Пси-ON. Книга III (СИ) - Нетт Евгений - Страница 36

«И это — новое поколение? Люди обречены, если так. Даже если он — просто уникум… Как далеко он зайдёт, какие цели перед собой поставит?».

Человеку, личность которого выковывалась в боли, тренировках и вечной гонке по направлению к вершине легко было представить, на что способен псион подобной мощи. Сколько раз он сам представлял себя таким? Сколь много времени, засыпая или скуля в углу побитой наставниками собакой, потратил, воображая, как его воля изменит этот нелицеприятный мир? Глупо было даже пытаться убить кого-то подобного, но всё то, что было обещано за выполнение этого на первый взгляд пусть непростого, но реализуемого контракта манило слишком, слишком сильно. Стабильный разлом — то, за что в странах третьего или даже второго мира готовы отдать многое.

И доступ к такому для культа стал бы новой вехой в его истории.

Потенциально новый мир, который хоть и уничтожен, но пуст или практически пуст. Одно только то, что живые существа там каким-то образом изменялись, и на Земле становились многократно сильнее окупало, пожалуй, абсолютно всё. Что, если культу удалось бы закрепиться на той стороне, и пусть не сразу, но добиться появления у учеников тех же способностей, что были у населяющих опустошённые миры чудовищ? Ни для кого не секрет, что любое существо оттуда здесь становилось на порядок крепче, быстрее и сильнее за счёт фантастической концентрации Пси, достичь которой в тайных убежищах культа, к сожалению, так и не удалось.

Для Пси не существовало препятствий, и она независимо от усилий псионов стремилась равномерно распределиться по всему доступному объёму, быстро рассеиваясь. А на регулярной основе держать в убежищах немало сильных псионов было слишком накладно и, чего уж греха таить, невозможно. Культ как организация жил лишь до тех пор, пока пребывал в движении. Остановка, даже такая — это смерть.

Любимая, чествуемая культистами, но такая чуждая кончина…

Теперь на всём этом можно было смело ставить крест. Тоширо ещё цеплялся за жизнь, надеясь на то, что самое главное ему удалось скрыть. Геслер не лез в его голову слишком глубоко из опасений превратить пленника в овощ, и это было тем единственным, что отделяло поборника от жестокой смерти. Ведь это он самовольно приказал не считаться с жертвами среди русских, сделав всё для того, чтобы гарантированно выманить цель и рассчитать момент её прибытия в радиус поражения бомб. План старика был куда менее радикален — и настолько же менее эффективен.

И если Геслер, добравшись до места, выпотрошит разум главы и поймёт, кто во всём повинен…

Только эхо надежды и твёрдое убеждение в том, что любая, даже самая жуткая и болезненная жизнь лучше полного забвения не позволяла Тоширо отравить себя. Наплевать, что такой ход позволит если не предотвратить, то хотя бы отсрочить уничтожение культа. Несмотря ни на что, поборник ставил себя превыше интересов организации, воспитавшей всеми брошенного сироту так, что тот стал намного сильнее, чем мог бы быть, попади он в любую из государственных школ псионического искусства. Ведь если не будет его, то какой вообще во всём остальном смысл?..

По этой причине он не сопротивлялся, смиренно ведя, — если так можно было выразиться, — Геслера прямиком в один из главных храмов культа. Даже если старик уже сбежал оттуда, у сверхпсиона Российской Империи будет, на ком отвести душу. А уж в том, что это чудовище гневалось, Тоширо не сомневался. Он находился слишком близко к своему пленителю, и отлично чувствовал его ярость и холодное намерение убивать до тех пор, пока о террористах не останутся лишь строчки в старых записях, да заметки в газетах. Это ощущение то усилялось, то слабело, а то и вовсе пропадало… но неизменно возвращалось, фокусируясь на ощущающем себя абсолютно беспомощным японце.

Тоширо боялся. Тоширо цеплялся за ложную надежду, готовую в любой момент ускользнуть из его рук.

