Чужак из ниоткуда 3 (СИ) - Евтушенко Алексей Анатольевич - Страница 8

Не то в Москве.

Всякий мало-мальский начальник считал здесь себя чуть ли не пупом земли, которому простые граждане должны кланяться и смотреть в рот. При этом сам он точно так же, кланяясь и глядя в рот, смотрел на вышестоящее начальство. Такая, вот, круговая порука. Чем ниже властный эшелон (любой — советский, партийный или правительственный), тем больше в нём было этой дурной чванливой бюрократии, тормозящей любое здравое дело.

Все это прекрасно видели, понимали, страдали, но системно что-то изменить не могли.

Так и рулили страной с помощью телефонных звонков.

Чем выше во властной иерархии звонящий, тем быстрее можно рассчитывать на результат. Плюс личные связи, от этого тоже много зависело.

— Вторая, здравствуйте! — раздался в трубке голос телефонистки.

— Ермолов, — сообщил я свою фамилию. — Здравствуйте! Будьте добры, соедините меня с министром просвещения Прокофьевым Михаилом Алексеевичем.

Я мог бы позвонить министру и напрямую, но для этого нужно было подниматься в квартиру, потому как «вертушка» [1] была установлена только там. К тому же мне нравилось звонить из машины через коммутатор, пользуясь услугами телефонисток. Было в этом что-то живое и тёплое, некое уходящее очарование прошлого, что-то вроде керосиновой лампы, от которой когда-то, на войне, любил прикуривать дядя Юзик. Казалось бы, я и так в прошлом, куда уж дальше — ан, нет. То, что казалось прошлым ещё год-полтора назад, уже стало для меня настоящим.

— Соединяю!

Длинные гудки, трубку сняли.

— Прокофьев слушает, — послышался в трубке глуховатый голос министра.

Мы встречались с Михаилом Алексеевичем на том самом совещании в Совете министров и даже обменялись несколькими доброжелательными фразами — министру просвещения было приятно, что неожиданного юного гения, к которому нынче прислушиваются в самых высоких эшелонах, воспитала наша советская школа. Она же, как ни крути, дала ему и первоначальные знания, без которых этот очень молодой человек не придумал бы того, что уже придумал. И, очень может быть, ещё придумает.

— Здравствуйте, Михаил Алексеевич, — бодро сказал я. — Серёжа Ермолов беспокоит.

— Здравствуй, Серёжа! — голос министра потеплел. — Слушаю тебя.

Я вкратце изложил суть дела, извинившись в конце, что беспокою по столь пустяковому вопросу.

— Ничего, Серёжа, правильно сделал, — заверил меня товарищ Прокофьев. — В нашем деле пустяков не бывает. Как, говоришь, завуча зовут?

— Гуменюк Лидия Борисовна, — повторил я.

— Покури десять минут, пока я ей позвоню. Потом иди. Думаю, вопрос решится, — в голосе министра просвещения проскользнула усмешка.

— Не курю, Михаил Алексеевич, — сказал я. — Но я понял.

— Действительно не куришь. Всё время забываю о твоих годах.

— Годы здесь ни при чём, — заметил я. — Курить не собираюсь и впредь. Ибо курение не просто вредная привычка, как у нас принято считать, но самое настоящее зло. Наркомания. Да, никотин — лёгкий наркотик, на сознание человека не действует. Но — наркотик.

— Круто берёшь, — сказал Прокофьев.

— Могу обосновать.

— Не сомневаюсь. Но с этим тебе лучше к Трофимову Владимиру Васильевичу [2].

А ведь это мысль, мелькнуло у меня. Слон по имени Воспитание не обойдётся без реформы здравоохранения, в которой не последнюю роль должен играть добровольный отказ советских людей от курения и водки. Условно добровольный, конечно, человек так устроен, что добровольно от губительных удовольствий не откажется. За редким исключением. Значит, надо подтолкнуть. Здесь без министра здравоохранения не обойтись. Ох, и взвалил ты на себя дел, Серёжа, выше крыши.

— Обязательно обращусь, — сказал я. — Спасибо, что напомнили, Михаил Алексеевич.

— Десять минут, — напомнил товарищ Прокофьев и положил трубку.

Я подождал двенадцать минут и вернулся в школу.

При моём появлении звуч поднялась со своего места. На её лице сияла насквозь фальшивая улыбка.

