Разорвать тишину - Гаврилов Николай Петрович - Страница 19

Вечером в купе Измайловых пришли блатные. Они зашли как хозяева, не спеша, оценивающе разглядывая присутствующих. Нахальный Лужа, поблескивая в улыбке золотой фиксой, сразу уселся на нижнюю полку, вклинившись между инженером и его супругой. Инженер попытался вскочить, но столкнулся с холодным взглядом Козыря и опустил голову. Его фигура, еще вчера внушительная и угловатая, потеряла свои твердые очертания и распалась словно по частям: плечи опустились, а взгляд стал быстрым, бегающим.

— Ну и че ты, мусорило, старшине наплел? Слишком зрячий? Нехорошо стучать на товарищей по несчастью, — с наигранной ленью, растягивая слова, словно нехотя произнес Козырь. Инженер дернулся, открыл было рот, но в его горле что-то скрипнуло, и он промолчал. На его щеках проступили красные пятна.

— Духами пахнет, — улыбающийся Лужа подвинулся поближе к жене инженера и, вдруг, совершенно не стесняясь, положил ей руку на плечо. — Слышь ты, олень, познакомь со своей супругой. Я ласковый…

Инженер вздрогнул будто его ударили. Жена сидела не шевелясь, словно не замечала придвинувшегося уголовника, ее губы мелко подрагивали. «Спокойно», — повторял себе Алексей, стараясь унять противную внутреннюю дрожь. «Спокойно… Она старше его на двадцать лет, это спектакль, они просто хотят унизить»… Но спокойно не получалось. Мир рушился, весь накопленный опыт взаимоотношений между людьми потек, как вода. Он видел, как рука Лужи расстегнула кофточку на груди женщины и медленно, не скрываясь, полезла ей за пазуху. Женщина белела на глазах, казалось, она вот-вот потеряет сознание. Инженера в лице мужа, впрочем, как и мужчины больше не существовало: под холодным взглядом Козыря, обхватив голову руками, сидел надломленный человек, раз и навсегда потерявший свое лицо.

— Прекратите, — раздался с верхней полки негромкий голос. Монах Досифей без лишней суеты спрыгнул вниз и, не обращая внимания на остальных, сделал шаг к Козырю. — Уйми своих урок, Витя. Пришли резать — так режьте. Не унижайте женщину.

— А-а-а, попик, — лениво улыбнулся Козырь, но его глаза не улыбались. — Говорили тебе — никогда не встревай…

— Ты попутал берега, поп. Не на тот поезд билет купил. Здесь Бога нет, — весело крикнул Лужа. Его рука по-прежнему ерзала под кофточкой. Жена инженера сидела крепко сжав колени и не шевелясь, смотрела прямо перед собой невидящими глазами. По ее щекам одна за другой катились слезы, губы дрожали.

— Для тебя Его нигде нет, — тихо ответил Досифей. Он старался говорить спокойно, но было заметно, что его тоже колотит. — Витя! Вы хотели унизить — у вас получилось. Уходите. Или вам придется меня убить.

В ту же секунду какая-то сила рывком подняла Алексея с полки. «Леша…» — испуганно охнули за спиной. Жить на свете сразу стало легче — все сомнения, все отговорки, что это его не касается, ушли в сторону. Алексей встал рядом с монахом.

Их защита могла вызвать у блатных только улыбку, и они это знали. Силы были слишком неравны. Других людей в подмогу не поднимешь, они испуганы, каждый сам за себя. Но, наверное, в планы Козыря не входила ссора с другими обитателями вагона. Он с минуту постоял, с ленивой усмешкой разглядывая напряженные лица мужчин, затем наклонился к инженеру и сплюнул ему под ноги. Инженер снова вздрогнул.

— Смотри, сученок… Жаль, что мы с тобой в Тобольске расстаемся. Так бы самого замуж выдали. Лужа, пошли… — Козырь повернулся и, уже выходя, тихо добавил: — Шапку возьми.

