Серая Орда - Фомичев Сергей - Страница 30

— Мы не едим мясо, хозяин, — ответил Власорук. — Подай нам лепёшек медовых, да к ним молока.

— К ним пива, — поправил молодой вурд. — Пиво мы уважаем.

Разговоры вновь смолкли, вновь воцарилась гробовая тишина. Второй раз за один и тот же вечер — явный перебор.

— А может у них, того, клыки подпилены? — тихо предположил кто-то, но услышали все.

Власорук повернулся к говорящему и улыбнулся ощерившись. Тут все поняли, что человек ошибался, что клыки у вурда в полном порядке и на положенном месте.

Долго ещё корчма в напряжении пребывала. Долго ещё народ косился на парочку мохнатых созданий, что — будто так и надо — уселись подле воеводы и лопали свои лепёшки, чинно запивая пивком.

Люди же, вроде Зарубы, легко принимают всё новое. Если с мещёрцами или ордынцами приходилось биться плечом к плечу, то от чего и с вурдами за столом не посидеть? Дружинники сперва чувствовали себя не очень уверено, но, выпив и закусив, вскоре вернулись к прежним спорам, лишь искоса поглядывая на воеводу шепчущегося о чём-то с волосатыми уродами.

После третьего ковша, тот уже сидел с Власоруком в обнимку и говорил:

— Ты, Влас, давай ко мне, в дружину. Ножичком попусту махать это для разбойников сопливых. Я тебе меч дам, или саблю, а то топор боевой… Коня справим, сбрую… Броню добрую подберём… Эх, Влас, таким витязем станешь, все девки за тебя драться будут…

Власорук пригубил пива и спокойно ответил:

— Так ведь мне теперь, господин воевода, убивать никак нельзя. Заповедано настрого. Мне ж теперь, напротив, людей спасать положено.

— Кем это положено? — не понял Заруба. — Кто посмел тебе, знатному вурду, запретить убийство? Кто покусился на сущность твоей природы, самими богами заложенную?

— Владычица так решила, — тихо ответил Власорук.

— Владычица? — удивился Заруба. — Лесных дев королева? Эрвела?

— Она самая, — со вздохом подтвердил вурд. — Через неё мы с Быстроногом и в город попали, к Соколу. История длинная, мрачная, но считай, что от смерти она нас спасла. Так что ослушаться её слова мы теперь никак не можем.

Заруба вздёрнул голову и попытался приподнять веки мутных своих глаз. Хоть и не сразу, но это ему удалось. Сосредоточив на собеседнике тоскливый взгляд, заметил:

— Да, брат вурд, это такая женщина, ради которой стоит не убивать. Ради неё стоит бросить войну. Бросить должность, поместье… хотя…

— Что? — полюбопытствовал Власорук.

Воевода сделал несколько громких глотков, вытер рукавом рот и продолжил:

— Забрала она у меня Никиту. Воина моего, товарища боевого. Задницы, головы наши спасла, но Никиту взяла. В светлые ямины свои увела. Оттуда нет возврата… Великая женщина… взяла… товарища моего…

Заруба принялся говорить невнятно, путаясь в словах и мыслях, с трудом ворочая языком.

Тем временем пирушка близилась к завершению. Разговоры смолкли. Пьяные воины частью спали, положив руки под головы, частью, как Заруба, ещё шевелились, черпая брагу. Но сил на что-то иное ни у кого из них уже не оставалось. Поняв, что время пришло, хозяин подошёл к дремавшим возле сундука мужикам и пообещал поставить выпивку, если они помогут уложить дружинников. Те согласились и взялись за дело с крестьянским усердием. Воинов таскали наверх, где у Байборея были придуманы особые комнаты, устеленные толстым слоем соломы, как раз для подобных случаев. Кметей сваливали одного подле другого. Плотно клали, стараясь, чтобы всем места хватило.

