"Избранные историко-биографические романы". Компиляция. Книги 1-10 (СИ) - Джордж Маргарет - Страница 40

Потрясенный, я отложил греческий апокриф. Мор глубоко задел меня, как, очевидно, и намеревался. Однако встревожился я скорее не за свою, а за его душу: меня испугало, что столь поэтическая, неуравновешенная натура может лишиться рассудка.

XVI

Я решил выкинуть из головы Томаса Мора. Так ли важно, что он не хочет жить при дворе, предпочитая общаться со своими учеными друзьями в собственном доме в Челси! Другое дело, если бы отказались от придворной службы такие дворяне, как герцог Бекингем, граф Нортумберленд или граф Суррей. Но все они присягнули на верность. (Я «приручил» их, как выразился Уолси. А он обычно ловко находил нужные определения.)

Да и при всем желании (которое уже угасло!) я не смог бы подолгу общаться с Мором, ибо меня ждали более серьезные государственные дела. Французы продолжали осуществлять свои захватнические планы, испытывая терпение как Максимилиана, так и Фердинанда, которые пока честно соблюдали условия Камбрейского соглашения. Папа осудил Людовика и по очереди обращался с призывами о помощи то ко мне, то к Максимилиану и Фердинанду. Он отлучил от церкви Луи, а заодно и всю Францию: французам не разрешалось служить мессы, проводить обряды крещения, венчания и соборования. Ужасно, право, что так называемого самого христианского короля это не слишком заботило и он по-прежнему поступал как явный отступник. Ибо как же можно жить без церковных таинств?

Должен ли я объявить войну Франции? И есть ли у меня, в сущности, выбор? Вероятно, я обязан именно так и поступить. Но войска…

В отличие от других стран Англия не имела постоянной армии, и всякий раз в случае войны нам приходилось собирать новые силы. Древний указ повелевал каждому здоровому мужчине встать в строй по первому требованию — коротко говоря, вступить в ряды народного ополчения. Однако в редкой семье находилось требуемое указом вооружение, да и то было либо плачевно устаревшим, либо неисправным.

Вследствие этого я издал воззвание (одно из моих первых распоряжений, касавшихся всех подданных), предписывающее во исполнение древнего закона приобрести надлежащее оружие. Необходимость потратиться вызвала у населения недовольный ропот.

Уилл:

Иноземцы частенько отмечали в Англии странную особенность: если короли иных государств ограничивали наличие оружия у простых подданных, то английский монарх, наоборот, требовал, чтобы они имели его. Отчасти это объяснялось стремлением к бережливости: содержание постоянной армии обходилось слишком дорого. Но главное объяснение заключалось в доверии. Гарри располагал лишь горсткой королевских гвардейцев против поголовно вооруженных граждан. Однако его приказам подчинялись беспрекословно, и он не боялся выходить к народу, даже когда любовь англичан к королю изрядно поубавилась.

Генрих VIII:

Мы толковали о мире, но готовились к войне. Это, как я вскоре усвоил, было обычным явлением. Только священная пора рождественских праздников могла прервать осуществление корыстных планов, поскольку весь мир отдыхал, отмечая рождение Спасителя.

Уилл:

Я уверен, что со временем убеждения Гарри переменились. Много позже, став главой английской церкви, Генрих стремился оспорить устаревшие папские традиции. Но в том возрасте (не забывайте, что ему было всего восемнадцать!) он утверждал: «Рождество — священная пора».

Генрих VIII:

Я решил устроить при дворе роскошные увеселения, полагая, что рождественские торжества важны по нескольким причинам: они сплачивали дворян в единое родовое сообщество и хотя бы временно устраняли противоборство фракций. Те, кто видел в этом празднике всего лишь суетную помпезность, не замечали его истинной цели — ведь всем нам необходимы дни досуга, не обремененные заботами о делах. Весь мир пребывал в покое. Дороги становились почти непроезжими, Темза замерзала до самого Лондона, делая невозможной морскую торговлю. Поля покрывались снегом, и простолюдинам оставалось только ждать весны, предаваясь развлечениям. Почему же и нам не последовать их примеру?

К тому обязывала и сама природа, ведь декабрьским дням присуще своеобразное очарование, коему способствовали приятные хлопоты — заготовки рождественских поленьев для каминов, дальние семейные путешествия на праздничные придворные балы. На улицах распорядители увеселений устраивали сказочные представления, воздвигнув на огромных телегах живописные балаганы из папье-маше.

В середине декабря, словно по королевскому повелению, началась зима. С севера налетел снег, вынуждая людей закрываться в домах и радоваться пылающим очагам и свету факелов.

Разумеется, не было никакого указа, однако мне казалось, будто я издал его, настолько хорошо все складывалось. Установилась погода, нашлись верные сторонники, во всяком случае, рядом был Уолси, готовый к любым услугам. И наконец, огромную радость доставляла мне благополучно протекающая беременность моей жены, Екатерины. Помню, как я стоял в рабочем кабинете у окна (а через плохо подогнанные рамы в комнату задувал северный ветер) и возносил хвалу Господу за все дарованные мне блага.

На Рождество Уорхем отслужил торжественную мессу в дворцовой церкви, вместившей весь двор: на почетных местах расположилось королевское семейство со свитой ближнего круга, а внизу молились менее знатные придворные и домочадцы.

После службы начались светские празднества. Лицедеи и мимы устраивали костюмированные представления, публика хохотала над затеями трех шутов. Меню грандиозного пиршества насчитывало около восьмидесяти разнообразных блюд (включая моих любимых запеченных миног). А позже в Большом зале начался бал.

Под глухие удары деревянных ксилофонов и очаровательные мелодичные звуки струнных ребеков я отплясывал в маскарадном наряде — как предписывал обычай — с придворными дамами. Лишь одной из них удалось узнать меня: жене Томаса Болейна, одного из моих оруженосцев. Леди Болейн, тщеславная и надоедливая, склонная к флирту особа, считала себя неотразимо очаровательной. Она сразу заявила, что танцует с королем, дескать, узнала его по выдающейся стати, мужественности и прославленной ловкости искусного танцора. (Хитрый ход. Если бы она ошиблась — ведь шансы на ее правоту были средними, — то собеседнику польстили бы ее слова; в противном случае сам король мог бы удивиться ее проницательности.) Я предпочел промолчать и терпеливо слушал ее болтовню о семейных отпрысках, сплошь заслуживающих похвальных отзывов и уже (как оказалось) делавших успехи при дворе. Мария, Джордж и Анна… (Проклятые имена! Лучше бы мне никогда не слышать их!) Я освободился от нее при первой же возможности.

Уилл:

Я уверен, что последнее высказывание не относилось к Марии. Наверняка Гарри не пожелал отказаться от своих детей, иначе он разделался бы с Болейнами раз и навсегда. Если бы только дочери оказались такими же непривлекательными, как их мать! Между прочим, его воспоминания могут похоронить старую сплетню о том, что он флиртовал и с леди Болейн. Не представляю, кто вообще распустил подобный слух; видно, недоброжелатели решили выставить нашего короля необузданно похотливым Юпитером.

Генрих VIII:

Настало время для музыкальной интерлюдии. К всеобщему удивлению, я, взяв лютню, вышел на середину зала и объявил:

— По случаю Рождества я сочинил песню.

Отчасти я погрешил против истины; эти стихи были написаны по иному поводу — мне хотелось разобраться в собственной душе и понять, каковы же мои истинные желания. Взоры гостей устремились на меня, однако, не испытывая ни малейшего смущения, я ударил по струнам и смело запел: