Целитель - Кессель Жозеф - Страница 27

Но потом сразу опустились. Отступившая было на минуту, Керстена вновь захватила мысль о необходимости спасти целый народ от самой ужасной участи в его истории.

И доктор понял, что, несмотря на чувство долга, которое толкало его спасать Гиммлера, и на жалость, которую к нему испытывал, он не сможет его лечить — настолько его поглощала неотвязная мысль об ужасах неминуемой депортации. Он не мог ничего поделать — это было что-то вроде паралича, сковавшего его изнутри. Но если Гиммлер откажется от этого проклятого проекта — с какой радостью, с какой самоотдачей он избавит его от страданий!

Керстен взял стул, поставил его у изголовья Гиммлера, сел и наклонился к лицу больного. На этот раз он не спорил, не уговаривал, не пытался бороться. Он сказал тихим голосом, ласково, почти умоляюще:

— Рейхсфюрер, я ваш друг. Я хочу вам помочь. Но я вас очень прошу, выслушайте меня. Отложите эту голландскую историю — и вам сразу станет лучше, я вам обещаю, я вам клянусь. Вы не врач, но это поймет и ребенок. Ваши страдания имеют нервную природу. Я могу сделать с вашей нервной системой все, но только не тогда, когда слишком сильное и постоянное беспокойство разъедает ее, как кислота. Для вас эта кислота — преследующие вас проблемы, связанные с голландским делом. Выбросите их из головы, и я смогу вас вылечить, и вам больше не будет плохо. Вспомните, как хорошо на вас действовало лечение раньше, до этого дела. И будет так же, даже если вы просто пойдете к Гитлеру и попросите отложить депортацию до победы.

Гиммлер жадно слушал этот голос, говоривший почти с нежностью, эти слова, которые так просто было понять, и, как загипнотизированный, смотрел на эти ладони и пальцы, которые столько раз дарили ему избавление от адских болей. На его глазах блестели слезы, и стоявший в них образ Гитлера заволакивался дымкой, рассеивался, исчезал.

Гиммлер судорожно схватил руку доктора и простонал:

— Да, дорогой Керстен, я верю, что вы правы. Но что я скажу фюреру? Мне так плохо, что у меня мысли путаются.

Доктору пришлось сделать над собой огромное усилие, чтобы скрыть свою радость.

— Это очень просто, — сказал он безразличным тоном человека, которого совершенно не трогают политические проблемы. — Очень просто. Вы скажете, что не можете заниматься двумя делами одновременно. Расскажите о том, что кораблей не хватает, о забитых дорогах, покажите, насколько этот сверхчеловеческий труд опасен для вашего здоровья, и что если так будет продолжаться, то вы не сможете осуществить вашу главную задачу — реорганизацию войск СС.

— Это так, это правда! — закричал Гиммлер. — Но как же я пойду к фюреру? Мне так плохо, что я даже двигаться не могу.

Керстен спросил чуть охрипшим голосом:

— Вы точно решили? Это так? Точно так? Без этого, я вам повторяю, я ничего не смогу.

— Даю вам слово, слово немецкого генерала, — простонал Гиммлер. — Только дайте мне силы.

Тайная радость Керстена была такой буйной, что он с удивлением для себя подумал: «Будь спокоен, приятель, через полчаса ты прекрасно сможешь туда пойти».

Никогда еще он не был так уверен, что его лечение подействует. Никогда еще он не чувствовал ни такого прилива горячей крови от запястий до самых кончиков пальцев, ни такого воодушевления. И Гиммлер, который считал уже, что обречен на нескончаемые муки, получил наконец из его рук желанное блаженство. Боясь пошевелиться, лишь бы не помешать, он потихоньку начал расслабляться и дышать. Время от времени он бормотал, не веря сам себе:

— Я думаю… Мне кажется, что боль уходит.

Потом он замолчал, как будто раздавленный свалившимся на него счастьем. Керстен работал в тишине. Когда он закончил, Гиммлер медленно поднялся, глубоко вздохнул и воскликнул:

— Мне лучше… У меня ничего не болит!

— Это все только потому, что вы приняли решение поговорить с Гитлером, — отозвался Керстен. — Сделайте это поскорее. Неизвестно, когда спазмы опять начнутся.

— Я пойду, я побегу, — закивал Гиммлер.