— Что ж ты сразу не сказал, Серёжа, что от самого Михаила Алексеевича? — с мягкой укоризной осведомилась она. — Разумеется, мы всё сделаем и в кратчайшие сроки.

— Вот и славно, — сказал я.

Мы обговорили порядок и сроки. Я пообещал, что предварительно познакомлюсь с учителями, возьму все необходимые учебники и методические пособия, и мы расстались с Лидией Борисовной если не на дружеской ноте, то весьма довольные друг другом. По-моему, она поняла, что я не собираюсь становиться ей врагом, но желательно всё-таки от этого непонятного провинциального вундеркинда с такими связями избавиться побыстрее.

Лучший способ — дать, что он хочет.

А там мало ли, — может, и пригодится в жизни полезное знакомство.

— Едем? — осведомился Василий Иванович, когда я уселся рядом.

— Теперь — да. В Калининград [3]. Центр подготовки космонавтов.

— Другой конец Москвы, — прикинул шофёр. — Как всегда, через город?

— Конечно. Ни за что не откажусь лишний раз Москвой полюбоваться.

За последнее время я полюбил ездить по Москве на машине. Была в ней эдакая спокойная ширь — как бы зародыш необъятной шири всей нашей Родины. Едешь — и радуешься. А уж с таким водителем как Василий Иванович и вовсе не езда, а сплошное удовольствие.

Мы проскочили по относительно новой Профсоюзной улице, выехали на Ленинский проспект, пролетели его с ветерком, возле метро «Октябрьская» свернули на Садовое. Из набежавшей тучки брызнул «слепой» дождик. Струи воды с неба красиво засверкали под солнечными лучами.

Бывает всё на свете хорошо, —

В чем дело, сразу не поймёшь, —

А просто летний дождь прошёл,

Нормальный летний дождь.

Раздалась, словно по заказу, из включённого радио песня.

Я прибавил звук, эта песня мне нравилась. Как и фильм.

Мелькнёт в толпе знакомое лицо,

Весёлые глаза,

А в них бежит Садовое кольцо,

А в них блестит Садовое кольцо,

И летняя гроза [4].

Пел Никита Михалков. В фильме он пел её в метро, но сейчас, казалось, поёт, сидя с нами в машине.

Попав в «зелёную волну» светофоров, прошелестели по мокрому асфальту Садового кольца, свернули на проспект Мира. Вот уже и ВДНХ. Промелькнула и уплыла назад знаменитая на весь мир скульптура Веры Мухиной «Рабочий и колхозница», и я в очередной раз подумал, что постамент для столь мощного произведения искусства явно низковат.

МКАД, Ярославское шоссе,Калининград; и вскоре Василий Иванович затормозил у ворот Центра подготовки космонавтов.

Я посмотрел на часы. Дорога заняла сорок шесть минут. Очень неплохой результат.

Меня ждали.

Проверив документы, открыли ворота. Молчаливый сопровождающий показал, где можно поставить машину, повёл внутрь одного из зданий. Быстро прошли коридорами и вскоре оказались внутри залитого дневным и электрическим светом обширного павильона, чем-то напоминающего заводской цех. Правда, в отличие от заводского цеха, здесь было тихо.

Мы прошли мимо закопчённого посадочного модуля и ложемента для космонавтов, установленного рядом.

Мой сопровождающий молчал, но я и без него догадался, что это. Не просто догадался — сразу узнал.

Первые космонавты планеты Гарад, начиная от Сентана Ирма, летали на похожих кораблях. Что до ложемента, то современные кресла космических пилотов были его прямыми потомками и даже внешне не так уж сильно изменились. Кемрар Гели не раз и не два лежал в таком (по древней традиции, несмотря на гравигенераторы, пилоты и члены экипажа при старте с любой планеты не сидели, а лежали в креслах).

Странно? Ничего странного. Чем дольше я жил на Земле, тем больше убеждался в правильности своего изначального предположения о том, что люди и силгурды произошли от одного далёкого предка. Уж очень мы были похожи. Просто один в один. И не только физически.

Так что при виде этого древнего посадочного аппарата и ложемента моё сердце забилось быстрее. Чёрт возьми, я и не предполагал, как соскучился по космосу и всему, что с ним связано! Даже запахи. Мне казалось, что даже запахи здесь похожи на те, которые Кемрар Гели вдыхал когда-то в Центре подготовки космических пилотов имени Сентана Ирма в Новой Ксаме.