— На память о нашей любви, звездочка, — Лужа отпустил женщину, взял лежащую у изголовья рыжеватую соболью шапку и вздохнул. — Ухожу с разбитым сердцем…

Поздно вечером, когда все, стараясь не смотреть друг на друга, разошлись по полкам. Алексей тихонько шептал Вере, гладя ее руку:

— Ничего, ничего… Еще двое-трое суток и мы забудем этот вагон, как сон. Ничего… Не будем спешить, в Тобольске снимем комнату с газовой колонкой, с горячей водой, отмоемся, отоспимся спокойно все втроем… Жалко монаха, жалко других, им придется терпеть дальше. Еще чуть-чуть, ты, главное, постарайся не переживать…

«Они приходили за шапкой. Всего лишь за шапкой. Ну, еще чтобы испугать…» — рассеянно думала Вера. — «Сломать, растоптать, а потом забрать что надо. И никто слова не скажет, все будут рады откупиться. Страх сильней… Господи, быстрее бы доехать!»

Подобно тому, как некогда древний человек сначала вырубал топором на бревне грубые черты идола, а затем в благоговейном трепете ползал перед ним на коленях, теперь жена инженера, вытирая слезы, шепотом просила у мужа прощения. Как понять, в чем на самом деле есть любовь?

На верхней полке шептались.

— А вы раньше знали этого Козыря? — тревожно спрашивал Досифея курчавый впечатлительный парень. Санька лежал рядом, слушал.

— Сидели вместе неделю на сборном, — коротко отвечал монах, не отрывая взгляда от темного окна.

— Скажите, а почему вы из монастыря ушли?

— Смерти бояться перестал, — после молчания очень серьезно произнес Досифей… — А для монаха, брат, это последнее дело — смерти не бояться. Давай спать…

* * *

Его звали Михаил Григорьевич Беленький. Для инженера он оставался просто Михаилом, без отчества, для остальных обитателей купе еще проще — Мишей, Мишенькой. «Мишенька, если вам не трудно, принесите мне, пожалуйста, кружку воды…» Русые курчавые волосы, бородка, круглое лицо и впечатлительные добрые глаза придавали ему сходство с Иванушкой из старых детских сказок. Он действительно жил вне времени, полностью погруженный в мир своего странного творчества, воспринимая реальность отдельными фрагментами. Миша был художником-авангардистом.

Серое, пасмурное, грустное небо, пройдя сквозь призму его воображения, превращалось в оранжевый купол, решетки на окнах — в обрывки паутины, а вместо лица человека, на бумаге оставались только изгиб губ и глаза со спрятанным в зрачках страхом.

— Надо найти главное, — горячо говорил Миша инженеру, рассматривающего его альбом со скептической улыбкой. — Главное — это чувства, эмоции, все остальное не имеет никакого значения…

Похоже, он действительно был талантливым художником. Как-то вечером Вера, забравшись с ногами на полку, листая его альбом, нашла несколько пейзажей, выписанных с потрясающей реальностью. Каждый из рисунков показывал одно и то же место, но в разных ракурсах, а один даже открывал вид сверху, словно художник рисовал это место, сидя на облаке. Если автору хотелось запечатлеть свое настроение, то это ему удалось.

…Низкое, темное, тяжелое небо с красноватыми просветами где-то на горизонте. Обросшая лишайником чахлая осина, редкие вкрапления клюквы на замшелых кочках, а возле осины, в сухих камышах, темное, как небо, окно воды. Художнику как-то удалось передать перспективу пространства, сразу было видно, что болото вокруг огромное, даже бесконечное, но бескрайние просторы, как воронка, собирались в одну точку, в этот заросший камышами омут. Именно окно с темной водой больше всего волновало автора.

— Это из головы, — пояснил Миша, заметив вопросительный взгляд женщины. — Сам не знаю, что на меня нашло. Может, во сне увидел…

Вера перелистнула еще несколько рисунков и вздрогнула. Опять то же место, то же небо, только возле омута. Оперевшись рукой на осину, в черном пальто, спиной стоял кто-то очень знакомый. Чувство узнаваемости было таким сильным, что по затылку и спине пробежал озноб. Мише удалось передать начало движения, казалось, человек вот-вот обернется — она увидит его лицо, и тогда она закричит. Но нарисованный человек не оборачивался, и Вера с непонятным облегчением захлопнула альбом. В ту ночь она почти не спала, ворочаясь на полке.

Благодаря Мише, в их купе стала заходить гостья. Девушка ехала в ссылку одна, патруль забрал ее как бродяжку, когда она сидела на ступеньках магазина и вглядывалась в лица проходящих мимо людей. Девушка была немая. Худое скулистое лицо, потрепанная одежда, затравленный взгляд и скорбная, взрослая складочка на переносице. Она не была красавицей, но Миша почему-то видел в ней что-то симпатичное.