Пророчество Предславы - Фомичев Сергей - Страница 40

Шла чёрная смерть. Вот об этом только и думали люди. Какая разница, что вызреет на полях, если по осени на них некому будет выйти? А пожары хотя бы не заставляют страдать несколько дней от кровавого кашля, наблюдая, как умирают вперёд тебя более слабые дети и старики.

В городах наглухо закрывались ворота, не впуская ни единого человека, но смерть находила лазейку, и вот на погост тянулись первые подводы с гробами, а за ними уже выстраивалась бесконечная вереница следующих. И кладбищенские землекопы трудились, не ведая отдыха. Но то было только начало. Очень скоро переставало хватать и гробов и землекопов. И некому становилось хоронить тех, кто уже лишился семей. И трупы с ужасными язвами на лицах валялись посреди улиц, таились в опустевших домах. И тогда, по утрам, монахи волочили людей крючьями на церковный двор. Подле церквей рыли огромные скудельницы и, наскоро отпевая всех скопом, не перечисляя имён, хоронили по нескольку тысяч сложенных рядами тел. А потом приходил черёд монахов и священников. И понимание того, что защиты нет даже для божьих слуг, ввергало людей в безумие. И они бросали всё своё состояние, надевали рубища и ходили по улицам и дорогам, распевая молитвы.

Это бич божий — решила большая часть людей и смирилась с неизбежным концом, а их смирение не позволяло бороться тем, кто пытался бороться.

Но ещё не все земли оказались в объятиях смерти. Она только-только разворачивала свои крылья над миром. До всходных пределов страны доходили пока только жуткие слухи.

Нижний Новгород. Август 6860 года.

Три человека и два вурда ожидали переправы на песчаной косе называемой Стрелкой. На противоположенной стороне Оки, рассекая улицами зелёные холмы, стоял город.

Широкая лодка отошла от княжеской пристани сразу, как только Борис подал вешкой знак, словно их появления здесь давно ждали. Два десятка вёсел часто и слаженно плюхались в воду и поднимались вновь, так что лодка приближалась быстро, мощными рывками, и скоро её нос уткнулся в песок. Не дожидаясь пока опустятся сходни, попрыгали на берег дружинники. Вслед за ними с пышной свитой князей и бояр, на Стрелку сошёл великий князь Константин Васильевич.

Ожидая от отца выговора за самовольство с отъездом в Тракай, Борис такому торжеству немало удивился. А когда князь крепко обнял его, юноша и вовсе вздохнул с облегчением. Сын с отцом обнимались долго, не сказав друг другу ни слова. Молчали и все вокруг. Сокол с товарищами стоял в стороне, также в стороне держалось и окружение князя. Свита настороженно косилась на чародея и особенно на вурдов, а те, не испытывая перед вельможами никакого благоговения, только что язык боярам не показывали.

— Не хватает запечённого бычка… — заметил Рыжий на ухо Быстроногу, но вурд притчу про блудного сына не знал и лишь пожал плечами.

Князь, наконец, отстранил Бориса и взглянул на чародея.

— Это Сокол, — Борис, обретя, наконец, дар речи, заговорил без умолку. — Он дважды спасал мне жизнь… Там такое творилось, ужас какой-то… Мы едва ноги унесли… Знаешь, нас там схватили какие-то выродки, новгородцы, между прочим… И это после того, как мы обороняли от нечисти Псков…Я пригласил Сокола в Нижний Новгород… Он может помочь нам справится с чёрной смертью…

— Я знаю, — коротко сказал Константин, шагнув к чародею

Они буравили друг друга взглядами, словно спорили, кто кого переглядит.

— Знаешь? — удивился Борис. — Откуда?

Вопрос остался без ответа. Князь поздоровался с Рыжим, кивнул, улыбнувшись, вурдам и пригласил всех на лодку.

— Добро пожаловать!

А потом, вновь обернувшись к Соколу, добавил:

— Добро пожаловать на родину, чародей. Надеюсь, новый город тебя не слишком разочарует.

— Ты, князь, и про это наслышан? — усмехнулся Сокол, но в усмешке его читалось неподдельное уважение.

— Так, справился кое у кого… — ответил Константин.

