У каждого своя война - Володарский Эдуард Яковлевич - Страница 23

- Что ж теперь-то с вами будет?

- Ежли не расстреляют, то в штрафбат загонят, — усмехнулся первый.

- Небось к расстрелу приговорят, — вздохнул второй. — Жалко только, что домой напишут, будто мы дезертиры и трусы. А какие мы трусы? Ну испугались мало-мало, что ж за это сразу стрелять? Они ж там, гады, человек триста положили... считай, весь батальон…

Прошло еще немного времени, и как-то поздно вечером к Сергею Андреевичу в землянку завалился сильно выпивший Феликс Иванович Копылов, притащил с собой фляжку со спиртом, несколько банок тушенки и буханку хлеба. Сергей Андреевич сидел за шатким, сколоченным из обгоревших досок столом и при свете коптилки писал дневник — истрепанная толстая тетрадь в дерматиновом переплете лежала перед ним.

- A-а, принц Датский, один, как сыч, сидишь! — ставя на стол флягу со спиртом, весело спросил Феликс Иванович. — Что ты все пишешь, душа моя? Ты что, не знаешь, что вести дневники и всякие записи личного характера в прифронтовой полосе категорически запрещено? Трибунал за это светит!

Феликс Иванович сбросил шинель на топчан, принялся немецким штыком вскрывать консервные банки с тушенкой, на толстые куски порубил буханку, плюхнулся на табурет, навалился локтями на стол, приказал:

- Давай посуду!

Сергей Андреевич принес две алюминиевые кружки, воды в чайнике. Феликс Иваныч критически осмотрел кружку, спросил:

- Мыл посуду? — Он был до крайности брезглив и боялся всякой инфекции.

- Мыл, мыл... — Сергей Андреевич убрал тетрадь с записями, сел напротив подполковника медицинской службы. Тот разлил в кружки спирт, спросил:

- Тебе разбавить? Или так проглотишь?

- Разбавьте…

Феликс Иванович разбавил, поднял свою кружку, посмотрел на Сергея Андреевича зеленоватыми мутными глазами:

- Ну что, душа моя, давай хряпнем! — и первым выпил, громко выдохнул, зачерпнул из банки полную ложку свиной тушенки, стал громко жевать.

Сергей Андреевич тоже выпил, пожевал хлеба, закурил. Феликс Иванович тоже закурил, заскрипел табуретом, проговорил:

- К расстрелу ребят приговорили... утром в штабе дивизии был, медикаменты получал... н-да-а, вот так-то…

- Говорили же, что в штрафбат отправят?

- Черта с два! Какой-то кретин в штабе настоял…

Начальник политотдела. Спрашивается, зачем мы их лечили? Выхаживали? Бесценную глюкозу тратили, кровь переливали... Вот вам, Сережа, и вся правда, если вернуться к нашим баранам…

- Я уже забыл о нашем разговоре, как вы советовали, — ответил Сергей Андреевич.

- Ой врете, Сережа! — погрозил ему пальцем Феликс Иванович. — Такие разговоры не забываются…

Я в двадцать первом, Сережа, был в армии Тухачевского.

Тамбовский мятеж эта славная армия подавляла. Большинство — латыши, китайцы, азиаты... поляки были…

А я в должности старшего санитара... Так вот, доложу вам, бесценный вы мой романтик, что расстреливали тогда всех! И детей в том числе. Если пацан или девчонка головкой до пояса отцу доставали, стреляли вместе с отцом. И женщин стреляли! — Прищурившись, Феликс Иванович выпустил густую струю дыма. — Не хотите ли такую вот правдочку?

- Шутите? — Глупая улыбка застыла на лице Сергея Андреевича.

- Упаси бог от таких шуток... Вы, голубчик, гражданскую войну в школе и в институте по учебникам изучали, а я в ней участвовал. И молчу как рыба... — Феликс Иваныч перегнулся через стол, приблизив лицо вплотную к Сергею Андреичу, просипел: — И то, что в этих ваших учебничках понаписано, есть самая чудовищная ложь... Такую вот правдочку не желаете ли? Или правдищу, как вам будет угодно…

Сергей Андреевич молчал, оглушенный, в висках больно стучала прихлынувшая кровь.

- Вы отвечаете за свои слова, Феликс Иваныч? Подполковник медицинской службы расхохотался, потом ответил серьезно, глядя ему в глаза:

- Отвечать я буду, душа моя, следователю НКВД, если вы настучите на меня... если сядете и напишете, так, мол, и так, считаю своим долгом... Вы ведь член партии, если не ошибаюсь?

