АнтиДиверсант - Азольский Анатолий - Страница 21

Глава 19

По часам и минутам расписан почти суточный визит Вислени, и Скарута изучал передвижение высокого гостя по карте города. Аэродром как место совершения эксцесса исключен из расчетов, хотя там-то как раз в сутолоке встречи да еще когда не разберешься, кто свой местный, а кто из Минска… Нет, все-таки не там раздастся выстрел. Кавалькада машин, охраняемая бронетранспортерами, нападению не подвергнется, местность голая, дорога саперами проверена, неизвестно еще, в какой машине повезут Вислени. Штаб отпадает, там все прозрачно, да и Клемм туда не сунется. Проникновенная речь и вынос даров обойдутся, пожалуй, без эксцессов: офицерам предложено быть без оружия, солдаты подвергнутся обыску, клуб осмотрен местными саперами и службами охраны из Минска, да и Вислени занервничал, завел собственных телохранителей, где они и кто они – неизвестно. Вислени указал – гостиница «Бристоль», а таковой не было, но ведь не с неба же взял он это название. Пришлось обращаться к старожилам, те вспомнили, что да, была такая гостиница еще до революции, потом превратившаяся в постоялый двор для разных командированных, сейчас там такой же двор, но для полевой жандармерии. Можно предположить, что в бывшем «Бристоле» останавливался когда-то Вислени, здесь, наверное, его одарила любовью либо местная аристократка из полячек, либо зачуханная уборщица, – кто именно, зависит от всплеска чувств. Так или не так, но убит Вислени будет в «Бристоле», время подстегивает убийцу. Как свидетельствует опыт, высокого гостя никогда не укладывают наповал сразу по приезде, с каким-то сладострастием ему дают порезвиться в первые часы визита, эта задержка с вынесением приговора – почти обязательна, она милосердна даже, ибо дает осужденному время на прощание с жизнью, готовит его к встрече с иным миром, расслабляя заодно, да и убийце надо насладиться смакованием тайны, ведь только он знает, что через несколько часов этот увешанный побрякушками властелин станет обыкновеннейшим трупом.

Значит, послезавтра произойдет это, 13 сентября – только в этот день, и никак не на следующий, потому что ночь – тот рубеж, который преодолеет охрана, понявшая в день приезда, что упущено ею, какие провалы в, казалось бы, тщательно разработанной схеме; охрана вживется в ритм города и, следовательно, в образ действий возможного убийцы, охрана помудреет.

Глава 20

И Скаруту потянуло к дому, где когда-то была гостиница «Бристоль». Чтоб не привлекать внимания – взял извозчика, проехался по городу, где наводили марафет. Ударными темпами завершался ремонт комендатуры, горожан выгнали на уборку улиц, по которым проследует Вислени. Два подпольных очага разврата, откуда триппер растекался по фронтовым дивизиям, прикрыли. Решено было о театре докладывать так: самовозгорание. Ужесточили контроль на въезде и выезде, укрепили полевую жандармерию. В официальном публичном доме (один на три санатория) срочно приодели девиц, памятуя о старческих капризах Вислени, который по примеру Вождя частенько менял свои маршруты.

У гостиницы остановился, глянул – и присвистнул мысленно. Да, идеальное место: узкая улочка, многооконный дом напротив, деревья с еще не опавшей листвой, дворы…

И Клемм, капитан Юрген Клемм, стоит напротив будущей резиденции Вислени, нате вам, пожаловал собственной персоной. Что ж, все понятно: исполнитель приговора, вынесенного Москвой, тоже присматривается к месту будущей акции. Тот самый, что безуспешно – пока! – уламывал своих начальников отложить, по крайней мере, исполнение приговора. Тот, который, влезая в доверие к Бахольцу, обеспечивал сохранность эшелона с ценностями грязного дельца. И узнал у него, как и где встретят Вислени. Взялся наконец-то за дело! Заиграла ихняя партийная совесть!

Скарута вздохнул глубоко и радостно. Он сталкивался с этим человеком в подъезде, в офицерском клубе, да и Бахольц как-то представил их друг другу. Глухое раздражение вызывал Клемм – из-за того, что ненасильно, ненавязчиво нравился, – этот секрет обаяния большого шпиона так, наверное, никем никогда не раскроется, а у русских агентов еще к тому же и отчаяние проскальзывало всегда, объяснимое тем, что их не жаловали там, у себя.

