Лёжа со львами - Фоллетт Кен - Страница 15

– Я вот-вот рожу.

– Сейчас? – спросил он озадаченно.

– Скоро. Помоги мне добраться до дома.

Он задумался – рождение ребенка, как и всё, имевшее отношение исключительно к женскому началу, считалось нечистым делом. Но его колебание длилось всего одно мгновение. Он помог Джейн встать и поддерживал ее, пока через жилую комнату она добралась до спальни. Потом Джейн снова опустилась на ковер.

– Сходи за кем-нибудь, кто бы мне помог, – сказала ему Джейн.

Он нахмурил лоб в нерешительности, ибо не знал, как поступить. В этот момент он выглядел по-мальчишески привлекательно.

– А где Жан-Пьер?

– Уехал в Кхавак. Мне нужна Рабия.

– Да, – ответил он. – Я пришлю свою жену.

– Прежде чем ты уйдешь…

– Да?

– Пожалуйста, подай мне воды.

Он был явно в шоке. Мужчина, прислуживавший женщине, даже если он подносил ей немного воды, – это было неслыханно.

– Из специального кувшина, – добавила Джейн. У нее всегда был под рукой сосуд с кипяченой отфильтрованной питьевой водой, только так можно было уберечь себя от многочисленных кишечных паразитов, от которых почти все местные жители страдали всю свою жизнь. Мохаммед решил пренебречь традицией.

– Разумеется, – проговорил он. Мохаммед прошел в соседнюю комнату и мгновение спустя вернулся с чашкой. Джейн поблагодарила его и с благодарностью отпила воды.

– Я пошлю Халиму за повитухой, – сказал он. Халима была его женой.

– Благодарю, – проговорила Джейн. – Скажи ей, чтобы поторопилась.

Мохаммед ушел. Джейн повезло, что это был Мохаммед, а не какой-нибудь другой мужчина. Другие наверняка отказались бы дотронуться до больной женщины. Мохаммед думал по-другому. Он был один из самых известных партизанских вожаков, фактически местным представителем партизанского командира Масуда. Мохаммеду было всего двадцать четыре года, но в этой стране он не считался слишком юным для того, чтобы быть партизанским вожаком или отцом девятилетнего сына. Он учился в Кабуле, говорил немного по-французски и понимал, что царящие в долине порядки не являются единственной формой допустимого поведения в мире. На него была возложена ответственность за организацию автоколонн в Пакистан и обратно для обеспечения жизненно важных поставок оружия и боеприпасов. Джейн и Жан-Пьер прибыли в долину с одной из таких колонн.

В ожидании следующих родовых схваток Джейн стала вспоминать ту ужасную экспедицию. Она считала себя вполне здоровой, спортивной и физически крепкой женщиной, способной весь день прошагать пешком. Но она не могла предвидеть нехватку пищи, крутые подъемы, суровые горные тропы и изматывающие расстройства желудка. Отдельные участки пути они преодолевали исключительно ночью в страхе перед русскими вертолетами. Порой им приходилось иметь дело также с враждебно настроенными сельскими жителями: опасаясь, что колонна спровоцирует нападение русских, местные жители отказывались продавать партизанам провиант, прятались за закрытыми дверями, или же отправляли колонну на какой-нибудь луг или в сад на расстоянии нескольких километров – вроде бы идеальное место для расположения колонны. Но потом выяснялось, что такого места в природе не существовало.

Из-за русских налетов Мохаммед постоянно менял маршрут. Жан-Пьер раздобыл в Париже американские географические карты Афганистана, которые оказались надежнее, чем те, что были у партизан. Поэтому Мохаммед часто заходил к ним домой, чтобы изучить местность по карте, прежде чем отправлять новую колонну. По правде говоря, Мохаммед заходил к ним чаще, чем требовалось. Он также чаще общался с Джейн, чем это обычно делали афганские мужчины. Он имел с ней несколько продолжительный визуальный контакт, нередко бросая тайные взгляды на ее тело. Джейн думала, что он влюбился в нее. По крайней мере, до тех пор, пока не увидел, что она беременна. Со своей стороны, Джейн проявляла к нему интерес, особенно в пору охлаждения ее отношений с Жан-Пьером. Мохаммед был стройным, смуглым и физически крепким, причем внимание Джейн первый раз в ее жизни привлек мужчина – махровый шовинист.

