АнтиДиверсант - Азольский Анатолий - Страница 17

Разбуженный портной сонно щурился на ярко горевшую лампу. Услужливо поклонился Скаруте. Об автоколонне выразился так: это и гараж и автомашины в нем, принадлежащие какому-либо предприятию, автомашины, однако же, могут на время отдаваться по разнарядке на стройку.

– Пошибайло, ты попал в нехорошую историю. Очень нехорошую. На твоем месте я бы попросился обратно в лагерь. Ты хочешь в лагерь? Письмо положи сам знаешь куда. Кто возьмет его – меня не интересует. И не пытайся сам что-либо узнать. Тебя принимают за сообщника партизан, и спасти тебя может только выполнение моих приказов. Ступай.

Глава 15

Капитан Рудольф Рикке обнял мать, сходил с ней на могилу отца, постоял у ратуши, где 23 года назад родители записали его появление на этот свет, представился коменданту города, который отправил его в окружной лазарет. Там, в Бад-Тельце, Рудольф с одного взгляда определил тех, кто прикидывался больным или недолеченным, потребовал срочного медицинского обследования, переливания крови, и трое суток спустя врачи, признав его годным к фронту, дали направление в запасной полк, где капитан Рикке мог передать новобранцам и резервистам кое-что из своего богатого боевого опыта.

Овеянный славой 712-й полк возрождался здесь, в казармах, знамя его не покидало штаба. Портрет самого Рикке висел там же, адъютант командира корпуса сказал Рудольфу, что из выпуска мюнхенского пехотного училища он единственный, за год ставший капитаном. Остальные либо старшие лейтенанты, либо…

Портретом своим Рикке полюбовался, отметил отсутствие двух медалей, хотел было возмутиться, но взгляд его упал на еще одного героя-баварца, и он не мог не расхохотаться. Карл-Якоб Копецки, фельдфебель, схваченный русскими, подвергнутый пыткам на костре, но так и не выдавший расположение огневых точек батальона. Уж Рикке-то знал, от каких пыток скончался Копецки. Солдаты, отведенные в тыл, отоспались в деревне и с великой скуки начали соревноваться, а видом спорта было избрано нечто, чего ни в одном справочнике не найдешь. Сероводород, выделяемый человеком вместе с кишечными газами, легко воспламеним, и если в момент выхода газов поднести к анусу горящую спичку, то наружу как бы вырвется хвост пламени. Вот солдаты и спорили, у кого этот хвост длиннее, и то ли Копецки оброс мягкой шерстью от бедер до шеи, то ли по какой иной причине, но от поднесенной к заднице спички – вспыхнул и скончался в муках. Когда командир батальона узнал, чем забавлялась рота, он всю ее бросил под пулеметный огонь русских, а Копецки пришлось записывать в герои.

На другие сутки Рудольфа вызвал начальник штаба корпуса и заорал:

– Капитан Рикке! Я советую вам прикусить язык и не заниматься пораженческими разговорами!

Рикке отчетливо разъяснил, что его пораженческие разговоры – всего-навсего громкое возмущение царящими в резервном полку порядками, ведь тыл обязан учитывать опыт кровопролитных сражений с большевиками. Новобранцы почему-то живут в хорошо оборудованных палатках, будто так оно и будет на фронте. Ранцы старого образца, сапоги неизвестного происхождения, за раструбы их не сунешь гранату, нового порошка от вшей нет, строевые песни почему-то заунывные, и когда была сделана попытка научить молодых солдат «Держитесь крепче в гуще боя», то никто слов не знал. Еще возмутительнее то, что молодым солдатам внушается: вот-вот русские побегут. В 1940 году поступал он в училище, с них шкуру за шкурой спускали, у них сил не было, добравшись до казармы, раздеться, а здесь…

Полковник сник, сел и указал капитану Рикке на кресло.

– Вы правы, – согласился он. – Но если мы представим им реальную картину того, что происходит на переднем крае, то песен вообще не услышим. Попадут на фронт – образумятся… Вот что, Рикке, у вас ведь отпуск не кончился? Так послужите еще два дня и отдыхайте до, – полковник глянул в папку, – до двадцать первого сентября. Вы наша гордость, надеюсь встретить майора Рикке через год.

