У каждого своя война - Володарский Эдуард Яковлевич - Страница 28

- И что, всех, кто в плену был, сажали? — Робка сдернул одеяло с головы, тревожно посмотрел на материнскую спину, затылок.

- Не всех, конечно... кому какой следователь попадался... кому везло, а кому... — с некоторой растерянностью в голосе отвечала мать.

- Так, может, и отец в плену был?.. А потом его посадили?

- Мы бы тогда знали, Робик. Он бы нам тогда написал... — Она задумалась, глядя в пустоту, повторила убежденно: — Обязательно написал бы. Он знаешь как тебя любил? — Глаза матери засветились воспоминаниями, и дрожащая улыбка появилась на губах. — Ты еще в люльке лежал. Вот он подойдет, посмотрит на тебя и плачет... — и у Любы в глазах заблестели слезы. — Любка, говорит, у меня двое сынов, я самый счастливый человек на свете…

- А кого он больше любил, меня или Борьку? — ревниво спросил Робка.

- Разве можно любить больше или меньше? — качнула головой Люба. — Можно просто любить — и все... И вас он любил... и меня... — Заскорузлым пальцем она смахнула слезу со щеки, шмыгнула носом и проговорила строгим голосом: — Дрыхни, спрашивалыцик! И чтоб завтра в школу отправлялся! Еще раз прогуляешь — шкуру спущу!

...Костина мама была молодая, красивая, в каком-то жутковато-роскошном халате небесно-голубого цвета, пышная прическа с шестимесячной завивкой, холеные руки с огненно-красными лаковыми ногтями. И прихожая была у них царственная: громадное зеркало в тяжелой раме красного дерева, какие-то диковинные китайские вазы, на которых были изображены пузатые полуголые люди с тощими бородками и узкоглазые красивые женщины в разноцветных кимоно, и деревья в горах, и причудливые птицы. Холодно поблескивал навощенный паркет в убегающем в глубь квартиры коридоре.

- Здравствуйте, мальчики, — голос у Костиной мамы был глубокий, бархатный. — Как вас зовут?

- Богдан... — сказал Володька, прикрыв сумкой с книгами заплаты на коленях.

- Роба... — сказал Робка.

- Что это за имя «Роба»? — удивилась мать Кости, с улыбкой глядя на ребят. — Роба — это, кажется, матросская одежда?

- Имя такое есть... — терпеливо пояснил Робка, хотя Костина мать уже вызвала в нем тихое раздражение и неприязнь. — Роба... Роберт…

- Ах, Роберт... — милостиво улыбнулась Костина мама, — ну это совсем другое дело. Красивое имя. Ну что, Костик, приглашай друзей, чего ты их держишь в прихожей?

- Во дает! — разозлился Костик. — Сама их держит, а меня спрашивает? Выяснения устроила, что за имя и откуда взялось? А я опять виноват.

- Не хами, пожалуйста, Костик, — сохраняя вежливую интеллигентность, слегка нахмурилась мать. — Разве я так учу тебя разговаривать с матерью?

- У меня есть учителя и получше, — парировал Костик и первым двинулся по коридору. Ребята неуверенно топтались на месте.

- Идите, мальчики, идите. Костик угостит вас чаем, — милостиво улыбнулась Костина мама, и ребята пошли.

В этой квартире, огромной и светлой, были и гостиная, и кабинет Костиного отца, и спальная, и отдельная комната для Кости, и просторная белая кухня с двумя огромными пузатыми холодильниками, которые Богдан, например, вообще видел воочию впервые.

- Че это? Холодильники, что ли? — шепотом спросил Богдан, выпучив глаза.

- Ну.

- Громадные какие, как в магазине... А зачем им два?

- У Костика спроси, я откуда знаю? — так же шепотом отвечал Робка.

- Ну хоромы-ы... — шептал Богдан пришибленно. — И они что, тут всего втроем живут?

- Не знаю... наверное…

- С ума сойти, падла! Тут же рыл двадцать расселить можно... — шепотом ужасался Богдан.

