Апокалипсис нашего времени - Розанов Василий Васильевич - Страница 1

Василий Васильевич Розанов

АПОКАЛИПСИС НАШЕГО ВРЕМЕНИ

№ 1

К ЧИТАТЕЛЮ

Мною с 15 ноября будут печататься двухнедельные или ежемесячные выпуски под общим заголовком: "Апокалипсис нашего времени". Заглавие, не требующее объяснении, ввиду событий, носящих не мнимо апокалипсический характер, но действительно апокалипсический характер. Нет сомнения, что глубокий фундамент всего теперь происходящего заключается в том, что в европейском (всем, — и в том числе русском) человечестве образовались колоссальные пустоты от былого христианства; и в эти пустoты проваливается все: троны, классы, сословия, труд, богатства. Все потрясено, все потрясены. Все гибнут, все гибнет. Но все это проваливается в пустоту души, которая лишилась древнего содержания.

Выпуски будут выходить маленькими книжками.

Склад в книжном магазине М. С. Елова, Сергиев Посад, Московск. губ.

РАССЫПАННОЕ ЦАРСТВО

Филарет Святитель Московский был последний (не единственный ли?) великий иерарх Церкви Русской… "Был крестный ход в Москве. И вот все прошли, — архиереи, митрофорные иереи, купцы, народ; пронесли иконы, пронесли кресты, пронесли хоругви.

Все кончилось, почти… И вот поодаль от последнего народа шел он. Это был Филарет".

Так рассказывал мне один старый человек. И прибавил, указывая от полу — на крошечный рост Филарета:

— "И я всех забыл, все забыл: и как вижу сейчас — только его одного".

Как и я "все забыл" в Московском университете. Но помню его глубокомысленную подпись под своим портретом в актовой зале.

Слова, выговоры его были разительны. Советы мудры (императору, властям). И весь он был великолепен.

Единственный…

Но что же "опреж того" и "потом"? — незаметное, дроби. "Мы их видели" (отчасти). Nota bene. Все сколько-нибудь выдающиеся были уже с "ересью потаенною". Незаметно, безмолвно, но с ересью. Тогда — как Филарет был "во всем прав".

Он даже Синод чтил. Был "сознательный синодал". И Николая Павловича чтил — хотя от него же был "уволен в отпуск от Синода и не появлялся никогда там". Тут — не в церкви, но в императорстве — уже совершился или совершался перелом, надлом. Как было великому Государю, и столь консервативному, не соделать себе ближним советником величайший и тоже консервативный ум первого церковного светила за всю судьбу Русской Церкви?

Разошлись по мелочам. Прав этот бес Гоголь.

Между тем Пушкин, Жуковский, Лермонтов, Гоголь, Филарет — какое осияние Царства.

Но Николай хотел один сиять "со своим другом Вильгельмом-Фридрихом" которым-то.

Это был плоский баран, запутавшийся в терновнике и уже приуготованный к закланию (династия).

И вот рушилось все, разом, царство и церковь. Попам лишь непонятно, что церковь разбилась еще ужаснее, чем царство. Царь выше духовенства. Он не ломался, не лгал. Но, видя, что народ и солдатчина так ужасно отреклись от него, так предали (ради гнусной распутинской истории), и тоже — дворянство (Родзянко), как и всегда фальшивое «представительство», и тоже — и "господа купцы", — написал просто, что, в сущности, он отрекается от такого подлого народа. И стал (в Царском) колоть лед. Это разумно, прекрасно и полномочно.

"Я человек хотя и маленький, но у меня тоже 32 ребра" ("Детский мир").

Но Церковь? Этот-то Андрей Уфимский? Да и все. Раньше их было "32 иерея" с желанием "свободной церкви" "на канонах поставленной". Но теперь все 33333… 2…2…2…2 иерея и под-иерея и сверх-иерея подскочили под социалиста. Под жида и не под жида; и стали вопиять, глаголать и сочинять, что "церковь Христова и всегда была, в сущности, социалистической" и что особенно она уж никогда не была монархической, а вот только Петр Великий "принудил нас лгать".