Она могла бы завести с Мохаммедом роман. Хотя, как и все партизаны, он был благочестивым мусульманином, это, наверное, не имело бы особого значения. Она помнила, как повторял ее отец: «Благочестие способно держать в узде слабое желание, но ничто не может противостоять настоящей страсти». Вторая часть этого высказывания привела ее мать в ярость. Нет, в этой пуританской крестьянской общине прелюбодеяния случались часто, как и в других местах, Джейн убедилась в этом, слушая пересуды женщин, приходивших на реку за водой или чтобы искупаться. Джейн было известно и то, как это происходит. Об этом ей рассказал Мохаммед.

– С наступлением темноты под водопадом за последней водяной мельницей можно видеть, как из воды выпрыгивают рыбы, – сказал он однажды. – Иногда я отправляюсь туда в это время половить рыбу.

С наступлением темноты все женщины были заняты приготовлением пищи, а мужчины сидели во внутреннем дворике мечети, разговаривали и курили, на таком расстоянии от деревни никто не увидел бы влюбленных, и никто не стал бы искать ни Джейн, ни Мохаммеда.

Джейн показалось искушением заняться любовью у водопада с этим стройным и первобытным афганцем, но потом она забеременела и последовало признание Жан-Пьера, как он боится ее потерять; в ответ Джейн решила, несмотря ни на что, посвятить все свои усилия налаживанию супружеских отношений, поэтому она так ни разу и не пошла к водопаду, а когда проявилась ее беременность, Мохаммед перестал бросать тайные взгляды на ее тело.

Возможно, их взаимное тайное влечение побудило Мохаммеда явиться, чтобы помочь ей, в то время как другие мужчины отказались бы или просто ушли, не переступив порога. А может, причиной тому был Муса. Ведь у Мохаммеда было три дочери, но только один сын, поэтому он, наверное, чувствовал себя теперь в неоплатном долгу перед Джейн. Сегодня у меня появились друг и враг, подумала Джейн, – Мохаммед и Абдулла.

Тут вновь напомнили о себе схватки, и Джейн стало ясно, что последняя передышка оказалась более длительной, чем предшествующая. Может, схватки теперь становились беспорядочными? Почему? Жан-Пьер ничего не говорил ей об этом. Но он здорово подзабыл гинекологию, которую изучал три или четыре года тому назад.

Этот приступ оказался самым мучительным по сравнению со всеми прежними. Джейн бил озноб, ее тошнило. Куда подевалась повитуха? Мохаммед не мог забыть или передумать – он наверняка послал свою жену за повитухой. Но послушается ли она своего мужа? Тут не может быть сомнения – афганские женщины всегда подчиняются своим мужьям. Однако она вполне могла идти не спеша, сплетничая по пути с другими женщинами, или даже зайти в какой-нибудь дом попить чаю. Подобно тому, как в долине Пяти Львов отмечались случаи прелюбодеяния, были тут и проявления ревности – Халима наверняка знала или предполагала, какие чувства ее муж испытывает к Джейн, что, впрочем, было характерно для всех жен. Может, она обиделась за то, что ее попросили помочь своей сопернице, этой странной белокурой образованной иностранке, которая так нравилась ее мужу? Вдруг Джейн, в свою очередь, страшно рассердилась на Мохаммеда и Халиму. Я ведь не сделала им ничего плохого, подумала Джейн. Почему они все бросили меня? Почему здесь нет моего мужа?

Когда накатилась новая волна схваток, Джейн разревелась. Это было уже слишком.

«Я больше не могу, – громко проговорила она. Ее трясло. Ей хотелось умереть, прежде чем боли усилятся. – Мамочка, помоги мне, мамочка», – рыдала Джейн.

Вдруг на ее плечи легла сильная рука, а в ее ушах зазвучал женский голос, бормотавший какие-то непонятные, но утешительные слова на языке дари. Не открывая глаз, она вцепилась в женщину, пронзительно крича и плача, по мере того как схватки становились все более невыносимыми. Затем они стали смягчаться, очень медленно, но уже с надеждой на затухание, казалось, что это будет последний приступ или, может быть, последний мучительный.