Почетные арийки - Роже Дамьен - Страница 9

Ранним утром на исходе лета она вновь будет стоять перед алтарем, отрекаясь от веры своих предков.

В поисках информации о крещении Марии-Луизы я отправился в исторический архив Парижской епархии, где хранятся регистрационные записи католических общин города. Усаженная деревьями улица Доктора Ру располагалась в самом сердце пятнадцатого округа и представляла собой череду разнородных зданий, излучающих очаровательную провинциальную атмосферу. По пути туда я продолжал ломать голову над причинами обращения Марии-Луизы в католичество. Сделала она этот выбор сама или под давлением своей новой семьи? В просвете между домами я увидел ничем не примечательную с точки зрения архитектуры церковь, к которой примыкало продолговатое административное здание. Я был на месте.

Внутри пахло старой бумагой. Этот запах напомнил мне комнату консьержки из моего детства. Читальный зал был почти пуст, лишь в углу, у окна, сидела пожилая женщина, склонившись над пожелтевшей газетой. Меня поприветствовал мужчина средних лет в пиджаке с приколотым к лацкану маленьким золотым крестиком. Выслушав цель моего визита, он вышел и через некоторое время вернулся с огромной регистрационной книгой, перетянутой тканевым ремешком. На обложке черными чернилами было написано: «Регистр отречений — 1900 год». В записях от 21 августа я нашел свидетельство о крещении Марии-Луизы де Шасслу-Лоба, урожденной Штерн. Церемония прошла в церкви Сен-Жермен-де-Пре, всего через месяц после свадьбы. Крестным отцом выступил ее деверь, граф Гастон де Шасслу-Лоба. Крестной матерью стала пожилая родственница ее мужа, маркиза де Брант. В документе сообщалось, что Мария-Луиза, «признав, что вне истинной Церкви нет спасения, по своей воле и без всякого принуждения приняла католическую, апостольскую и римскую веру». Не знаю, было это решение о смене вероисповедания принято до свадьбы и одобрено Эрнестой или же Мария-Луиза пришла к нему в уединенной обстановке своего нового дома на следующий день после свадьбы. Очень скоро я пришел к выводу, что Мария-Луиза всецело желала этого крещения. Ее брак подразумевал четкий и однозначный выбор. А поскольку союз с католиком уже заставил ее бесповоротно порвать с традициями предков, было вполне логично сделать все, чтобы новая семья хорошо ее приняла.

Задел ли ее выбор Жана — старшего брата, ставшего главой семьи после смерти отца? Теперь он нес ответственность за честь семьи, ее сплоченность и единство. Возможно, он считал крещение Марии-Луизы чем-то вроде женской неверности, но для нее самой это было не так. Молодая женщина отказалась от религии, в которой родилась по воле случая, и выбрала ту, в которой хотела умереть. Она была не первой еврейской наследницей, увенчавшей социальный успех своей семьи смешанным браком. И до, и после нее многие девушки использовали такую стратегию, чтобы войти в высшее общество Третьей республики.

Вступив в этот брак, она перешла на другую сторону. Покинула элиту еврейской буржуазии ради старинного католического аристократического рода. У этого восхождения даже была своя география. Перемещение в пространстве всего на несколько сотен метров, которое изменило все. Оставив Правый берег и улицу Фобур-Сент-Оноре с ее деловой суетой, она пересекла Сену, чтобы пустить прочные корни в районе утонченного бульвара Сен-Жермен. Чтобы стать полностью своей в этой традиционной среде, она должна была продемонстрировать, что разделяет ее основные принципы. Убедить всех в том, что теперь она — одна из них. И среди этих опознавательных знаков важнейшее место занимала религия, будучи основополагающим фундаментом общественного уклада, на котором строились все остальные ценности. Обратившись в католическую веру, она тем самым выразила расположение к этим людям, великодушно принявшим ее в свою среду. Конечно, взамен они получили доступ к ее состоянию, но это казалось ей мизерной платой за то, что она получила, — право смешать свою кровь с кровью этой уважаемой семьи, производя на свет потомство. Я убежден, что решение сменить веру стало результатом свободного выбора, сделанного без какого-либо влияния извне. И теперь, учитывая историю ее младшей сестры, я понимаю его значение.

