Щепа и судьба (СИ) - Софронов Вячеслав - Страница 74

Но есть еще и такое выражение, как «воля Божья»! А в чем она, поди разберись. Но значит есть, коль народ о ней говорит, а как проявится, сразу поймешь и спрашивать не станешь — почему да отчего.

А что же со своей собственной волей? С ней как быть? Смешной кажется фраза: я борюсь за свою волю! Вот за свободу, то вроде как нормально звучит, к месту А волю, оказывается, надо воспитывать, принуждать себя делать так, как желательно семье, обществу, начальству. А это все гораздо ближе к категориям христианским и очень далеко от разбойного корня, когда каждый считал себя вольным в своем выборе. Поменялось время, а с ним и люди, и значения слов. Человечество вроде бы как спустилось на другой этаж, где все регламентировано, партикулярно и прописано.

Если когда-то пресловутый витязь, доехавший до камня-указателя на очередном перепутье, руководствовался совсем незначительным выбором для дальнейшего продвижения, то теперь можно всю жизнь потратить, прежде чем разберешься что именно выбрать и куда податься.

Зато в наличии свобода выбора. А еще свобода слова и печати, вероисповедания, сексуальных меньшинств, угнетенных некогда народов и еще много-много разных там свобод. Но начисто исчезла простая и однозначная ВОЛЯ!!!Была и нет, как корова языком слизала. Вместо этого ты теперь должен закалять и тренировать ее примерно как культурист свое тело. Да, еще можно демонстрировать добрую волю, держа бронепоезд на запасном пути, вежливо и цивилизованно улыбаясь при том:

Так что же случилось с волей нашей? Где мы ее потеряли, утратили, в каком омуте утопили? Ни за что не поверю, будто отказался русский человек от былых вольностей, променял на демократически- либеральную свободу, забыл, как его предки искали волю-волюшку в Сибири урманной, в горах Забайкалья, сплавлялись по рекам, плыли через моря не ради прибытка, а тем более выгоды какой, а лишь затем, чтоб обрести хоть на миг независимость от иной, чужой воли. Да нет, жива она в нас, пусть слегка, но теплится, только обращена внутрь себя, поскольку края света русский человек давно достиг и убедился — от власти и законов не убежать… Все одно догонят, достанут, обложат как волка флажками и не нытьем, так катаньем будут загонять в общины, дружины, колхозы ли и заставлять жить по законам, кем-то там наверху придуманным.

Вот и стал русский человек работать на себя: одни землю пахали, другие золото мыли, а кто начальственной руки над собой не терпел, по чужим законам жить не захотел, по тюрьмам, каторгам пошел. Разве согласится иной человек променять вольность свою на ограниченную нравственными рамками свободу? Вкусившему волю никогда не быть свободным, ибо воля есть понятие космическое, а свобода — всего лишь планетарное, приземленное, таящее в себе горький вкус законности, обычаев и приличий, присущих любому сообществу.

Но не долог век такого своевольника, и за свою краткосрочную радость платит он чаще всего жизнью. Так вольный ветер, взявши разбег на морских просторах, несется во всю силу свою до тех пор, пока не столкнется со скалой или более мощным потоком, отчего вмиг потеряется, сникнет и пропадет вовсе. Так и вольный человек, тот же странник, живет по своим собственным законам и волен в любом поступке, пока не окажется среди себе подобных, которые наверняка предъявят ему свои правила. Иначе прощай, мил человек, живи как хочешь, но только в ином месте. Может, потому вольный человек чаще всего изгой, одиночка, отшельник, которому нет места среди людей законопослушных, и чужаков признающий неохотно.

Только прошли те времена, кончился век одиночек, для которых весь мир был домом родным. Все меньше земли необжитой, все труднее прокормиться одному. Волки и те в студеное время в стаи сбиваются, хотя каждый готов другого в клочья порвать. Но не перевелись пока чудаки-странники, что на одном месте прижиться никак не могут и колесят из конца в конец по всему земному шарику, словно птицы перелетные, не обзаводясь ни пожитками, ни хозяйством, ни верными подругами. Им хорошо в своем одиночестве, как иному в семейном кругу. Теплится пока еще в душах их воля, данная нам зачем-то… То ли ради спасения, а может, и для искушения. Как знать…

Не хочу быть пророком и предрекать, что станет с нами дальше, но микроб, зовущийся ВОЛЕЙ, неистребим и никакой власти с ним не справиться, деньгами не задобрить, вином не споить. Через второе, третье поколение, а выйдет он наружу и покажет миру, на что способен русский человек, испробовавший вольной жизни. Он ее ни на что променять не пожелает.

