Пророчество Предславы - Фомичев Сергей - Страница 65

— Священника? — взвопил Ледар. — Да он чародей почище твоего будет. А с такими как я, забавляется, точно кот с мышью.

— Что же он в таком случае за помощью к тебе приходил? — полюбопытствовал Сокол.

— Ты, небось, тоже не всё умеешь… — буркнул Ледар в ответ.

Спустя четверть часа (а больше находиться в столь опасном месте он не мог себе позволить), Сокол узнал всё, что хотел.

Итак, Мститель объявился на Москве… и мстит — чего же ему ещё делать… Алексию не позавидуешь. Кто знает, на ком остановится мщение. Может, восставший бог задумал и вовсе извести всё их церковное семя. Теперь Соколу стало понятно, почему викарий с таким упорством охотился за ним и змеевиком. Чуял Алексий опасность. Загодя чуял. Страховку себе искал.

Покинув дом Ледара, чародей свернул в ближайший закоулок и поспешил в безопасные московские трущобы.

Весна бушевала вовсю. Ей, весне, было невдомёк, что она больше не радует людей, как это бывало прежде. Потому, что весна означала жизнь, а сейчас люди думали только о смерти.

— Но дети, дети-то, в чём повинны? — спрашивал князь у Алексия.

— За твои грехи они отвечают, — довольно жёстко отвечал викарий. — Ты прогневил бога…

— Да чем же? — воскликнул князь.

— Чем? Да ты никогда и не был послушен церкви. Столько сколько ты нагрешил, твои бояре за всю жизнь скопом не натворили. Взять хотя бы женитьбу. Вопреки всем правилам, вопреки слову митрополита, ты женился в третий раз…

— Но ты же сам одобрил этот брак, — перебил возмущённо князь. — И ты, и Стефан…

— Мы пошли на поводу у твоей похоти (за что нам придётся ещё ответить), но бог не пошёл. Да и не единственный этот грех за тобой. Это ведь ты повинен в гибели великого князя Александра Михайловича. Ты повинен в гибели его сына Фёдора. Или тоже на церковь этот грех переложишь? И думаешь, я не догадываюсь, зачем ты взял в жёны Марию? Убийство её отца и брата хотел загладить. Она не согласилась идти за убийцу, так ты насильно её взял. Вот и прогневал господа, не раз прогневал.

Семён замолк, поражённый невиданной доселе грубой речью викария, но потом и сам взорвался:

— Господа?! — воскликнул он. — Да разве эта жуткая тварь имеет отношение к господу?

— А ты что же хотел, чтобы господь явился к тебе самолично? — крикнул в лицо князю Алексий. — Много чести, Семён Иванович! У него достаточно слуг для грязной работы…

Алексий так и не открыл князю, что за тварь расправилась с его сыном. Тем более не признал, что мог бы попытаться остановить чудовище. Он намерено говорил грубо, желая привести собеседника в смятение, заставить думать, что только он, Семён, сам и повинен во всём. Отчасти это Алексию удалось. Однако после столь жёсткого разговора, князь больше не желал видеть викария и общался впредь только со своим духовником Стефаном.

Но сейчас вся эта свара с викарием, казалась ему мелочью. Князь помнил последние слова твари, он понимал, что смерть не минует, в конце концов, и его. Подняв дружину, Семён наводнил дворец вооружёнными до зубов воинами. Толку от этого было мало, если учесть, что в ту страшную ночь, стражники попросту исчезли, и никаких их следов не найдено до сих пор. Но сдаваться без боя он не желал и хоть что-нибудь, а должен был предпринять.

Последовавшая вскоре гибель второго сына, последнего его наследника, лишила князя остатков воли. Семёну к счастью не пришлось стать свидетелем бойни, но вид растерзанного младенца, совсем доконал его. Он слёг и больше не поднимался с постели, пока смерть в своём жутком обличии не явилась однажды за ним.

Великий князь лежал окровавленный на постели в своих покоях. На первый взгляд могло показаться, будто он уже мёртв. Но Семён ещё дышал. На его побледневшем лице проступил пот, губы пересохли и потрескались. Вокруг князя суетились два священника и несколько служек из придворной церкви. Они стаскивали с Семёна пропитанную кровью мирскую одежду, облачая его в чистое монашеское одеяние. Рубаха не поддавалась, и тогда служки осторожно разрезали её ножами. Князь отвечал стоном на каждое движение, на каждое прикосновение к изувеченному телу, а когда священники или служки вынуждены были приподнимать его, князь, скрипя зубами, грязно ругался.