Он взял свои вещи, торопливо оделся.

Вдруг в комнате зазвонил телефон.

— Да, это я, — сказал в трубку Гиммлер.

Он молча выслушал, что ему говорили, потом повесил трубку, повернулся к Керстену и произнес:

— Югославская кампания закончена. Гитлер возвращается в Берлин и приказал мне следовать за ним.

Он натянул китель и добавил:

— Собирайте вещи. Наш поезд уже под парами.

Гиммлер опять говорил приказным тоном. И Керстен, который знал, как меняется поведение рейхсфюрера, когда он чувствует себя лучше, и насколько он становится неуязвим, не мог отделаться от мысли: «Я слишком быстро поставил его на ноги. Он придет в себя, забудет свое обещание и вернется к фанатичной решимости в назначенный день оторвать голландцев от Голландии».

Но в эту ночь сама судьба помогала Керстену. В поезде у Гиммлера опять случился сильнейший приступ. И пока специальный поезд мчался в ночной темноте, Керстен должен был еще раз лечить рейхсфюрера. Сеанс был успешным. Однако доктор продолжал массаж до самого прибытия поезда на вокзал в Берлине.

— Вот видите, — сказал доктор своему пациенту, — уже труднее, уже гораздо дольше. В вашем сознании все еще застряла эта история с депортацией. Надо выбросить ее из головы, иначе все начнется заново.

— О, будьте спокойны, дорогой Керстен! Я все понял, — ответил ему Гиммлер.

Он поехал к Гитлеру прямо с вокзала. Через два часа он позвонил Керстену:

— Фюрер столь же великодушен, сколь и гениален. Он посочувствовал моей усталости. Депортация отложена. У меня есть письменный приказ, я вам его покажу.

Пока Керстен слушал это невероятное сообщение, Элизабет Любен была рядом с ним. Он пересказал ей все слово в слово. Потом они долго сидели вместе и молчали.

8

Измученный Керстен уехал отдохнуть в Хартцвальде. Он ничего не рассказал жене о том, что ему пришлось пережить за последние несколько недель. Но он собрал в своем саду букет цветов и поставил его на письменном столе в кабинете перед собственноручно подписанными портретами Вильгельмины, королевы Голландии, и ее мужа, принца Хендрика, которые он хранил, несмотря на лютую ненависть нацистов.

Глава седьмая. Геноцид

1

За все время, пока шел спор о депортации голландцев, в голову Гиммлера ни разу не закрались подозрения, что у доктора есть другие мотивы, кроме врачебного долга и дружеской заботы.

Со своей стороны, Гитлер без малейшего недоверия согласился с теми доводами, которые приводил Гиммлер, — здоровье, слишком много важных задач одновременно, расстановка приоритетов — и поэтому разрешил рейхсфюреру приостановить массовое переселение. И мог ли вообразить Гитлер, что его самый давний, самый верный и самый ревностный последователь подпадет под еще чье-то влияние, кроме его собственного?

Но был один человек, чьи обязанности и свойства характера не предполагали излишней доверчивости. Гейдрих сразу подумал про доктора. Пока он не мог ничего сделать. Он ждал.

2

Среди главных деятелей режима Керстен как постоянный личный врач обслуживал только Гиммлера. Но другие высокопоставленные чиновники тоже обращались к нему за помощью.

Первым был Риббентроп. Министра иностранных дел Третьего рейха Керстен ненавидел за его тщеславность, чванство, наглость и безрассудство, поразительное для человека, занимающего такой пост. Чувства, которые испытывал доктор, нашли отражение в том, что он запросил с Риббентропа такой внушительный гонорар, что тот сам отказался от лечения.

Потом появился Рудольф Гесс[39]. К нему доктор относился совсем по-другому. Психическая неуравновешенность Гесса была очевидной. Но по сравнению с другими сумасшедшими или полусумасшедшими руководителями Третьего рейха, безумие которых было отвратительным и опасным (мания величия, фанатизм, расизм, садистские наклонности), бред Гесса выглядел безобидным и незначительным. Он просто все время находился в состоянии ребяческого восторга. Он обожал романы Жюля Верна и Фенимора Купера про индейцев, живших в американских прериях в XIX веке. Когда он видел на улице девушку, идущую под руку с солдатом, он растроганно всхлипывал: «Какое идеальное слияние чистоты и мужественности!»