"Избранные историко-биографические романы". Компиляция. Книги 1-10 (СИ) - Джордж Маргарет - Страница 95

А затем (как говорится) он повернулся лицом к стене и умер.

Я обрадовался, услышав о его мирной кончине. Уолси обдурил придворных волков. Суда за измену не будет. Неужели старик принял отраву? Смелость придала ему благородное величие!

Воззвав к Богу, он предпочел умереть в каменной келье Лестерского аббатства, а не в шикарном доме настоятеля монастыря Святого Лоуренса. Успел ли он покаяться? В ад или в рай отлетела его душа?

Меня охватило чувство полного одиночества. Уолси покинул этот свет. Мой отец сошел в могилу. И Екатерина умерла для меня — ей уже не быть моей советчицей. Я мог положиться только на самого себя. А мне предстояло множество дел.

Перед моим мысленным взором предстала длинная дорога в Рим. Я мог бы вступить на нее, но долгое путешествие сулило чрезмерные затраты и унижения. И при всем этом вердикт Рима вызывал сомнения.

От торного пути ответвлялась скромная тропа. Она уводила прочь от Ватикана, от Уолси, от всего привычного и знакомого, и неизвестно где заканчивалась. К тому же сей путь не обещал быть легким и коротким. Однако он манил меня. По нему я буду двигаться вперед, вопреки всем тем, кто пытался мешать мне. Что ждет меня в конце дороги? Может, она приведет меня к самому себе?

XLI

Я крайне нуждался в совете. У меня не было ни четкого плана, ни стратегии его осуществления. Я отказался от поездки в Рим и не собирался больше участвовать в судебных разбирательствах. Однако отсутствие папского вердикта связывало меня по рукам и ногам.

Злорадное ликование Анны по поводу гибели Уолси (в своих покоях она с друзьями отметила его смерть, разыграв костюмированное представление «Нисхождение в ад кардинала Уолси») оказалось преждевременным. В сущности, он попросту свел счеты с жизнью, и его смерть ничего не решала.

Анна, вознамерившись занять место Екатерины, с которой я прежде советовался по любому поводу, указала мне на вероятное разрешение великого дела. Она упомянула, что их домашний священник Томас Кранмер — доктор богословия в Кембридже — предложил поставить этот больной вопрос перед крупнейшими европейскими университетами и провести опрос теологов. Пусть измыслят выход из щекотливого положения. Если удастся привлечь большинство богословов на нашу сторону, Его Святейшество будет вынужден прислушаться к их мнению.

Откуда же взялся такой умник? Кем бы он ни был, его рассуждения показались мне разумными. Я пожелал встретиться с ним и, несмотря на его возражения, настоял, чтобы он приехал ко двору.

С первого взгляда я понял, что Кранмер с его клочковатой, криво обкромсанной шевелюрой, явившийся к королю в потрепанном платье университетского богослова, не создан для придворной жизни. Однако он явно принадлежал к тем благородным душам, которых не пугает ни богатство, ни бедность. И мне он сразу понравился.

Очевидно, он понимал, какое тяжкое бремя я несу. Вместе мы выбрали университеты, чьи исследования могли представлять для нас интерес: в Англии — Оксфорд и Кембридж, во Франции — университеты Орлеана, Бурже, Парижа и Тулузы; в Италии — университеты Феррары, Павии и Болоньи; а также известные учебные заведения Германии и Испании.

Я велел ему привлечь для этой работы лучшие умы и обещал оплатить затраты из казны короля — буквально из королевского кошелька. Он робко улыбнулся и удалился.

Между тем предстояло вытерпеть очередное Рождество. Справа от моих покоев поселилась Анна, а слева — Екатерина. Протокол требовал, чтобы мы с Екатериной присутствовали на придворных рождественских празднествах, несмотря на то что все королевство знало о нашем разрыве.

Сама она вела себя так, будто ничего не случилось. Екатерина отличалась удивительной терпеливостью. В Испании переговоры о ее браке с принцем Артуром тянулись десять лет. В Англии вдовствующая принцесса более семи лет ждала, пока завершатся обсуждения условий нашей помолвки. Поэтому она с легкостью пережила то время, что пролетело с начала «великого королевского дела».

