Красным по белому (СИ) - Костин Константин Александрович - Страница 18

— Как у тебя только язык повернулся такое подумать⁈ — искренне и невнятно возмутился Цайт, — Вот теперь я ни слова не скажу тебе о той девушке, которую ты ищешь!

— Флориан, дружище! Не будь таким жестоким! — Мейнхард театрально заломил руки, — Ты увидел ее? Где она⁈

— Увы, нет. Крепись, мой друг, я сейчас кое-что тебе расскажу…

3

История покойной — пусть и выдуманной — сестры Цайта, и в особенности искренняя печаль айн Хафтона растрогала всех. Даже меланхоличного Эриха-Эверта. Наверное. По крайней мере, тот приподнял шляпу и издал некий звук, который, в принципе можно было посчитать за сочувствие.

— Хулио, если ты вздумаешь описать эту историю в своей следующей книге…! — погрозил писателю пальцем Мейнхард, — Я найду тебя и… И сделаю с тобой что-нибудь нехорошее!

— А говорил, что не разделяешь наклонности… — мстительно ухмыльнулся Цайт.

— Да ну тебя! — и не подумал обидеться страдающий влюбленный, только что потерявший свою любимую. Пусть выдуманную, но он-то этого не знает.

— В следующей точно не опишу, — лессец шевельнул своими противными тараканьими усами, — В этот раз я решил поставить себе задачу посложнее и перейти к историческому роману.

— Решил составить конкуренцию Томмазо? — пошутил доктор Реллим.

— Нет, времена карабинеров уже основательно истоптаны как самим мэтром Алехандро, так и его эпигонами. Я, пожалуй, уйду дальше в глубь веков, в те славные времена, когда эстцы, которых еще не называли древними, приплыли к зеленым берегам Мурейбета…

Цайт медленно убрал руки со стола, чтобы никто не увидел, как сжались до белизны его пальцы. Мурейбет — это древняя земля фаранов. Их родина. Была. Пока туда не приплыли лессцы.

— … повествование о мирной жизни первопоселенцев, обретших родину…

— Мирной? — Цайт даже на секунду возгордился тем, что смог задать этот вопрос спокойным тоном. В истории фаранов «мирная жизнь переселенцев» вошла под название Кровавых лет.

— Ну, конечно, бесконечные набеги фаранов не дают назвать эти годы совсем уж мирными, но, в конце концов, нам удалось отстоять нашу землю…

— Подождите, — вмешался доктор Реллим, отчего Цайт был ему даже благодарен. Он сам не смог бы ни спокойно говорить об этом, ни выслушивать ложь о «мирных поселенцах», — мне кажется, о набегах говорить несколько… неверно. Ведь это ВЫ, лессцы, приплыли на ИХ землю.

Во взгляде Чезаре стояло искреннее непонимание:

— Так ведь нам нужна была земля.

— Но ведь это была их земля.

— Но нам она была нужна.

— Но когда к вам пришли ренчцы, которым тоже была нужна земля, вы ведь ее не отдали.

— Но ведь это наша земля! Защита своей земли — священное право…

— Тогда почему вы отказываете в этом праве фаранам?

Писатель начал раздражаться, причем вовсе не от того, что ему напоминают неприятные моменты истории его страны, а от того, что собеседник не понимает очевидных вещей.

В этом все лессцы. Они всегда считают правыми только и исключительно себя, а своих противников — всегда и во всем неправыми. Мы пришли и забрали землю — это хорошо, нам нужна земля. К нам пришли и хотят забрать землю — это плохо, это наша земля.

— Фараны — дикари, от природы неспособные к соблюдению правил, законов и договоров! Зачем им вообще земля⁈ Пусть скажут спасибо, что мы оставили им хотя бы остров Татриз, где они могут жить, как хотят!

Остров Татриз. Небольшой скалистый островок. На котором нет ни плодородной почвы в достаточных количествах, ни лесов, ни… да ничего там нет. Кроме фаранов, которые не смогли оттуда сбежать, или просто хотели остаться на, хотя бы таком, кусочке родины.

— Так ведь не хотят! — распалялся писатель, — Фараны не способны жить мирным трудом, они занимаются только воровством, мошенничеством и убийствами! Вы когда-нибудь слышали о фаранах, которые пашут землю?

Нет, конечно. Ведь вы, лессцы, запретили фаранам обрабатывать землю. Работать в городах вы им тоже, впрочем, запретили. А у лесских детишек была такая милая забава, как «Брось камнем в фарана». Кто попал в голову — тот выиграл. Удивительно, отчего же со временем традицонным занятием фаранов стали мошенничество или же служба брави в Гли оччи верде, «Зеленые глаза». Не в последнюю очередь именно с намеком на эту школу брави, в которой было много фаранов, он и выбрал себе цвет глаз…

— А вы не пробовали, — доктор Реллим щурился, как кот на солнцепеке, — ну, я не знаю… Признать фаранов равными всем остальным подданными. Как, не будем далеко ходить за примером, — доктор взмахнул рукой, указывая вперед, по направлению движения парохода, — в Беренде, где любая нация равна.

— Любой фаран — от рождения преступник, чью порченную кровь не исправить воспитанием! Все они — мужчины, женщины, дети, все они ненавидят нас и только и думают о том, как бы всех нас перерезать и забрать себе нашу землю!

Удивительно. За что ж они вас ненавидят, вы ничего такого не сделали…

— Слава богу, в Лессе уже почти не осталось этой заразы, которую мы выжигаем, как врач прижигает язву!

Глаза Цайта затмило огнем сгорающих домов, в ушах зазвенели крики сгорающих заживо. И он понял, что этот писатель любовных романов, господин Хулио Чезаре, до Беренда не доплывет.

Он, Цайт, убьет его.

4

Чтобы немного успокоиться, юноша выбрался из кресла, вежливо попрощался с компанией и отошел к борту парохода. Посмотрел на воду.

Лессцы убивают фаранов. Без всякой вины, не различая по возрасту и полу, просто за сам факт того, что они — фараны. Но ведь сейчас он, фаран, принял точно такое же решение убить лессца. Лессца, который лично тебе ничего плохого не сделал. Который, возможно, в жизни своей никого не убил.

И который не видит совершенно ничего плохого в том, чтобы убивать фаранов. Женщин. Детей. Стариков. Всех.

Люди с такими мыслями жить не должны.

Но нет ли таких мыслей у тебя, Цайт…?

С одной стороны — то, что ты в принципе задумался над этим, уже значительно отличает тебя от лессца. Но с другой…

— Вы плохо себя чувствуете, господин? — раздался за спиной звонкий голосок, немного коверкающий белоземельский язык. В другом случае это показалось бы даже забавным и милым. Но не в этом.

Девочка тоже была из Лесса.

Цайт повернулся. На него смотрел снизу вверх очаровательная кнопка: темная, загорелая, с огромными, похожими на две черносливины, глазами. В сапожках, пышной белой юбочке, из-под которой торчали кружева панталончиков.

Девочка-лесска.

Смог бы он убить ее? Вот так же просто, как убивают фаранов ее сородичи?

Он представил, как поднимает ее за подмышки и бросает в огонь…

НЕТ!!!

Всё, буквально все тело Цайта, его душа, разум и чувства — все воспротивилось такому. Так — нельзя. НЕЛЬЗЯ.

«А ты представь, — прошептал внутри его головы голос многовековой ненависти, — что это милое дитя, звонко смеясь, бросает в голову старика-фарана камень. Представил? А теперь скажи — ты и после этого не почувствовал желание ее убить?»

Цайт представил. Но не почувствовал. Детей убивать нельзя.

«Тогда представь, что ее убил не ты. Кто-то другой. Одной лесской на свете стало меньше. Ты будешь рад?»

НЕТ! От возникшего перед внутренним взором картины Цайта снова затрясло. Никакой радости. Никакого восторга. Даже злорадства нет.

Детей. Убивать. Нельзя.

Кажется, она опять что-то спрашивает…?

— Хотите, я позову свою бонну? Она училась всяким медицинским штукам, она поможет вам помочь.

— Спасибо, добрая девочка, — Цайт погладил ее по голове, — Мне уже легче. Мне уже намного легче…

Я не превратился в чудовище, живущее только ненавистью.

Еще не превратился.

Но одно чудовище сегодня все равно умрет.

Потому что детей убивать нельзя. А тех, кто оправдывает их убийство, тех, кто хочет убивать людей только за сам факт принадлежности к какому-то народу — убивать можно. И нужно.