Выпито и съедено за вечер было изрядно. Уложив большую часть посетителей, хозяин занялся подсчетами. Мелких монет на Мещере, впрочем, как и повсюду, ходило не слишком много, и Заруба платил гуртом за себя и своих воинов, когда долг набирался на несколько гривен. Поэтому Байборей использовал старый добрый, веками проверенный способ учёта долгов. Для этого на стене, на спичках висели связки жуков-тормашек. Всё просто. Передвигаешь нанизанного на нитку жука с одной стороны на другую, вот долг и копится. Один жук — полдюжины, два жука дюжина. Тем удобны были жуки-тормашки, что лапки у них крепко держались на теле, даже если жук провисит в сушеном виде многие годы. Если дюжина, к примеру, оказывалась неполной, то соответствующее число лапок можно оторвать. В мудрую голову пришла когда-то давно такая мысль, считать жуками.

В последнее время, жуков кое-где стали заменять глиняными подобиями, но Байборей остался верен старому чину, да и в правду сказать, как от глиняных жуков лапки-то отрывать. Нет у них лапок. И потому каждую осень Тоска отправлялась собирать жуков к Напрасному Камню, где тормашек водится изрядно.

Заруба совсем уже лыка не вязал. Покачивался из стороны в сторону, словно сонный медведь. Только честь не позволяла ему быть перепитым простыми воинами, уйти на боковую раньше других. Потому он продолжал водить всё ещё твёрдой рукой до ведра с брагой и обратно.

Быстроног вернулся от разошедшихся купцов, с которыми проговорил всё это время, и шепнул Власоруку:

— Пора бы нам уже. Дело не ждёт.

Власорук оказался вдруг совершенно трезвым, встал из-за стола, попрощался с воеводой, который промычал что-то невразумительное в ответ, и вместе с молодым товарищем вышел на улицу.

Каждый вечер вурды собирались и уходили из дома Сокола неведомо куда. Чародей ни о чём не спрашивал, был уверен, что его подопечные вряд ли нарушат приговор владычицы, устроив охоту на людей. Может быть, они ловят ночами зверьков, может, каким другим промыслом занимаются? Сокола волновало мало. Возвращались вурды как правило под утро. Усталые, злые, они тут же заваливались спать в сенях, ибо дом для их шкур был слишком жарким.

Тем временем наступил праздник Шартьял. Если здешние славяне считали начало нового года кто с марта, кто с сентября, то для лесных народов старый год заканчивался этим зимним праздником. По нему и последний месяц года так называли.

Праздновали по старинке. Днём лепили во дворах шартьялские каваны — стога из снега — гадали на будущий урожай. Если к следующему утру стог заносило свежим снегом, то и летний урожай обещал быть хорошим. Белые кочки тут же покрыли весь город, словно пупырышки замёрзшую кожу. Пришлый славянский народ, не желая лишать себя веселья, придумал вместо каванов снеговиков лепить, вроде тех идолов, каким поклонялись предки. Но в этом получалось больше игры и дурачества.

И те и другие весь день пекли блины, калили орехи, угощали друг друга, зазывая в гости. А вечером хозяйки отправлялись в хлев и в темноте ловили за ноги овец. То был ещё один старинный обряд. Над каждой пойманной овцой читали особый заговор. Считалось, что все пойманные в эту ночь овцы принесут двойной приплод. А бывало, что и другим животным от шартьялских овец удача передавалась. Православные, те святого Онисима за овец просили, но и из них кое-кто шартьялским обычаем не пренебрегал. В таком серьёзном деле лишнего заступничества не бывает.

По случаю праздника многие, даже малознакомые люди, зазывали Сокола в гости, а он считал себя не вправе кому-то отказывать. Потому весь Шартьял чародей дома не появлялся. Вурдам такие заботы об урожае среди зимы казались диковинкой. Их племя, ведь, лесом питалось, а не полем. Но медовых лепёшек, к которым в последнее время сильно пристрастились, они напекли. Так что Соколу, вернувшемуся и без того под завязку набитому угощениями, пришлось и подопечных своих не обидеть. Те остались довольными и опять исчезли в ночи.

Затяжные ночи отворили путь хищной стуже. Морозы утвердились такие, что под утро покрывалась хрупкой коркой даже обширная полынья под Лысым Холмом, обычно переживавшая зиму.

Застывало само небо. И Луна, пробиваясь тусклым пятном сквозь морозную хмарь, едва освещала усмирённую Оку. Слабый свет окончательно терялся в мощных заносах, лишь изредка отблёскивая там, где снег срывало со льда напором ветра.