Ей нравилось главенствовать на праздничных церемониях. Она продумывала мельчайшие детали, вплоть до выбора подарочных шкатулок для каждой кухарки или судомойки. Придворные ценили ее внимание, им льстило, что добрая королева Екатерина думает о них.

Добрая королева Екатерина. Это обращение раздражало меня. Каждое ее появление — а с недавнего времени она полюбила общаться с народом — люди приветствовали, пылко восхваляя «благословенную королеву Екатерину». Чем радостнее ее встречали, тем чаще она выходила к подданным. По нескольку раз на дню Екатерину можно было увидеть на балконе, или же она прогуливалась по дворцовым дворам, предназначенным для общего пользования. Она расточала улыбки и добрые пожелания, разбрасывала сувениры и монеты только ради того, чтобы услышать, как хвалят ее и ругают меня. Пришлось запретить ей это удовольствие, невзирая на ее крайнее огорчение.

Однако в течение тех двенадцати рождественских дней мы проявляли уместное дружелюбие по отношению друг к другу, стараясь не замечать огромной трещины в наших отношениях.

Анне пришлось жить затворницей, поскольку никакой роли на этих праздниках ей не отводилось, а времена, когда она могла появиться при дворе как простая фрейлина, давно прошли. Она не покидала своих покоев и бродила по ним в глубокой задумчивости. Заглянув к ней как-то вечером, я обнаружил ее в скверном настроении. То был особый вечер — Двенадцатая ночь. Однако в апартаментах Анны царило отнюдь не праздничное настроение. Меня встретила разгневанная фурия.

В будуаре тускло мерцала одна свеча. Анна облачилась в ночную рубашку из рубинового бархата и распустила по плечам струящиеся черные волосы. В мерцающем зловещем свете она выглядела сверхъестественным, почти безумным существом.

Едва я вступил на порог, ко мне бросилось черно-красное привидение. Дьяволица…

— Не устали ли вы веселиться? — завизжала она.

Огонек свечи двоился в ее глазах, и казалось, они метали искры.

— Устал, — ответил я.

— А я устала торчать здесь в одиночестве! До меня доносилась лишь развеселая музыка…

Она резко отвернулась.

— Музыку вы частенько слышали и раньше. И услышите вновь.

У меня трещала голова от утомления. Я искал утешения, а не пламенных страстей.

— Когда же? — кинулась ко мне Анна. — Сколько лет мне придется праздновать Рождество в затворничестве? Вы бросили меня одну…

Как же болит голова… Яркое пламя камина, всегда радовавшее мой взор, как будто померкло. Мне было очень неприятно, но я выпрямился, собравшись с духом, и сказал:

— Простите, сударыня. Я не намерен навязывать вам свое общество. И мне не нравится выслушивать брань. Доброй ночи.

Не дав ей времени возразить, я покинул комнату и закрыл за собой дверь.

Недолго думая, я направился к Екатерине. Умиротворяющей, доброй Екатерине.

Когда я вошел, фрейлина расчесывала щеткой ее волосы. Они были длинными и на концах еще сохранили медовый оттенок. Но в целом их цвет напомнил грязновато-бурые воды Темзы.

Заметив меня, Екатерина поднялась, с улыбкой взяла меня за руку и подвела к мягкому креслу. И села как можно ближе. Сияя глазами, она подалась вперед.

— Я так рада, что вы пришли повидать меня! — воскликнула она.

Я молча улыбнулся в ответ.

В камине тихо потрескивали охваченные пламенем дрова. Я подошел к нему и тут услышал жутковатое завывание разыгравшейся за окнами снежной вьюги. Переплеты дребезжали на ветру. Как чудесно отдыхать сейчас в теплой комнате.

От хорошо разгоревшихся дров веяло жаром. Остановившись в пяти шагах от камина, я протянул к нему ледяные руки. Екатерина присоединилась ко мне — хотя она едва ли мерзла.

Лицо ее озаряла радостная улыбка. В отблесках огня мне привиделась милая девушка, которую я встретил в далекой юности. Но потом Екатерина тоже принялась укорять меня.

— Вы теперь не заходите ко мне… мы больше не видимся за общими трапезами… Я сижу здесь, забытая и отвергнутая, в моих покоях пусто, как в чистилище…