Люси покинула семейный дом в 1904 году, через четыре года после свадьбы Марии-Луизы. Эрнеста осталась одна в своем причудливом жилище, в удушающем противостоянии с самой собой. В то время в высшем свете брак все еще рассматривался как финансовое соглашение, и найти подходящую пару было не так уж просто. Семьям приходилось вдаваться в тщательные подсчеты, сопоставляя имя, положение, титул или зарождающуюся славу с доходами, наследством и состоянием. Неудивительно, что на этом безжалостном брачном рынке Люси было не так уж легко найти достойного жениха. Союз старшей сестры с одной из самых респектабельных семей Парижа уже не позволял довольствоваться посредственностью. А тот факт, что она осталась без отца, конечно, не облегчал ее матери и без того сложную задачу. Несмотря на все усилия, Эрнесте не удалось повторить подвиг 1900 года, и в итоге она наконец согласилась на разумный компромисс. Люси, как и ее старшая сестра, вышла замуж в строгом уединении часовни Пресвятой Девы в Сен-Пьер-де-Шайо за барона Пьера Жиро де Ланглада. Их союз не был мезальянсом — скорее квинтэссенцией буржуазного брака. Люси стала частью семьи, отнюдь не блиставшей высоким происхождением. Новый титул, изменения в гражданском праве в период Реставрации и Июльской монархии — и Жиро стали де Лангладами. Если старшая из двух сестер могла похвастаться удачным замужеством, то младшей пришлось довольствоваться куда более скромным вариантом.

Среди скудной информации, которую мне удалось собрать о молодой баронессе, кое-что привлекло мое внимание. 17 июня 1911 года, спустя почти семь лет после свадьбы, она тоже склонилась над купелью и ощутила, как по ее лбу стекает святая вода. Почему Люси ждала так долго, прежде чем обратиться в католичество? Почему, в отличие от сестры, она не приняла веру своего мужа в начале их совместной жизни? Можно предположить, что соотношение сил было иным. В отличие от Шасслу-Лоба у новой семьи Люси — пусть и добрых католиков — было меньше оснований для выдвижения подобных требований. Конечно, вопрос о смене религии стоял. Судя по всему, Люси, будучи менее прагматичной, чем ее сестра, испытывала больше сомнений перед тем, как решиться на подобный шаг, предполагающий истинную веру, которой она в себе не ощущала. Возможно, она была согласна с мадам Штраус, отвечавшей тем, кто призывал ее к обращению в католичество: «У меня слишком мало веры, чтобы ее менять». А может быть, в отличие от сестры, она была искренне привязана к религии предков? Наконец, сохранение прежней веры могло быть и способом обозначить свою территорию. В этом не слишком блестящем браке баланс сил был в ее пользу. Ничто не мешало ей занять в новой семье подобающее место, при этом оставаясь собой.

По дороге домой я терялся в догадках: чем объяснялось это внезапное решение после семи лет замужества? Возможно, после свадьбы она каждое воскресенье сопровождала Пьера на мессу, считая это своим долгом. Не исключено, что слова Евангелия тронули ее, пробудили в ней новые эмоции. Разве апостолы не были иудеями, перешедшими в религию Христа? А в конце службы Пьер в одиночестве шел к причастию. Люси могла чувствовать себя несправедливо отстраненной от этого таинства. Неловкие замечания сестры и слабо завуалированные намеки окружающих во время выходов в свет, наверное, окончательно убедили ее в необходимости крещения. Без сомнения, некоторые высказывания задевали ее сильнее прочих. Особенно должны были ее тревожить намеки, связанные с сыном. Пока она жила вдвоем с мужем, расхождение в вероисповедании между ними было симметричным, но после рождения ребенка возник перекос, из-за которого Люси оказалась в меньшинстве в собственном доме. Из-за этого она могла чувствовать себя одинокой. Ее сыну едва исполнилось два года, когда она — возможно, по совету и при поддержке сестры — начала катехуменат, готовясь к принятию крещения. Ребенок был для нее всем. Уверен, молодая женщина не могла допустить, чтобы между ними возникла стена непонимания. Ее сын был крещен в католичестве. С этого момента она старалась избегать критики, которая могла бы выставить ее плохой матерью. Очевидно, мысль, что ее совесть и даже нравственность могут быть поставлены под сомнение, вызвав вопросы к воспитанию, которое она намеревалась дать своему ребенку, была для нее совершенно невыносима.