В спальном вагоне Рудольф добрался до Берлина и поспешил на варшавский поезд. В его чемодане лежали, завернутые в кальсоны, две толовые шашки и пенал с детонаторами. Попали эти взрывчатые вещества в руки Рудольфа по странному стечению обстоятельств. В штабе корпуса ему отвели комнатку, ключ от нее выдавался дежурным офицером по штабу каждое утро, но поскольку все в штабе знакомы, то ключ брали сами, снимая его с доски, иногда расписываясь в журнале, иногда оставляя эту процедуру на вечер. Начальник же склада боепитания, майор из тех, кого фронтовики величали тыловым жеребцом, настолько опротивел Рикке, что он решил примерно наказать его: снял утром и свой ключ, и ключ от склада. Думал, что часа через полтора всегда ездивший в город по каким-то делам майор вернется, спохватится – и тогда капитан Рудольф Рикке, заслуженный фронтовик, пропахший дымом сражений, всем продемонстрирует и ключ, и абсолютный развал дисциплины. Но майор куда-то запропастился. Тогда, решив его наказать основательнее, Рикке просто открыл неопечатанный склад и сунул себе в портфель шашки и детонаторы. Наступил, однако, вечер, портфель продолжал лежать на столе Рудольфа, которому уже запретили развращать солдат фронтовыми историями, и портфель следовало показать начальнику штаба, чтобы тот принял немедленные меры, а не учить солдат пяти шагам марша при виде офицера и трем после. Того, однако, на месте не оказалось, пришлось унести взрывчатку домой. Назавтра же майор, на складе побывав, никакого удивления или возмущения не выказал, рапорт не написал и вообще то ли делал вид, что ничего не пропало, то ли так запустил отчетность, что сам уже не знал, что у него есть, а чего нет. А день был последним, Рудольф, не прощаясь, покинул штаб, обнял мать и поехал на восток. Сутки оставались до штаба корпуса, когда Рикке сдернул чемодан с верхней полки и сошел с поезда – в надежде встретить того капитана, который угадал его судьбу. Не может того быть, чтобы Клемм и сейчас не дал верного совета! В ушах Рикке еще звучала угроза адвоката – да, да, обожравшийся юрист намекал что-то о Витцлебене, и отвратить беду может только капитан Юрген Клемм, у которого обширные связи в генералитете.

Обойдя все гостиницы и ни в одной из них не найдя Клемма, Рикке решил на извозчике объехать город. Ему повезло: у самой городской управы он увидел верного друга и советчика. Клемм обрадовался не менее его. Рикке шепнул: «Мне надо кое-что важное сказать тебе…» Мгновенно посерьезнев, Клемм приложил палец к губам и повел Рудольфа куда-то за угол. Свернули в переулок, вошли во двор, от толчка ногой открылась дверь, они оказались в скупо освещенном и очень уютном кафе. Таинственное молчание Рикке так подействовало на Клемма, что он спросил полушепотом, что будет Рудольф пить. Таким же полушепотом тот ответил: водка, только водка, от вина ко сну клонит. В кафе – никого, официантка подала заказанное и скрылась. Тем не менее они продолжали говорить еле слышно, хотя изредка Рикке срывался, и тогда Клемм накладывал руку на его погон…

Капитан Юрген Клемм узнал о Гамбурге и семейном адвокате, о Трудель Брокдорф, так и не ставшей госпожой Рикке, о Марте, этой паскуде, подменившей собою ту, об обладании которой так мечталось; с горечью рассказал Рудольф о порядках в VII военном округе, о том, как им украдено воинское имущество, то есть походный офицерский чемодан, за который он так и не расписался, потому что в штабе никого никогда на месте не застанешь…

Тут Рикке сделал передышку, выпил и скорбно сообщил, что уволок из склада боепитания две толовые шашки с пеналом детонаторов, которые так и лежат вместе с чемоданом в камере хранения. Видимо, украл он взрывчатые вещества осознанно, его, конечно, напугал адвокат, пригрозивший генерал-фельдмаршалом Витцлебеном, и он, Рикке, скорее себя взорвет, чем позволит кому-либо отрешить его от командования родными ему солдатами в 712-м полку.

– Чепуха, – уверенно сказал Клемм, рассматривая фотографию Трудель Брокдорф и сочувственно вздыхая. – Никто тебя не отстранит от командования батальоном. Генерал-фельдмаршал Эрвин фон Витцлебен – не в строю, он в резерве, у него кишечное кровоизлияние, постоянное местожительство – Берлин-Грюневальд, Дельбрюкштрассе, 19, месяц назад выписан из Елизаветинской больницы, сейчас живет в Зеезене у своего адъютанта. Двое детей, сын и дочь. Не верь адвокату. У старика, правда, обширные связи, но… Но тебя, я чувствую, еще что-то тревожит?