Отражения нашего дома - Заргарпур Диба - Страница 19

– Почему ты так думаешь? – Я откидываюсь на стуле и балансирую, опираясь на пятки.

– Может быть, она наконец перестала гоняться за неосуществимой мечтой. – Тетя разглаживает блузку на спине у бабушки. – Может, наконец смирилась и была готова воспитывать тех девочек, которых к тому времени родила. Что с тобой? Что-то ты позеленела.

– Я… Ничего, все хорошо. – Пытаюсь совладать с собой, но ничего не понимаю. Если кто и знает мою биби-джан лучше всех, так это хала Фарзана. Но она даже не намекнула, будто ей известно, что биби забеременела еще один, последний раз.

– Как ты думаешь, хотела бы биби-джан родить еще одного ребенка, если бы… не знаю, случайно забеременела или что… после халы Назанин?

На лице халы Фарзаны недоумение. Я впиваюсь пальцами в браслет.

Она смотрит на свою мать, и по лицу пробегает тень. Берет и целует обветренные руки биби-джан.

– Нет, – отвечает тетя. – Она бы уж точно не захотела еще одного.

– Почему ты так думаешь?

– Сара-джан, как бы выразиться поделикатнее… – Хала Фарзана надувает губы. И, преодолевая смущение, говорит: – Бабушка, рядом с которой ты выросла, ничуть не напоминает ту мать, рядом с которой росла я. Она… далеко не сразу стала такой любящей, как сейчас… то есть раньше.

– Но…

Стакан биби со звоном падает на землю, вода забрызгивает штаны и туфли.

– Простите, я сейчас… – Биби склоняется из кресла и трясущимися руками пытается найти стакан.

– Не волнуйся, я понимаю, это нечаянно. – Хала Фарзана мгновенно меняется в лице и надевает теплую маску доброжелательности, поднимает стакан и отряхивает промокшую одежду биби. – Милая моя бедняжка. Давай отведем ее в дом и переоденем.

– Спасибо, Ф-ф… – Глаза биби-джан прячутся в морщинках, она смеется. На щеках выступает румянец. Она берет халу Фарзану за руку. – Ки асти?

– Кто я?

В шлейфе звонкого смеха они идут к дому. На пороге тетя целует биби-джан в макушку, приглаживает непослушные белоснежные волосы.

Я гляжу в небо, смотрю, как облако наплывает на солнце, окутывая дворик тенями.

«Кто ты?» – крутится у меня в голове. Потому что я считала, будто отлично знаю, кто моя бабушка. Тогда почему же слова меняются и рождают новый поток вопросов?

Кем ты была, биби-джан? До меня? До своих дочерей? До того, как началась история семьи Амани?

Кем ты была?

Глава 11

Среди легенд семьи всегда оставалось нечто постоянное – истории о биби-джан и баба-джане.

Первая волна этих историй зародилась после смерти баба-джана, когда у биби вошло в традицию заканчивать общие трапезы, или ифтари, рассказом о дедушке, чуть ли не молитвенным, дабы увековечить его жизнь в нашей памяти. Он превращался в образец для подражания во всем – как обеспечивать семью, как любить жену, как переселяться в другую страну, каким быть.

Вторая волна началась после того, как врачи сообщили нам, что у бабушки деменция. Она держалась долго, как могла, но годы шли, бабушкины воспоминания дробились или стирались, и время от времени какая-нибудь из сестер подхватывала рассказ. Факел переходил в другие руки, и биби-джан, сама не замечая, постепенно отходила на задний план и слушала, как дочери пересказывают историю ее жизни.

Ее грандиозной, красивой, самоотверженной жизни.

Вот только…

«Бабушка, рядом с которой ты выросла, ничуть не напоминает ту мать, рядом с которой росла я».

Снова и снова прокручиваю в голове эти слова. Когда мне нужно подумать в тишине, я выскальзываю из окна своей комнаты и поднимаюсь на крышу. Как раз здесь я сейчас и сижу. Размышляю, вспоминаю слова халы Фарзаны, просьбу Малики, слезы биби-воспоминания.

Что все это значит?

На другой улице стоит дом Сэма. Темный, только светится окно в его комнате. В глубине души мне хочется поделиться с Сэмом новостями, которые мне удалось узнать. По крайней мере так всегда делают в кино и телепередачах. Там полагается делиться с лучшими друзьями всем, что знаешь сама.