Он подкатил к Юргену Клемму, похлопал по кожаному сиденью коляски:

– Капитан! Какие еще дела в такой день… Такое утро… Мы ведь соседи… (Клемм уже сел рядом, протянул руку.) Нет, нет, не в казино, там еще закрыто. Но у вас-то есть в этом богом проклятом месте любимое местечко? Должно быть, вы ведь, простите за слово, проныра, чему я завидую…

Куда ехать – Клемм сказал. Ввел Скаруту в миленькое кафе. Сели, потрепались о прелестях буфетчицы – тема, традиционная для всех мест, где офицеры пили. Друг на друга посматривали весело, открыто. Клемм осведомился: не в военной ли разведке служит сосед по дому – и получил утвердительный ответ. Затем (во вздохе была грусть) выразил сожаление: жаль, очень жаль, ему ведь для срочной консультации требуется юрист, причем не столько военный юрист, сколько обычный знаток семейного права. Дело в том, что его глупо, подло обманули, и кто, как вы думаете?

«Московское начальство!» – про себя хмыкнул Скарута…

– Обманули… – горько констатировал Клемм, и Скарута насторожился. – А юриста поблизости нет. И мне хочется вам, как старшему товарищу по общему делу («Эка метит куда!»), рассказать об этом обмане. Возможно, слово ваше поможет мне… Так вот, в начале этого года я, не вылезавший из боев («Охотно верю!»), получаю письмо из глубокого тыла от совершенно незнакомой мне девушки по имени Трудель («Скорее – Маруська или Нинка…»), которая предлагает мне руку и сердце…

Подошла официантка, выслушала обоих, первым заказывал Скарута, а Клемм бросил: «То же самое. И – водку. Меня от вина ко сну клонит».

– И фотография… – с надрывом продолжал он. – Я залюбовался. В эту жестокую войну – существо из мирной счастливой эпохи, наивные глаза человечка, ни разу не слышавшего выстрела, не видевшего убитых. Баб я перевидал всяких, понимал, что брак, семья, дети – это не для этого времени, но – потянуло, черт, потянуло!.. Даю согласие, священник, получаю вполне официальный и законный документ, скрепленный подписями. Кстати, он признан имеющим юридическую силу, поскольку финансовая служба отправляет мое денежное жалованье супруге («Аттестат Тоське выслал!»). Храню у сердца, громко выражаясь, письмо от нее, к несчастью – единственное. Проходит три месяца, вырываюсь в отпуск, еду, телеграмму не даю, решаю осмотреться на месте, узнать хотя бы издали, кто она, жена моя, мы ведь все к бдительности приучены, и кто его знает – может, что-то с женой не то, может, она… («Из деклассированных элементов! Анкета загажена! Отец девчонки в троцкистской оппозиции состоял!») Так ничего и не узнал. Но приходит ко мне некий господин и заявляет, что никакого брака нет, что милая моя Трудель то ли пошутила, то ли неверно поняла некоторые патриотические призывы. Короче, заочный брак – фикция, так заявляет этот господин. («Понятно. Пока ты шпионил, девицу загребли за связь с заграницей! Был у вас такой случай, был: комсомолочка писала суженому на московский адрес, не ведая, что тот готовит мировую революцию в Дрездене, вот комсомолочку и сцапали за попытку установить связь с заграницей…»)

– Примите мои сочувствия… – выдавил Скарута умолкнувшему Клемму.

– Но затем, – будто из оцепенения вышел тот, – происходит следующее. Не успел я переварить эту страшную новость, как ко мне приходит подруга жены и предлагает себя взамен – душу свою невинную, тело свое девичье… («Достоевского начитался, мерзавец!») И я… я… Принял – стыжусь! – эту жертву!..

Скарута слушал, и мысль его металась: зачем? Зачем сидящий напротив него человек в форме офицера германских вооруженных сил рассказывает эту неправдоподобную историю, якобы с ним случившуюся? Зачем будто в пьяном русском угаре посвящает постороннего, случайного даже человека в то, что должен знать только один он и знание это нести в себе? Почему выбрал в конфиденты именно его, майора не просто военной разведки, а контрразведки? И ведет себя за столом этот шпион нагло, раздражающе по-русски, вот-вот перед глотком водки патетически вздохнет: «Дай бог, чтоб не последняя…» Подлец! И бубнит, бубнит о загубленной девичьей чести, о злом роке, еще о чем-то, – тут сразу и откровения Свидригайлова, и стенания Ставрогина. Достоевщина! Дурная причем! Толстого читать надо!