Жестокие клятвы (ЛП) - Джессинжер Джей Ти - Страница 13

— Вот почему она продолжала называть тебя глупым петухом.

— Признай это. Я ей нравлюсь.

— Еще она любит сыр с личинками. — Он морщится.

— Что, черт возьми, такое сыр с личинками?

— Посмотри в зеркало и узнаешь.

Он бросает на меня кислый взгляд, затем снова садится на свое место и многозначительно смотрит на холодильник.

— Мистер Куинн, я не буду подавать вам десерт. Пожалуйста, уходите.

— С чего бы мне хотеть уходить, когда нам так весело?

— С тобой так же весело, как с гангреной.

— Ой. — Он притворяется серьезным, но я вижу, что он пытается не рассмеяться.

Я беру свою тарелку с недоеденной пастой, подхожу к раковине и выливаю ее в сливное отверстие. Я включаю воду и вывоз мусора на полную мощность, надеясь, что шум его оглушит. Он наклоняется над столом, берет мой пустой бокал и снова наполняет его вином. Перекрикивая шум мусоропровода, он кричит: — Я попробую панна котту и тирамису. И я люблю манговое мороженое, если оно у тебя есть. — Он ухмыляется. — Если нет, уверен, ты могла бы приготовить на скорую руку порцию, раз уж ты такая потрясающе хорошая повариха.

Я выключаю воду и утилизатор, хватаюсь за край раковины, закрываю глаза и делаю глубокий вдох, молясь о силе и о том, чтобы потолок не выдержал и рухнул ему на голову. Когда я открываю глаза, Куинн смотрит на меня с таким обжигающим жаром, что мое сердце подпрыгивает.

— Ты боишься оставаться со мной наедине, девочка?

— Не говори глупостей.

— Ты уверена? Ты выглядишь немного взволнованной.

— Вот так я всегда выгляжу перед тем, как меня вырвет.

Он сжимает губы между зубами. Его глаза сверкают, а грудь начинает дрожать. Он снова смеется надо мной. Какой, блядь, большой сюрприз.

— Мистер Куинн…

— Паук.

Я пристально смотрю на него, мои щеки горят, а сердце бешено колотится.

— Я никогда не буду называть тебя этим дурацким прозвищем. Теперь, пожалуйста. Уходи.

Он наклоняет голову и изучает выражение моего лица. Его глаза все еще горят, но в них тоже есть что-то мягкое. Что-то ... неожиданное. Он указывает на мой пустой стул и приказывает: — Садись.

Моя спина напрягается, я отвечаю сквозь стиснутые зубы.

— Я не реагирую на команды. Я не собака.

— Бог свидетель, что это не так, — горячо говорит он. — А теперь сунь свою прекрасную задницу в это кресло, женщина. Не заставляй меня повторять тебе это в третий раз.

Это прозвучало отчетливо как угроза.

Я огрызаюсь: — Или что?

Он рычит: — Или я перекину тебя через колено и научу кое-каким чертовым манерам.

Этот ублюдок только что пригрозил меня отшлепать!

Мое сердце пускается в бешеный галоп. Руки начинают дрожать. Мое дыхание прерывистое, а в ушах стоит пронзительный звон. Я не могу вспомнить, когда в последний раз была в такой ярости. О, подождите. Да, я могу. Последний раз, когда он был в моем доме.

Я с тоской смотрю на деревянный набор заточенных кухонных ножей на стойке.

— Рейна, — тихо произносит Куинн.

Я смотрю на него. Большой, мужественный и красивый, занимающий все пространство в комнате. Его взгляд подобен лесному пожару, а на полных, четко очерченных губах играет слабый намек на улыбку. Внезапно мне не терпится поскорее убраться отсюда. Но я уже достаточно знаю об ирландце, чтобы понимать, что это произойдет, только если сначала дам ему то, что он хочет.

Так что я сажусь. Беру свой бокал вина и выпиваю его залпом. Затем я смотрю на него в напряженном молчании, ожидая.

Он сидит и смотрит на меня с ненавистью, в его глазах вихрь невысказанных вопросов. Я уже собираюсь вскочить и выбежать из комнаты, когда он резко спрашивает: — Почему ты живешь со своим братом и племянницей?