- Да…

- Ну вот, вам сам бог велел, — Феликс Иванович язвительно улыбнулся. — Впрочем, вы не напишете.

Потому я вам и рассказал…

- Почему так думаете?

- Слава богу, голова у меня на плечах еще есть — в людях еще не разучился разбираться... И ваше счастье, Сережа, что вы многого... вы ничего не знаете о нашей распрекрасной жизни.

- Почему же счастье?

- Потому что когда узнаете, то... с вашими принципами... с вашей порядочностью... останется только одно — пулю в лоб пустить. — Феликс Иванович снова налил в кружки спирта, разбавил водой из чайника, выпил, не чокнувшись с Сергеем Андреевичем, стал жадно есть тушенку; сопя и причмокивая. Потом вытер носовым платком жирные губы, шумно вздохнул, спросил весело: — Ну что, нагнал я вам чертей в душу?

- Нагнали... — мрачно ответил Сергей Андреевич, вертя в пальцах кружку.

- А вы наплюйте и забудьте! Мало ли чего с пьяных глаз говорят!

- Вы, значит, это все с пьяных глаз наговорили?

- С каких же еще, душа моя? С трезвых глаз я молчу в тряпочку. Не скажу, чтоб это было приятным занятием, но... привык, что ли... Да и страшно, признаюсь… очень бывает страшно, Сережа... За себя, конечно, но и не только... — Феликс Иванович замолчал, разминая папиросу.

- За что же еще? — поторопил его Сергей Андреевич.

- За что? За народ... за страну... то бишь Россию-матушку... А вам не страшно, Сережа?

- Нет.

- И это тоже правда! Вы, большевики, ничего не боитесь! Вам — море по колено! — засмеялся Феликс Иванович и проговорил с грузинским акцентом: — Нэт таких крэпостей, каких не смагли бы взять мы, балшевики!

- Вы рассуждаете сейчас, Феликс Иванович, как… враг.

- Добавьте — народа. Рассуждаю как враг народа.

Что ж, это, наверное, тоже правда. Боже мой праведный, как же много на свете всяких правд, правденок и правдищ! — зажмурившись, Феликс Иванович покрутил головой. — У каждого двуногого индивидуума своя правда!

- Я одному только удивляюсь, Феликс Иванович... — начал было Сергей Андреевич, но подполковник перебил его весело:

- Удивляетесь, что меня до сих пор не посадили? Не удивляйтесь, душа моя, это может случиться в любой момент…

- Нет, Феликс Иванович, удивляюсь другому — как вы воюете с такими мыслями?

- А кто вам сказал, что я воюю, Сережа? Я спасаю от смерти людей. Вытаскиваю из окровавленных тел пули, осколки, зашиваю кишки, легкие, сращиваю перебитые кости, а если не получается, то отрезаю их. Тут вы ошиблись, я не воюю. А то, что на мне военная форма, так это — повальное стремление к мундиризации всей страны... Оно на Руси давно было, еще при царях…

- Мне тяжело разговаривать с вами, Феликс Иванович... Я очень уважаю вас, как... врача... как хорошего, порядочного человека, но... — Сергей Андреевич с трудом подбирал слова, — но ведь с такими мыслями… страшно жить, Феликс Иванович. Вы ведь тоже член партии?

- Ну разумеется, голубчик, — усмехнулся Феликс Иванович. — Иначе как я смог бы стать начальником госпиталя?

- Вы думаете, что при советской власти талант ничего не значит? — уже враждебно спросил Сергей Андреевич.

- Упаси бог! — воскликнул Феликс Иванович. — Разве я похож на сумасшедшего? Да и вы, кажется, в своем уме, а смогли такое про меня подумать! Талант при советской власти очень любят! Оч-чень... Без памяти любят! До смерти! — Подполковник медицинской службы Феликс Иванович Копылов откровенно издевательски смотрел на Сергея Андреевича, на этого сопляка, успевшего окончить только три курса медицинского института.

- Вы смеетесь надо мной? — Испарина выступила на лбу у Сергея Андреевича. — За что?

Ответить Феликс Иванович не успел. За дверью послышались возбужденные голоса — несколько человек спускались в землянку. Дверь открылась, и ввалились двое врачей — Игорь Старков и Геннадий Шулепов, оба старшие лейтенанты, с ними — медсестра Тонечка, белокурое, курносое, обаятельное создание двадцати двух лет от роду.