Но эти знания… Если они слетят с моих губ и доберутся до Сэма, страшно подумать, что будет дальше. В его аналитическом разуме правит бал логика. «Может быть, она умерла. Может быть, твоя бабушка совсем не та, кем ты ее считаешь. Может быть, она как-то причастна к этому». Встаю, плотнее укутываю плечи в одеяло. Нет, нельзя допускать, чтобы сомнения искажали привычный мне образ биби-джан. Влезаю через окно обратно в комнату и опять чувствую тяжесть в груди. Делаю глубокий вдох и начинаю отсчет.

Один, два, три…

Я сижу в комнате в старом доме биби и баба-джана. В воздухе витает запах цитрусов, баба-джан кружит меня, поднимая все выше и выше.

Четыре, пять, шесть…

Я тайком проникаю в запретный шкаф биби и надеваю ее самые дорогие украшения. Изумруды, сапфиры, опалы… Они окутывают меня сиянием, а я на миг притворяюсь, будто эти украшения принадлежат мне.

Семь, восемь, девять…

Я заливаюсь слезами. Биби-джан срывает у меня с шеи свое самое красивое ожерелье – золотое, с сапфирами. Кричит коротко и отрывисто: «Никогда больше не смей его трогать!» – и кладет обратно в темный ящик.

Очнулась. Возвращаюсь в наше время. Иду, затаив дыхание, потому что, хотите верьте, хотите нет, мне надо снова посмотреть на это ожерелье. Тихонько, на цыпочках вхожу в комнату биби-джан, проскальзываю мимо лунных лучей и роюсь в шкафу. Свет не включаю, так как не хочу повторения того, что случилось на прошлой неделе. С трясущимися плечами опускаюсь на ковер и приоткрываю шкатулку, которую биби спрятала в самом дальнем уголке шкафа, под тремя одеялами и парой пижам. «Подальше от воров, приходящих в полночь», – объясняет она.

Сама не зная, что я ожидала ощутить, приподнимаю ожерелье. На ощупь оно холодное. В темноте сапфиры принимают цвет океана, и чем больше я всматриваюсь, тем сильнее чувствую, что тону.

Не могу объяснить, почему я беру это ожерелье и почему опять ныряю в ночь и иду к Самнеру. Это все равно что снова увидеть девочку, стоящую у ворот дома, темного и мрачного в бледных лучах луны. Хочется сказать ей: «Разве ты не помнишь, что случилось в прошлый раз?»

В этом-то и есть слабое место нашей памяти.

Невозможно толком вспомнить, что было на самом деле.

На этот раз я приношу ключи с собой. И не угоняю машину, а приезжаю на своем велосипеде.

Лунный свет прокладывает мне дорожку. Иду по ней, дрожа. Хрустит ветка, испуганно оборачиваюсь через плечо. В прошлый раз у меня хотя бы был телефон – позвать на помощь. А сейчас я вхожу в Самнер совсем одна.

Но почему-то эта мысль меня совсем не страшит.

Покосившаяся веранда выглядит уныло и даже мрачно, словно она устала нести тяжкий гнет времени. При каждом шаге спицы моего велика щелкают. Осторожно прислоняю его к гниющей древесине и пробираюсь наверх, стараясь не зацепить огромную паутину, натянутую через всю парадную дверь, будто щит. В отличие от прошлой вылазки, у меня есть ключ – пока мама спала, вытащила из ее сумки. Под укоры совести распахиваю скрипучую дверь и переступаю порог.

В первые долгие мгновения нет ничего, кроме тяжести затаенного дыхания.

– Эй! Привет! – Цепляюсь за ожерелье, как утопающий за соломинку.

Под моими шагами скрипит пол, по ногам бегут мурашки. Воздух сегодня… какой-то другой. Кажется, будто в нем тихо звенит скрипичная нота, и чьи-то руки приветственно раскатывают передо мной ковер.

– Биби-джан! – осторожно зову я.

Все вокруг увешано брезентом, от запаха чистящих средств першит в горле. Прикрываю нос рукавом худи. На миг передо мной вспыхивает лицо Сэма с недовольно поджатыми губами. Наверное, стоило прихватить маску.

Чем дальше иду, тем холоднее становится в вестибюле. Обхожу весь первый этаж раз, потом другой, затем направляюсь в подвал. И по-прежнему ничего.

«Как же мне сделать, чтобы ты вышла?» Бросаю ожерелье на ящик с инструментами, прислоняюсь к перилам. Меня все еще немного пошатывает. Выглядываю из окна.