Красным по белому (СИ) - Костин Константин Александрович - Страница 40

Благородный и проклятый металл.

Золото.

Глава 31

Беренд

Где-то… посреди Беренда…

16 число месяца Короля 1855 года

Цайт

1

Лобастый мальчик лет десяти стоял на палубе парохода и, задрав голову, с интересом рассматривал дым, валивший из высокой трубы. При этом мальчик хмурился, как будто был председателем комиссии по проверке высоты дымовых труб, выявившим очередное нарушение.

Цайт, удобно разместившийся в плетеном кресле, с неменьшим интересом рассматривал мальчика. Просто потому, что сейчас на палубе больше никого не было, а смотреть на реку, по которой они плыли, и берега, мимо которых они плыли, юноше надоело еще на прошлой неделе.

Как берендцы вообще живут на таких огромных территориях?

— Сынок, вот ты где! — раздалась белоземельская речь и к мальчику подбежала его мама, — А я тебя повсюду ищу!

— Мама, — серьезно ответил мальчик, хмуря лоб, с той несколько комичной серьезностью, которая вообще отличает маленьких детей, — Ты же знаешь, что со мной все будет в порядке. Мне просто пришла в голову одна мысль.

Женщина погладила сына по голове:

— Мог бы просто сказать, я же переживаю. Вдруг ты полез в топку?

— Мама, я же не маленький. Чтобы пытаться опять в нее залезть.

ОПЯТЬ⁈ Да, беспокойство матери можно понять… За таким энергичным сынком нужно следить в семь глаз.

— Я знаю, сынок, — мальчика порывисто обняли, к его явному неудовольствию. Да, он же «не маленький», — Но ты все же предупреждай, что ты задумал на этот раз, хорошо?

— Да, мама. Я обдумываю проблему неуниверсальности паровых двигателей.

Цайт поднял газету — та была на берендском, поэтому предварительно он убедился, что не держит ее вверх ногами — скрывая усмешку. Дети… Проблему паровых двигателей он, видите ли, рассматривает. И, судя по интонации, мальчик видит эту самую проблему «неуниверсальности» не в данном конкретном пароходном двигателе, а в паровых двигателях вообще. Хотя что там может быть неуниверсального? Паровые машины ставят везде, от кораблей и станков до паровозов и летательных аппаратов. Ну, последнее — если им повезет, и испытания конструкции закончатся успешно.

Дети…

Пока восемнадцатилетний Цайт размышлял об излишней самоуверенности маленьких детей, успокоившаяся мама снова куда-то скрылась, а серьезный мальчик достал из кармана брюк блокнот и, сосредоточенно хмурясь, начал что-то записывать или, скорее, судя по движениям карандаша — зарисовывать. В школе Черной сотни учили, помимо всего прочего, угадывать, что пишет человек, по движениям свободного кончика пера.

Мальчик, видимо, мечтает стать художником, или, судя по его рассуждениям о паровых двигателях — изобретателем.

Цайт неожиданно почувствовал болезненный укол в сердце. Не телесный. Душевный.

У него была сестра. Почти такого же возраста. И она тоже любила рисовать в похожем блокноте, придумывая платья и прочую одежду. Маленькая Донка хотела стать создателем прекрасной одежды, подобно ренчскому Шарлю Порте…

Была. Любила. Хотела.

Пока в их дом не пришли лесские каратели. Которые сожгли дом, вместе с мамой, вместе с папой, вместе с Донкой, вместе со всей его семьей…

Вместе со всей его жизнью.

Цайт не умел долго переживать, он вообще был легким человеком… Но то, что сделали с его семьей отпечаталось глубоко в его душе, как будто тот огонь выжег в его сердце вечное напоминание: «Лесс — непримиримый враг. Отомсти Лессу!»

Хотя фаранов часто обвиняют в том, что они считают свой народ выше других, а всех остальных ненавидят, но это было неправдой. Не совсем правдой. Да, фараны считают свой народ лучше других, но, положа руку на сердце — а какой народ так не считает? Кто не считает свою родину — лучшим местом на земле, свою семью — самыми лучшими людьми, свою маму — лучше всех? Дело не в том, как ты относишься к своему народу, а в том, как ты относишься к другим.

