Комсомолец - Федин Андрей - Страница 13

Желания прогуливаться по полям я не испытывал. Участвовать в студенческих спорах и беседах тоже не рвался. Объектов для исследования вокруг дома трактористов я не видел: сомневался, что в девяностых колхозные поля сильно отличались от тех же, что были в шестидесятых. Пашка Могильный и Слава Аверин активно ездили по ушам двум подружкам: Фролович и Пимочкиной – бывшим одноклассницам. Рядом с этой четверкой вертелась и моя соседка по автобусу Надя Боброва, она оказалась соседкой Оли и Светы по общежитию. Присоединяться к компании я не пожелал. Решил, что несколько дополнительных часов сна перед завтрашним рабочим днем мне не помешают.

Но сразу завалиться спать не получилось: на своей кровати обнаружил гитару. Смутно припомнил, что инструмент принадлежал застолбившему верхнюю полку надо мной студенту. В памяти мелькнуло воспоминание о прочитанной в интернете заметке. Ее автор сообщал, что шестиструнную гитару в СССР запрещали. Мол, знаменитые композиторы доказали, что семиструнный инструмент лучше, что для него есть больше аккордов. А шестиструнная «испанка» – западное веяние, плохо влиявшее на советских людей. Потом автор и вовсе впадал в маразм, доказывая, что наш инструмент не гитара – гусли.

«Сам бы играл на тех гуслях», – подумал я.

Взял в руки гитару – привычную, шестиструнную. Хотел было отложить ее на соседнюю койку. Но не удержался, провел рукой по струнам. Пальцы словно только того и ждали: пробежались по грифу, вспоминая аккорды. Моя музыкальная карьера вышла в пик во времена студенчества. После окончания учебы в институте я нечасто брал инструмент в руки. А вот Усик, похоже, игрой на шестиструнке не пренебрегал: уж очень ловко мои пальцы перебирали струны – без навыков, на одних только прошлых знаниях так не сыграешь. Заинтригованный, я уселся на кровать, отвернулся от входа в комнату, проиграл простенькую мелодию.

Затягивать баловство я не намеревался.

Улыбнулся, вспомнив девяностые, когда я, подвыпивший, усаживался на перила в коридоре общаги и на пару с пареньком из Мурманска устраивал концерты.

Уже собрался было забросить гитару на верхнюю полку, как вдруг услышал голос Пашки Могильного.

– Нет, посмотрите на него, – сказал он. – Спрятался тут. С гитарой обнимается. Девчонок испугался?

Пашка взял со своей кровати спортивную кофту (вечером на улице жара не досаждала) с надписью «СССР» на груди, но одеваться не спешил.

– С детства их боюсь, – сказал я.

– Это ты зря.

Пашка указал на гитару.

– Что, и играть умеешь? – спросил Могильный.

– Баловался когда-то.

Я примерился, желая вернуть инструмент на кровать его владельца.

Но Пашка помешал мне расстаться с гитарой.

– Нет уж, – заявил он. – Сыграй что-нибудь.

– Да я…

Могильный положил мне на плечо руку – не позволил встать с кровати.

– Спокойно, Саша. У меня сестра училась играть на скрипке. Пять лет! Поверь мне: я многое слышал и пережил, терпеливо отношусь к юным талантам. А больше тебя никто и не услышит. Не стесняйся. Что умеешь? Высоцкого можешь сбацать?

Я погладил струны кончиками пальцев.

– Ну…

Попытался припомнить: исполнял ли когда-нибудь песни Владимира Высоцкого. Не припомнил ни одну мелодию. В девяностые мы предпочитали иной репертуар.

«А Комсомолец?»

Мысли о Комсомольце помогли мне выбрать музыкальную композицию.

Проиграл вступление.

– Давай, Саня, – подбодрил меня Пашка. – Я тебе подпою.

– Ты эту песню не знаешь. Она не на стихи Высоцкого.

– Играй. Начало хорошее.

Решил: спою.

Не потому что поддался на уговоры Пашки.

Хотел проверить: смогу ли.

От Александра Усика мне достались гибкие и ловкие пальцы музыканта. А еще множество шрамов на теле. И необычный имидж, в поддержку которого я и решил спеть. Ни на секунду не усомнился, какая песня для моего исполнения была бы более уместной.