— Почему у тебя на шее татуировка в виде паутины? — Это вырывается прежде, чем я успеваю остановиться. До этого момента я понятия не имела, что меня интересует его дурацкая татуировка.

Он кладет руки на стол и наклоняется ближе.

— Вопросы задаю я.

— Я знаю, думаете, что отвечаете за всех во вселенной, мистер Куинн, но вы заблуждаетесь.

— Я не отвечаю за всех во вселенной. Только за всех в этом доме.

Боже, как я ненавижу его за это. Как я ненавижу его властную уверенность и его патологическую мужественность, его предположение, что он — и только он — контролирует ситуацию. Больше всего на свете я ненавижу то, что он прав. Потому что в нашем мире за все отвечают мужчины. А альфа-самцы вроде него — самая вершина пищевой цепочки.

Моя бедная милая Лили. Он собирается съесть ее живьем.

— Я не причиню ей вреда, — внезапно говорит он, пугая меня.

— Что?

— Я сказал, что не причиню ей вреда. Я знаю, тебя это беспокоит, но я никогда в жизни не поднимал руку на женщину. — Он тихо смеется. — Ну, не в гневе.

Я отвожу взгляд, встревоженная тем, что он так легко читает мои мысли, а также ярким образом, который мой разум бесполезно предоставил мне: он сверху обнаженной женщины, толкающийся между ее раздвинутых бедер, когда она выгибается и кричит в экстазе. Мое лицо снова заливает жар. Кажется, это происходит с завидной частотой.

— Давай попробуем еще раз. Почему ты живешь со своим братом и племянницей?

Я кладу руки на стол и смотрю на них, собирая необходимую ментальную броню для ответа.

— Когда умер мой муж, я... — Я останавливаюсь, чтобы прочистить горло. — Я никогда раньше не жила одна. Из дома моего отца я поехала прямо к Энцо. После похорон я вернулась домой, в тот большой пустой дом, и не могла этого вынести. Ужасная тишина. — И ужасные воспоминания. Воспоминания о затаившихся гоблинах, которые преследовали меня на каждом шагу. — Поэтому собрала сумку и приехала сюда. С тех пор я здесь. В конце концов, у меня будет собственное жилье. Я просто... пока не знаю.

— Как давно ты вдова?

— Три года.

Три блаженных года без переломов костей и синяков.

Я замечаю, что у меня дрожат руки, поэтому наливаю себе в бокал остатки вина и залпом осушаю его. Куинн молча наблюдает за мной, его взгляд напряженный.

— Как долго вы были женаты?

— Слишком, блядь, долго.

— Как долго?

Я делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться, и смотрю на чернила на своем безымянном пальце. Они черные и успокаивающие, визуальное напоминание об обещании, которое я дала себе, что ни один мужчина никогда больше не будет претендовать на меня.

— Четырнадцать лет.

— Это очень долго.

Прожить в аду.

Вслух я говорю: — Мне показалось, что дольше.

После этого некоторое время никто из нас не произносит ни слова. Затем он говорит: — Расскажи мне об остальных членах семьи.

— Что, например?

— Например, сколько вас там?

— Здесь только я, мама, Лили и Джанни.

— У тебя нет бабушки с дедушкой?

— Все мертвы.

— Двоюродные братья?

— Здесь никого нет. Только мы.

— Я думал, что все итальянские семьи большие.

— Я думала, все ирландцы пьяницы. — Он хихикает.

— У тебя на все есть остроумный ответ, не так ли?

— Легко выиграть словесную войну, когда твой противник — осел. — Удивленная тем, насколько злобно это прозвучало, я поднимаю взгляд на Куинна. — Прости. Это было грубо. — Но он, кажется, совсем не обиделся. Он снова хихикает, качая головой. — Почему ты смеешься?

— Меня называли по-разному, но ослом — это впервые.

Я ошеломлена его реакцией. Если бы на его месте сидел Энцо, моя челюсть уже была бы сломана.

— Ну… это не то чтобы это неправда. Просто мне не следовало этого говорить.

Он смеется громче. Несмотря на мою крайнюю ненависть к нему, я улыбаюсь. Моя улыбка исчезает, когда он встает со стула, подходит к винному холодильнику и достает еще одну бутылку.