила ей золотую медаль. Причем та девушка была просто образцом скромности и благодетели. А тут такая причина! Ну и ладно, то, что происходит сейчас — мелочи для меня взрослого. Еще недавно это были бы крупные неприятности для меня-нынешнего. Теперь же я понимаю, что особо переживать не стоит, ничего смертельного не случилось. Однако, если бы попалась, Гаечка переживала бы так, словно ее приговорили к пяти годам строгого режима.

После урока ко мне подошел Памфилов и спросил:

— Слышь, братан, а что там за эпиграмму вы нарисовали? Русичка аж с лица взбледнула!

На понт решил взять, говнюк. И хорошо, что у меня спросил, та же Гаечка могла бы растеряться и ответить не то, что следовало.

— Эпиграмму не рисуют, а пишут, баран, — ответил я. — А что там было, откуда мне знать?

Памфилов свел брови у переносицы и не нашелся, что сказать.

После литературы, на большой перемене мы, как водится, отправились в столовую — больше чтобы перехватить Каюка и расспросить, что болтают и есть ли новости. Мы находились в информационном вакууме, одноклассники с нами демонстративно не общались.

По пути в столовую все молчали. Я думал, нас ждет колесование с последующим четвертованием, но Джусь никого не валила и не попускала, вела себя корректно. А когда на литературе ответила Гаечка и Баранова подняла руку, готовая топить ее дополнениями, Джусиха сказала, что ответ полный.

В голове роились мысли, и на душе было гаденько. Прошлый я больше думал о том, что злобная Джусиха просто затаилась, чтобы нанести ответный удар. Нынешний я научился видеть больше, чем ровесники. Да, в эпиграмме ничего сильно уж оскорбительного не было, просто гиперболизирована строгость учителя, Джусь и сама знает, что ее боятся. Но сейчас слишком отчетливо почувствовалось, как у нее испортилось настроение, и сделалось стыдно.

Похоже, виноватыми себя чувствовали все, ведь, по сути, мы были соучастниками. Как если ляпнешь что-то, не подумав, а когда доходит, что ляпнул и лучше бы молчал — поздно, слово ведь — не воробей. Хотя странно про воробья — поди поймай его! И конкретно этого, а не какого-то другого.

Как на зло, Юрка в столовую не спешил. Зато, когда мы собрались за своим столиком у колонны-опоры, к нам подошла Желткова и взмолилась:

— Кто-то геометрию сделал?

— И физику, и геометрию, — кивнула непривычно молчаливая Гаечка.

Желткова сложила руки на груди:

— Дайте скатать, а.

— Ты же с нами не разговариваешь, — недобро прищурилась Гаечка.

Любка испуганно оглянулась, словно кто-то за ней следил. Вздохнула и еще раз огляделась.

— Семеняк сказала, что мне хана, если меня с вами увидит. А я не хочу. Боюсь. Мне и так… — Она вздохнула.

— Ну и вали, — встала в позу Гаечка. — Пусть Семеняк тебе скатывать дает.

— Погоди. — Я взял подругу за руку и обратился к Желтковой: — Меняю знания на информацию.

Желткова округлила глаза, Гаечка тоже, я продолжил:

— Ты выведываешь, что говорят про поножовщину, узнаешь, какие новости по Чуме, я даю списать. По рукам?

— Я и так знаю кое-что! — обрадовалась Любка.

— Значит, геометрию — за то, что знаешь, а химию — за то, что узнаешь сверх того. У тебя есть две перемены.

Желткова радостно закивала и принялась быстро запихивать в себя булочку.

— Короче, отец Чумы сидит и погрохочет в зону, по ходу. У Юрки родичи нашлись, хотят лишать родоков родительских прав и забирать Чуму. Вот так вот.

— А со здоровьем у него как? — спросил я, испытывая одновременно облегчение и холодные лапки жабы у себя на горле — зря, выходит, деньги потратил, лучше бы Каюку на мопед пустил.

— Выживает потихоньку.

— Теперь его точно из школы не турнут, — предпоожил Илья, отхлебывая компот. — Пожалеют. А что говорят про поножовщину? Нас интересуют любые слухи. Вот ты что знаешь?

Оказалось, что Желткова знает все в подробностях, даже про резак в животе Дорика. В небольшом поселка слухи распространяются со скоростью 4–5 километров в час — то есть, со скоростью перемещения его жителей.

— Я пойду, да? — жалобно попросила она. — Ну, это… шпионить.

Я отдал ей тетрадь с домашкой по геометрии и заметил Каюка, шагающего прямиком к нашему столику. Не дожидаясь вопросов, он тоже поделился слухами: его класс сочувствует Алисе и поддерживает ее, а парни готовы объявить десятому классу войну и вступили в сговор с остальными восьмиклассниками.

— Да, они здоровее, — закончил Юрка, — но десятый класс один, там всего десять пацанов. А нас — двадцать восемь! Все готовы их гасить хоть ща.

Я представил эти глобальные разборки стенка на стенку и попросил:

— Вот только всех подряд гасить не надо, ладно? Остальные-то ни при чем.

Каюк сморщил нос, несогласный с моей просьбой. Им только дай точку приложения дури — мир разнесут по кирпичику…

— Ага, ни при чем! Я слышал, они вроде хотят загасить нашего Рама. Типа черный рыпнулся на русского.

— Страх потеряли? — взвилась Гаечка, но я поднял руку и уточнил.

— Вроде собрались или точно? Ты уверен, что это не просто слухи?

— Нет, — вздохнул он. — Не уверен, просто треплют всякое.

— Я у Наташки спрошу, — пообещал я. — Она в классе в авторитете. Одиннадцатый, если что, ее поддержит.

Встрепенувшись, Юрка просиял и похвастался:

— Я по русскому четверку получил. С минусом, но фиг с ним. Видел бы ты училку! Глаза были — во! А еще по биологии четверку. Все офигели.

— Умным быть круто, — поощрил его я. — Что по матеше?

Каюк сразу потух.

— Трояк. Но хвалили.

— Ты главное таблицу умножения учи, — ободрил его Илья. — С остальным мы тебе поможем.