Русь слиняла в два дня. Самое большее — в три. Даже "Новое Время" нельзя было закрыть так скоро, как закрылась Русь. Поразительно, что она разом рассыпалась вся, до подробностей, до частностей. И собственно, подобного потрясения никогда не бывало, не исключая "Великого переселения народов". Там была — эпоха, "два или три века". Здесь — три дня, кажется даже два. Не осталось Царства, не осталось Церкви, не осталось войска, и не осталось рабочего класса. Чтo же осталось-то? Странным образом — буквально ничего.

Остался подлый народ, из коих вот один, старик лет 60 "и такой серьезный", Новгородской губернии, выразился: "Из бывшего царя надо бы кожу по одному ремню тянуть". Т. е. не сразу сорвать кожу, как индейцы скальп, но надо по-русски вырезывать из его кожи ленточка за ленточкой.

И чтo ему царь сделал, этому "серьезному мужичку".

Вот и Достоевский…

Вот тебе и Толстой, и Алпатыч, и "Война и мир".

Что же, в сущности, произошло? Мы все шалили. Мы шалили под солнцем и на земле, не думая, что солнце видит и земля слушает. Серьезен никто не был, и, в сущности, цари были серьезнее всех, так как даже Павел, при его способностях, еще «трудился» и был рыцарь. И, как это нередко случается, — "жертвою пал невинный". Вечная история, и все сводится к Израилю и его тайнам. Но оставим Израиля, сегодня дело до Руси. Мы, в сущности, играли в литературе. "Так хорошо написал". И все дело было в том, что "хорошо написал", а чтo «написал» — до этого никому дела не было. По содержанию литература русская есть такая мерзость, — такая мерзость бесстыдства и наглости, — как ни единая литература. В большом Царстве, с большою силою, при народе трудолюбивом, смышленом, покорном, что она сделала? Она не выучила и не внушила выучить — чтобы этот народ хотя научили гвоздь выковывать, серп исполнить, косу для косьбы сделать ("вывозим косы из Австрии", — география). Народ рос совершенно первобытно с Петра Великого, а литература занималась только, "как они любили" и "о чем разговаривали". И все «разговаривали» и только «разговаривали», и только «любили» и еще "любили".

Никто не занялся тем (и я не читал в журналах ни одной статьи — и в газетах тоже ни одной статьи), что в России нет ни одного аптекарского магазина, т. е. сделанного и торгуемого русским человеком, — что мы не умеем из морских трав извлекать иоду, а горчишники у нас «французские», потому что русские всечеловеки не умеют даже намазать горчицы разведенной на бумаге с закреплением ее «крепости», «духа». Что же мы умеем? А вот, видите ли, мы умеем «любить», как Вронский Анну, и Литвинов Ирину, и Лежнев Лизу, и Обломов Ольгу. Боже, но любить нужно в семье; но в семье мы, кажется, не особенно любили, и, пожалуй, тут тоже вмешался чертов бракоразводный процесс ("люби по долгу, а не по любви"). И вот церковь-то первая и развалилась, и, ей-ей, это кстати, и "по закону"…

КАК МЫ УМИРАЕМ?

Ну что же: пришла смерть, и, значит, пришло время смерти.

Смерть, могила для 1/6 части земной суши. "Простое этнографическое существование для былого Русского Царства и империи", о котором уже поговаривают, читают лекции, о котором могут думать, с которым, в сущности, мирятся. Какие-то "полабские славяне", в которых преобразуется былая Русь.

"Былая Русь"… Как это выговорить? А уже выговаривается.

Печаль не в смерти. "Человек умирает не когда он созрел, а когда он доспел". Т. е. когда жизненные соки его пришли к состоянию, при котором смерть становится необходима и неизбежна.

Если нет смерти человека "без воли Божией", то как мы могли бы допустить, могли бы подумать, что может настать смерть народная, царственная "без воли Божией"? И в этом весь вопрос. Значит, Бог не захотел более быть Руси. Он гонит ее из-под солнца. "Уйдите, ненужные люди".