А Япония меж тем становилась всё ближе, и взор Артура Геслера, проникая везде и всюду, выискивал ненавистные знаки, нанося на воображаемую карту чёрные метки. Он всерьёз намеревался уничтожить всех, имеющих отношение к культу, и совсем не беспокоился о последствиях…

Месть — это блюдо, которое подают холодным. У меня же оно приобрело какие-то ледяные оттенки. Попутные ветра, много-много времени на размышления и возможность хоть на ком-то выместить свою жажду крови позволили мне сохранить необходимый уровень концентрации и ясности мышления, не наделав таких делов, от которых потом захочется утопиться. Каких таких делов, спросите? Лучше уж вам не знать, ибо во мне как в разумном существе точно разочаруетесь. Слишком уж тогда во мне было сильно желание рубить с плеча, и дело не только в скорби по погибшим, косвенно, по моей вине.

Я просто застыл, оказавшись в эпицентре ядерного взрыва. Виной тому были даже не прежние представления о ядерном оружии как о наиболее разрушительной силе в мире, а собственные ощущения, пришедшие от восприятия и ноосферы. Когда всё вокруг горит и обращается в ничто, когда любая жизнь вне сформированной тобой зоны стабильности просто исчезает — это неправильно. Такой пустоты, давящей и как будто пытающейся тебя поглотить, я до этого дня не ощущал никогда. Даже мои собственные эмоции словно выгорели, на манер того, как было, когда я закрылся после ментального удара на «дуэли».

И об этом, пожалуй, нужно рассказать чуть подробнее.

В тот раз я посчитал, что перешёл в своего рода «боевой режим». Нет эмоций — есть холодная эффективность органической машины, нацеленной на выполнение конкретной задачи. Своеобразные рамки, в которые я себя принудительно загонял, чтобы не наделать ошибок. Боевой транс, о котором нередко пишут во всяких фантастических книжках.

… и всё это — ложь в чистом виде, не имеющая с правдой вообще ничего общего. Да, я так думал. Да, это было логично. Но, по всей видимости, стазис навредил мне сильнее, чем я сам полагал до этого дня. Потому что опыт той дуэли, как и опыт пребывания в эпицентре взрыва двух ядерных бомб, я смог повторить вновь. Ступив на территорию облюбованного террористами убежища, из которого они координировали операцию по моему уничтожению, я закрыл свой разум от окружающего мира, не увеча и не травмируя себя. Просто закрываясь.

И вместе с ужасающей эффективностью мышления потерял то, что считал своей неотъемлемой частью.

Эмоции. То, что по представлениям многих делает человека человеком, и то, что в моём случае и так едва ощущается. Много ли настоящих, неожиданных эмоций можно получить, когда окружающий мир едва движется, а самый полный поток информации ты получаешь от самого себя и ноосферы? То-то же. Собственно, в скудости этих самых эмоций я как раз винил скорость работы своего разума. Небезосновательно… но ошибочно. Многовато ошибок на столь короткий отрезок объективного времени, не считаете? Вот и мне так кажется.

Но на резне террористов я не ограничился, решив здесь и сейчас проверить свои откровенно неприятные догадки.

Всё то время, что мы двигались в сторону Японских островов, я экспериментировал, закрываясь от своего пленника и наоборот — закрывая от себя уже его. Это было довольно просто провернуть в ситуации, когда на много десятков и сотен километров вокруг нет ничего разумного. Практически лабораторные, я бы сказал, условия. Разве что на высоте в пару километров и на скорости в несколько махов, но это — частности, не имеющие в нашем случае никакого значения.

Зато значение имело то, что я, как оказалось, выполнял роль аккумулятора, фильтра и проектора для чужих эмоций. Именно эмоций, а не желаний вроде голода, усталости и прочего. Страх Тоширо я аккумулировал в себе, фильтровал, уменьшал его влияние до приемлемых значений и «окрашивал» в его «цвет» те же воспоминания о пребывании в терзающей разум пустоте ядерного взрыва. Потому что тогда мне было не страшно, нет. Мне было никак. Я не чувствовал ничего, что мог ощутить человек. Почему? Потому что рядом не было ничего и никого живого, способного поделиться со мной искрой, которую я, поняв, что сейчас нужно бояться, мог бы раздуть до уровня полноценного костра человеческого страха.