Комбинация сюжетно-фабульная

Понимаю, не всякий читатель согласится с моей точкой зрения на отношение русского народа к столь сложной категории, как свобода. Что ж, каждый имеет право на собственный взгляд, но мои размышления подкреплены на долгом наблюдении за разными людьми, большинство из которых меж собой мало схожи. И, как ни крути, а каждое явление, событие, даже мелкое происшествие, есть единая цепь, ведущая нас к одной-единственной цели, предугадать которую не так-то просто.

Поясню. Сочинительское ремесло в том и заключается, чтоб как бы нечаянно, от случая к случаю ненавязчиво напоминать, что может случиться, если герой поступит так-то и так-то. Для этого существуют: завязка; кульминация; и логическое завершение повествования. Все по законам жанра, но подложка, основа, держится на отношении автора к излагаемому им событию. Стоит копнуть поглубже любой текст, и увидишь притаившуюся где-то между строками согбенную фигуру автора-сочинителя.

В моей ситуации предстояло придумать не только соответствующий сюжет, но и ввести в него в качестве героини эту самую нимфу- художницу. И сделать это достаточно ловко, чтоб никто не догадался, будто это она и есть та самая девушка, заявившаяся ко мне в гости этим летом. Кроме того, требовалось найти не только сам сюжетный ход, но и героев, участвующих во всем происходящем. А где тех героев взять? Да вот они, который месяц не дают мне покоя, просятся наружу. Осталось лишь найти среди них место для моей новой героини — и полдела сделано.

Повторюсь в очередной раз, впечатления и сюжеты, роившиеся в моем воображении, достигли критической массы и готовы были взорвать мою несчастную голову, если только сей момент не выпустить их наружу. Даже почувствовал, как возликовали они, дождавшиеся своего часа и начала осуществления авторского замысла. Мне показалось, будто между ними возник нешуточный спор о том, кто первый в очереди для воплощения на бумаге. Они толкались, шумели, вопили и даже угрожали мне разными там карами, коль прямо сейчас не включу машинку и не начну печатать о их непростом житье-бытье. Признаюсь, такой хамский подход меня слегка озадачил и даже немного напутал. Раньше и на ум не приходило о такой степени их агрессивности. Впору задуматься о своем психическом здоровье. Если я что-нибудь понимаю в этом вопросе, то у меня не иначе как раздвоение личности, а то и чего похуже.

Это открытие на какое-то время расстроило меня, и ни о какой работе не могло быть и речи. Чуть прикрыл глаза и попытался понять, что за странные существа поселились в моем мозгу. Тут же перед моим мысленным взором замельтешили какие-то бородатые чудики, тетки с зелеными чешуйчатыми хвостами; появлялись и исчезали змеи необыкновенной толщины, глотавшие моющихся в деревенской бане баб и девок; а из глубины заросшего тиной пруда, очень похожего на наш деревенский, вынырнуло пресмешное чудище с головой в виде коряги и громко захохотало. Но самое необычное заключалось в том, что я реально присутствовал и даже участвовал в происходящем, словно режиссер на съемочной площадке. В моих силах было убрать любого из них, заменить кем-то другим, а то и вовсе кышкнуть на них и приказать исчезнуть.

Ничего подобного со мной раньше и близко не происходило, а потому не знал — радоваться ли своему новому качеству или, наоборот, опасаться, что оно может стать началом чего-то непонятно-трагического и необратимого. Примерно тоже чувство испытываешь во время полетов во сне, когда тебя переполняет неистовое желание взлетать еще и еще выше, пока земля не начнет казаться мутным размытым пятном, куда нет никакого желания возвращаться, а хочется лететь еще и еще, пока хватит сил. Но одновременно при этом испытываешь вполне понятный страх остаться высоко-высоко вверху в полном одиночестве и уже никогда не вернуться к земле, людям, утреннему солнцу. Так и завладевшие моим воображением существа не оставили малейшей возможности думать о чем-то другом, кроме как о них и только о них.