Она наверняка бы понравилась Саше Усику.

– Я начал жизнь в трущобах городских. И добрых слов я не слыхал…

Слова лились легко.

Голосом Комсомольца природа не обделила. Да и сам он, похоже, занимался пением. В своем настоящем теле я ТАК исполнить эту песню не смог бы – без сомнения.

Шептать и прятаться я не собирался.

Сам удивился мощи своего голоса.

И тому, как уверенно и ловко пальцы порхали над струнами.

Песня из кинофильма «Генералы песчаных карьеров» – вот что ассоциировалось у меня с образом Александра Усика. Пожалуй, это единственная композиция, которую я заучил после института, уже в двухтысячных, под впечатлением от сериала «Бригада». Пел ее тогда на корпоративных вечеринках для своих тогдашних начальников. Уже потом узнал, что песня старая, написана еще в начале семидесятых годов совсем для другого фильма. И исполнялась она уже тогда неизвестным мне коллективом.

– …За что вы бросили меня, за что?..

Пашка стоял передо мной с кофтой в руках. Приоткрыв рот. Собирался о чем-то спросить?

Пальцы в присмотре не нуждались.

Я закрыл глаза. Сосредоточился на звучании собственного голоса. Сам прибалдел от своих новых способностей. И получал удовольствие от пения. Мелькнула запоздалая мысль: раз песню исполняли в семидесятых, то и в шестьдесят девятом ее не посчитают за антисоветскую. Несмотря на все эти «небоскребы» и упоминание «богов». И это замечательно. Потому что мне даже во сне не хотелось бы вылететь из комсомола и института – антисоветчина в моих представлениях была похуже аморалки.

Услышал за спиной чей-то вздох. Не обернулся. И не открыл глаза.

– …Мать иногда являлась мне…

«Кто-то всхлипнул?»

Звук повторился, но прозвучал уже чуть ближе.

«Похоже, к Пашке присоединились и другие слушатели».

Устраивать концерт я не планировал. Чувствовал, выступление пора сворачивать. Но прерывать песню мне показалось… кощунством. Я допел последний куплет. Ощущал на затылке чужие взгляды. Не торопился завершать мелодию на полуслове. Струны безропотно повиновались моим рукам – музыка звучала почти без фальши. «Испанка» не подвела. Доказала, что она – не гусли. И лишь когда извлек из струн заключительную ноту, позволил себе перевести дыхание. Прижал к струнам ладонь, посмотреть на Могильного.

Тот продолжал изображать сталагмит. Краешки его губ вздрагивали, как у обиженного маленького мальчика. В глазах парня я заметил блеск влаги.

– Вот… как-то так, – нарушил я тишину.

Вновь услышал всхлипывания.

Обернулся.

Увидел усатого доцента, Славку Аверина, Фролович, Боброву, Пимочкину. И остальных парней и девчонок из своей институтской группы. Но не всех: не заметил Альбину Нежину. Специально пробежался взглядом по лицам стоявших в комнате студентов. Королеву не нашел. Света Пимочкина всхлипнула, размазала по лицу тушь. Утирали слезы почти все смотревшие на меня девчонки, даже Надя Боброва. На мокром месте были и глаза некоторых парней.

Аверин неуверенно улыбнулся и первым зааплодировал.

– Э-э-э… ну ты выдал, Санек! – сказал он.

К его аплодисментам присоединились другие. Девчонки зашушукались. Кто-то из парней свистнул, словно находился в зрительном зале театра перед опущенным по окончании представления занавесом. Студенты пришли в движение. Многие поспешили ко мне. Хлопали меня по плечу, выражали восхищение моим пением; спрашивали, что за песню я исполнил. Я изображал смущение, отвечал уклончиво. Понял, что с этой минуты для одногруппников я стал студентом Сашкой Усиком. Перестал быть «Эй».

Глава 4

Утром я проснулся одним из первых. За окном тогда не заметил и намека на рассвет. Стрелки наручных часов показывали без четверти пять. Раньше меня слез с кровати только дежурный по дому (в пять должны были привезти продукты для завтрака). Его будильник и нарушил мой сон. Не только мой (не будильник, а настоящая пожарная сигнализация!) – заворочались многие. Но вскоре студенты уснули, а вот моя сонливость испарилась. Потому что я понял: происходящее со мной вряд ли являлось сном.