Они поднялись по сходням. Следом взошли князья да бояре, и последними, отпихнув лодку от берега, попрыгали дружинники. Бросая осторожные взгляды на непонятных спутников княжича, свита принялась поздравлять его со счастливым избавлением от опасностей и возвращением домой. Константин же, отозвав Сокола на нос, произнёс:

— Здесь пока мало говорят об этом. Но замечают, что торговых кораблей с верхних земель приходит всё меньше, а товары становятся всё дороже. Торг хиреет, но как я понимаю, это не самая страшная беда.

Он помолчал.

— Чем ты можешь мне помочь, чародей? Ты можешь заговорить людей от язвы или исцелить тех, кто уже заболел?

Сокол покачал головой.

— Нет, — ответил он. — В противном случае я спас бы Калику. Но даже если и возможно найти средство против мора, я всё одно не в состоянии вылечить тысячи людей. У меня просто-напросто не хватит ни рук, ни времени.

— А что тогда?

— Если позволишь, князь, я изложу свои соображения через несколько дней.

— Добро, — согласился Константин. — Через пять дней соберу совет. Хватит тебе пяти дней?

— Вполне.

Если в Пскове прибытие Сокола стало событием, о котором говорили всюду, то по Нижнему Новгороду не пробежало даже мелкого слушка. Далёкая пока беда людей волновала не слишком, они предпочитали заниматься более насущными делами. Торговали, строились, готовились к жатве, лишь самые дальновидные и хозяйственные подумывали о зиме. «Какой ещё мор, какой такой Мститель? — дивились люди на рассказы редких гостей из верхних земель. — Сказки всё это. Вроде тех, что про Кощея сочиняют».

Другое дело двор.

Приветливость и доброе отношение князя к заезжему чародею, не укрылось от внимательных глаз вельмож. Каждый встречный заверял его в своём расположении, и Сокол не мог понять, какие улыбки были искренними, а в каких скрывалась корысть. Здесь ничего нельзя было знать наверняка. За исключением, пожалуй, неподдельной ненависти Печёрского настоятеля Дионисия.

Любопытство двора подогревала тайная комната, которую князь выделил Соколу в первый же день. В помещение никого не допускали, ни слуг, что прибирали палаты, ни даже князей. Сам колдун и его друзья-нелюди пропадали там днями и ночами. Вурды таскали доски, глину, песок, ещё что-то в мешках; чародей какие-то свитки, рукописи из княжеской сокровищницы…

По двору поползли слухи. Одни говорили, что из глины и песка колдун мещёрский тварь лепит. Безобразную и непобедимую. Такую, что и Москва не устоит перед ней, и этот, как его, Черномор, который в верхних землях балует. Что, мол, выпустят тварь как раз после жатвы, дабы хлеба ненароком не побила, когда полями и лесами на Москву пойдёт.

Другие утверждали, что знает-де Сокол секрет греческого огня. И во тьме сосуды им снаряжает. Потому как на свету чародейский состав горит, а через это весь Кремль спалить можно. Но придёт время, и в одну из ночей погрузят те сосуды на корабли и повезут на великую битву. Тогда и дружинам тревогу сыграют.

Разузнать наверняка не удалось ни тем, ни другим. Не помогали расспросы окольные, не помогали (это ж надо!) и посулы. Что Рыжий, выходящий из тайной комнаты по локти в глине, что вурды, с шерсти которых свисали щепки и стружка, не проронили ни слова, а от серебра вежливо отказались. К самому колдуну с вопросами подходить боялись даже бояре, но при встрече многозначительно кивали, как бы намекая, что осведомлены куда лучше других.

Сперва это Сокола забавляло, потом раздражать стало. Кремль вообще показался ему излишне суетливым местом — слишком много пустого шума, лести, хитрости. От суеты кремлёвской его Борис выручил.

— А что, чародей, не пройтись ли нам по корчмам, как это мы проделали в Пскове? Послушаем, что народ говорит, о чём думает. Сам же учил меня, мол людей простых слушать полезно.

— Ничего народ не говорит, — ответил Сокол. — А вот если город ты мне покажешь, буду признателен. Хочется посмотреть как здесь сейчас.