Семёна спешно готовили к принятию иноческого чина.

Так завелось давно — князья и бояре, в полной мере нагрешив за свою бурную жизнь (а творили зло они куда чаще простых людей), принимали предсмертный постриг. Обретая вместе с ним и новое имя, они пытались тем самым уйти от ответственности за совершённые злодеяния. Нередко случалось, что в иноки постригали уже мёртвого князя, павшего, к примеру, в бою и не успевшего, поэтому распорядиться перед смертью. Святые отцы закрывали на хитрость глаза. Лукавый расчёт был прост и наивен — подобно крещению, иночество, давая новое имя, как бы перечёркивало прежнюю жизнь, и души должны были предстать перед богом в ином, очищенном обличии. Одно название говорит за себя — иночество! Но разве бога обманешь?

Увидев вошедшего Алексия, Семён отпихнул священников и, совершив усилие, приподнялся на локтях.

— Ты? — изумлённо спросил он, сгорая от ненависти. — Посмел придти после всего того, что сделал со мной и всем моим родом? После лжи, которой ты кормил меня всё это время…

Слова давались князю с трудом. На его часто вздымающейся груди Алексий увидел глубокие борозды кровоточащих рубцов… Раны причиняли Семёну неимоверную боль, но сейчас он готов был вытерпеть всё что угодно, лишь бы выплеснуть викарию в лицо свою ненависть. Ненависть, рождённую внезапным прозрением.

Не желая становиться свидетелями крамолы, священники наперегонки со служками выскочили вон.

— Ты ещё не составил духовную, — напомнил Алексий с деланным равнодушием, как бы не замечая княжеского гнева. — Бояре за дверью собрались, ждут твоего слова…

Семён раздражённо отмахнулся от викария, но мысль о престолонаследии проникла в его мозг, и он ответил:

— Не надейся, что я передам власть Ивану. Ты ведь этого хочешь от меня? Я давно подметил, что тебе он ближе, что ты потворствуешь ему, оберегаешь от грязи. Ты всё это время готовил его на моё место? Я прав?

Алексий молчал. Князь, устав держаться на локтях откинулся на подушку, но взгляда с викария не сводил. С ещё большей злобой, но значительно тише он бросил:

— Так вот, выкуси! Не бывать тому…

— Неужели? — ухмыльнулся Алексий. — И кого же ты объявишь наследником?

— Сына объявлю…

— У тебя бред.

— Нет у меня никакого бреда. Сына объявлю, которого Мария под сердцем носит…

— Сына? — Алексий впервые усомнился в правильности своего расчёта. Если княжна действительно родит сына, то оспорить духовную грамоту князя будет непросто. То есть оспорить-то можно, но вот в какую распрю всё это выльется, к каким бедствиям приведёт? Не слишком ещё крепкому дому московских князей может хватить и малейшего толчка для начала многолетней свары. И уж тут соперники не упустят своего, вцепятся зубами со всех сторон. Пойдёт клочьями земля московская, пока на «нет» не сойдёт. Этого допустить было никак нельзя, но сообразить сразу, чем ответить на выходку князя, Алексий не смог. Заметив замешательство викария, Семён через силу усмехнулся, отчего перекошенное болью лицо стало ещё безобразнее.

— Что, Алексий, не учёл такой возможности? — злорадно произнёс Семён. — Думал все ниточки в руках держишь? Ан нет!

— Посмотрим, — пожал тот плечами и громко позвал ожидающих за дверью бояр.

Составлять духовную в любом случае следовало до пострижения. Не мог же монах распоряжаться делами государства. Как уж там сговорились бояре с князем неведомо, но в грамоте появились слова с завещанием слушать «отца нашего, владыки Алексия»…

Не рождённого сына в духовную грамоту вписать оказалось сложно. Не доставало имени, да и будет ли вообще сын, никто не мог сказать наверняка. Потому в завещании сделали вместо имени пропуск.