Кто-то из брумосцев сказал: «Патриотизм — последнее прибежище для подлецов и мерзавцев», имея в виду, что рекомые подлецы и мерзавцы часто притворяются патриотами. Из этой фразы некоторые делали странный вывод, что патриот всегда является подлецом. Странный потому, что мошенник, к примеру, всегда притворяется честным человеком, однако никто почему-то не считает, что честный человек — всегда мошенник. Поэтому Цайту всегда больше нравился другой афоризм, чье происхождение он уже и не помнил: «Настоящий патриот любит свой народ, фальшивый — ненавидит другие народы».

Фараны действительно считали свой народ самым лучшим, но при этом никогда не относились не то, что с ненавистью, просто с предубеждением, к другим народам. Каждый человек, вне зависимости от того, кто он по национальности, считается хорошим, пока не доказал обратного. Впрочем, из этого фаранского правила было одно исключение…

Лессцы.

Все остальные же — люди хорошие. Вот взять, хотя бы, этих маму с сыном. Говорят на белоземельском, судя по выговору — пфюндцы, бежавшие из Грюнвальда после революции и распада. И, хотя он, Цайт, к грюнвальдцам относился с подозрением, но это отношение у него было к грюнвальдцам вообще. А мама с сыном сами по себе никаких отрицательных эмоций у него не вызвали.

Мысли, лениво блуждавшие в голове юноши, зацепились за слово «пфюндцы» и перешли к другому известному Цайту пфюндцу.

Доктору Реллиму.

Отношение к доктору у Цайта было… непонятным. То Реллим произносит речь на тему технического прогресса — и, судя по отношению других ученых экспедиции, это не пустая болтовня — и тогда создается впечатление, что он — серьезный ученый, открывший ноое направление в науке. То доктор хитро усмехнется и пошутит — и начинает казаться, что он ловкий мошенник, решивший выманить деньги из казны Шнееланда на выдуманные исследования. То Реллим посерьезнеет, чуть прищурит глаза — и сразу вспоминается смерть тог лессца на пароходе и доктор, в голове Цайта, поднимается от несерьезного полумошенника чуть ли не до преступного гения, опутавшего весь Запад.

Да, того самого, о котором упоминал Рауль Римус.

Сыщик так и ехал с ними, по молчаливому уговору не входя в состав экспедиции, но двигаясь тем же маршрутом. Больше попыток проникнуть в вагоны с оборудованием экспедиции не было, и было непонятно — то ли это была попытка ограбления берендскими ворами, которые остались там, в речном порту, то ли преступник затаился и выжидает более удачного момента, то ли его отпугивает присутствие знаменитого сыщика. И самое главное — никто искренне не понимает, ЧТО можно украсть у их экспедиции? Все, что ехали с ними, делилось на две категории: малоценное и неподъемное.

И когда, вообще это путешествие закончится⁈

Пароход издал протяжный гудок.

2

— Вам помочь? — Цайт машинально потянулся к чемоданчику, который Бруммер нес в руке.

Путешествие по бесконечному Беренду внезапно закончилось, и они стояли в порту, наблюдая, как грузчики по широким сходням выгружают ящики с оборудованием экспедиции, туту же оттаскивая их к повозкам, возле которых стояли солдаты с винтовками. Что значит — Беренд. В любой другой стране вощле этих повозок уже крутились бы любопытные, гадая, что ж там такого грузят, что аж с солдатами охраняют. В Беренде же люди скорее заинтересовались бы, если бы груз, сопровождаемый белоземельцами, солдаты НЕ охраняли. Солдаты здесь — привычная и примелькавшаяся деталь пейзажа.

Бруммер внезапно осознал, что к его чемодану тянется чья-то рука и резко отдернул его, не давая Цайту взяться за ручку.

— Простите, я сам донесу…

Юноша молча пожал плечами, соглашаясь с правом доктора нести свои вещи самому. Однако то, как тяжело качнулся чемоданчик, уже сказало ему о многом. Даже если набить его книгами — настолько увесистым он не станет. Значит, что? Значит, изнутри этот чемодан укреплен стальными листами и практически представляет собой переносной сейф. Не зря доктор Бруммер тащит его с видимым усилием. А что можно хранить настолько тщательно? Бумаги и чертежи, естественно. Которые доктор никому не доверяет. Даже Цайту.