- Да уж ты расселил бы, — усмехнулся Робка. Они остановились на пороге гостиной — необъяснимо огромной, со сверкающей хрустальной люстрой, с лакированной, льдисто отсвечивающей мебелью. Большой круглый стол под белой скатертью, и широкие кресла в белых чехлах, и широченный диван, тоже в белом чехле, ну такой широченный, что на нем запросто могло улечься трое. И картины на стенах, большие, в тяжелых лепных багетовых рамах. На одной Ленин, читающий в кабинете газету «Правда», на другой — размытая, покрытая лужами дорога, уползающая к горизонту через бескрайнее поле с поникшей после дождя пшеницей, на третьей — бушующее море и раздрызганный тонущий корабль с рваными парусами и обломком мачты. И еще на одной картине, висящей отдельно, изображен был пожилой бородатый человек, сидящий в глубоком кресле, облокотившись о подлокотник и подперев рукой голову, он задумчиво смотрел на Робку и Богдана сквозь круглые очки, на нем был костюм и белая рубашка с галстуком.

- Кто это? — опять шепотом спросил Богдан, с суеверным страхом глядя на старика.

- Откуда я знаю? Что я тебе, энциклопедия? Кота спроси, — раздраженно ответил Робка.

Костик услышал и сказал с усмешкой:

- Ну вы даете, кореша! Это Циолковский!

На столе на белой скатерти красовались синие чашки и большой с синими цветами фарфоровый чайник, хрустальная ваза, полная печенья и конфет в цветных обертках, большой белый торт посередине, уже нарезанный на куски. Все это выглядело торжественно. Подавленные, в молчании, ребята расселись за столом. Богдан боялся положить руки на белоснежную скатерть и держал их на коленях под столом.

Костина мама величественными движениями разлила чай по чашкам, положила каждому на тарелку по куску торта.

- Меня зовут Елена Александровна, — милостиво улыбнулась Костина мама. — Пейте чай, ребята, не стесняйтесь.

- Включи телевизор, мам, — попросил Костик.

И тут произошло самое настоящее чудо. Елена

Александровна подошла к большому, полированного дерева ящику, стоявшему на тумбочке, отодвинула шторку и нажала какую-то кнопку. Засветился маленький прямоугольник, по нему побежали извилистые полосы. Перед прямоугольником была укреплена квадратная выпуклая линза, наполненная водой. Эта линза раза в два увеличивала светящийся прямоугольник, хотя несколько и искривляла его. Елена Александровна повертела какие-то ручки, полосы на экране исчезли, и... появились маленькие живые люди, и раздались голоса. Передавали какой-то спектакль.

В детстве Робка был уверен, что в радио, в небольшой коробке за круглой тарелкой, кто-то прячется, живой и маленький, и говорит разными голосами. Чтобы обнаружить этого человечка, Робка как-то разобрал тарелку радио на мелкие части. Человечка не нашел, но был жестоко выпорот матерью. Тем не менее вера его в то, что человечек этот где-то в радио прячется, Робку не покинула. И вот сейчас он увидел воочию этих маленьких людей.

Ребята, вытянув шеи, ошеломленно смотрели на экран, забыв про угощение.

- «Анну Каренину» передают, — со значением произнесла Елена Александровна. — Вы читали «Анну Каренину», ребята?

Друзья сделали вид, что не расслышали. Костик поморщился досадливо и сказал:

- Читали, читали, мама! Великое произведение, гордость русской литературы и мировой тоже, настольная книга пролетариата, мощное оружие трудящихся в борьбе за свободу и независимость угнетенных негров всего земного шара. Эта книга освещает им путь к светлому будущему, всеобщему братству и справедливости, а во главе всего этого стоит боевой авангард рабочего класса, наша великая всепобеждающая Коммунистическая партия, ум, честь и совесть нашей эпохи, учение которой непобедимо, потому что оно верно! — Костик говорил как заведенный, на одном дыхании, механическим, без всякого выражения голосом.

Робка не выдержал и прыснул в кулак. Лицо Елены Александровны потемнело от негодования, с величественного тона она сорвалась на визгливый и скандальный:

- Прекрати немедленно! Что за шутки ты себе позволяешь?! Не забывай, кто твой отец! И не старайся казаться менее воспитанным, чем ты есть! — Она вышла из столовой, шелестя полами длинного халата — они развевались, подобно огромным крыльям.

- Чего ты гусей дразнишь? — недовольно проговорил Богдан. — Возьмет и выгонит нас, а мы еще не ели, — и Богдан вонзил ложку в кусок торта, отломил большущий кусок и запихнул в рот, стал быстро и жадно жевать.