Щепа и судьба (СИ) - Софронов Вячеслав - Страница 12

Муж ее, фронтовик, отличный мужик при всей свирепости своей супруги не мог и дня прожить без спиртного, но умудрялся как-то создавать видимость проведения занятий, оставляя вместо себя старшую девочку из группы, и она по учебнику диктовала главы с описанием устройства кинопередвижки. Директор наверняка знал об этом, но терпел. До поры до времени.

Но однажды бывший фронтовик хватил лишнего даже для его несгибаемой в боях с зеленым змием натуры и, зайдя в свою каптерку, закрылся там. Потом события развивались примерно как в мультфильме «Жил был пес», когда сидевший под столом волк от избытка съеденного заявил: «Щас спою!» И запел хриплым фальцетом «Катюшу» через училищный усилитель, который вещал на все учебное заведение перед началом занятий последние новости в стране и мире. Прерывать новоявленного певца никто не мог, поскольку он наглухо закрылся в радиорубке. И ученики, скрывая улыбки, дослушали песню до конца, пока кому-то не пришло в голову обесточить все учебное заведение.

Дверь взломали, вызвали машину и затейника благополучно увезли домой. На другой день появился приказ о его увольнении. А еще через день другим приказом меня назначили на его место. Ясное дело, что его супруга на посту завуча данный факт посчитала несправедливым, и репрессии в мой адрес возросли втрое. Мне пришлось испытать все прелести бесправного рядового педагога в лице следящей за каждым моим проступком начальницы.

Она избрала беспроигрышный вариант моего постоянного унижения и уничтожения как личности, беспардонно заявляясь на каждый мой урок к 8 утра, естественно без предупреждения. И сидела от начала и до конца. Все сорок пять минут. Что-то записывая в общей тетрадке. Потом мы шли в ее кабинет, где следовал «разбор полетов». Ни один из них не был оценен выше двух баллов. Плюс ее публичные выступления на всех собраниях с критикой о моем низком уровне как педагога. И хотя в физике или математике она ничего не понимала, то отыгрывалась на внеклассных мероприятиях, на слабом оформлении кабинета или иных не имеющих прямого отношения к обучению вещах. Ничего подобного от своих коллег мне слышать не приходилось, а по поводу нападок завуча они лишь тяжко вздыхали, констатируя: «Не повезло тебе, брат, терпи…» И я терпел, пока мог.

Даже не знаю, как я выжил все эти годы. Большей пытки и унижения мне в жизни выносить не приходилось. Видимо, природный оптимизм и заложенное с детства чувство постоянной вины перед старшими коллегами спасли от самоубийства или чего-то подобного. Но через восемь лет, понимая, что нахожусь на грани, подал заявление на увольнение. И подался, как говорится, на вольные хлеба…

Да, добавлю, с возрастом, сам испытав репрессии неумолимого завуча, как-то помягчал и к студентам стал относиться уже вполне лояльно, хорошо понимая, вряд ли им когда-нибудь пригодятся эти самые законы Ньютона в их деревенской учительской жизни. А вот девичьи бесправные горстки загнанных на поля студенточек в телогрейках и рваных куртках с руками, испачканными по локоть землей, ободранными беспощадными сорняками, так и стоят перед глазами. И никому ведь в голову не пришло заявить, мол, не наше это дело картошку копать, не для того мы учиться поступали.

Партии виднее было, куда и кого направлять, и спорить с ней было чревато. Да никто и не пытался… Потому, когда кто-то вдруг начнет вспоминать, как хорошо жили «в те времена», когда квартиры давали бесплатно, и на курорты отправляли, и зарплату вовремя платили, то хочется в ответ сказать, что при всех перечисленных благостях не было главного — уважения к человеку. Они, руководители, за людей нас не держали, полагая, им все дозволено. Потому и не выдержал народ такого. Его, народ, не обманешь любыми подачками, он свое слово пусть поздно, но скажет…

КЛАДБИЩЕНСКИЕ МОТИВЫ

Слова «клад» и «кладбище», как это легко можно заметить, происходят от одного корня — «класть». Но было в старину и другое обозначение мест погребения усопших — «погост». Неслучайное и глубокое по смыслу слово, намекающее на временное земное пристанище для всех, покинувших этот мир. Этакий постоялый двор, если хотите, гостиница перед дальней дорогой. Ни более и ни менее. Куда затем должны отправиться постояльцы этого заведения, пусть каждый догадается сам. Впрочем, существовали когда-то и «божедомки» — от слов «Божий дом»» и «скудельни», получившие свое название от одной из евангельских притч. Но все это имеет далеко косвенное отношение к предмету нашей беседы, речь же пойдет о другом.

Начав свое повествование с этимологических основ этого скорбного слова, пытаясь показать, что отношение русского народа к этому священному месту было не всегда однозначным. Да и разные народы подходят к местам захоронений своих предков ой как по-разному. Вспомним геометрически выверенные, словно клетки на шахматной доске, католические и протестантские кладбища, где даже присесть родственникам, пришедшим к родной могилке, и то негде. И наши, православные, едва ли не парковые зоны, ни на какие другие аналогичные некроансамбли не похожие.

Безусловно, я далек от мысли выражать восторги по поводу нынешнего состояния большинства этих мест скорби, где порой царит режущая глаз неухоженность, отсутствие даже маломальского порядка и пригляда местных властей. Но мне повезло застать то время, когда Тобольское Завальное кладбище выглядело совсем иначе. Да, за одним поясню, что ударение делается на первом, а никак не на втором слоге, поскольку находилось оно за городским валом. До XVIII века кладбища были возле каждого храма: Спасское, Рождественское, Пятницкое и пр. А это на городской оконечности окрестили не по названию храма, а географического местонахождения: Завальное. И вот теперь все новоявленные тоболяки почему-то считают, что свое наименование оно получило от глагола «заваливать». Слава богу, мудрый русский народ своих умерших не заваливал землей, а «погребал». Вспомним, первые горсти земли, что близкие усопшему люди бросают именно ладонью, горстью, отсюда и слова «грести», «загребать», «погребать». Скорбно и торжественно. Без какой-то излишней спешки. Может, в иных местах данное действо происходило иначе, Бог им, как говорится, судья.

Да, мне так много хотелось бы сказать об этом важном лично для меня, да, думается, для многих месте, и потому прошу прощения, что уклонился в разъяснения и поучения.

Так вот, тобольское Завальное кладбище для всех горожан даже в самые махровые годы разгула атеизма оставалось местом священным. Даже кладбищенский храм большевики не посмели тронуть, и он выполнял во все безбожные времена свою прямую функцию: провожал в мир иной всех, кто попадал за кладбищенскую ограду. И пусть кто-то считает, что Бога нет. Когда человек после своего рождения окрещен, он ежедневно и ежеминутно должен быть готов к смерти и отпеванию его в должный час. И верить в это. А пока жив хоть один верующий человек, Бог будет с нами. Не станет Его, исчезнем и мы как вид…

…Во времена моего детства и молодости кладбище наше выглядело совсем иначе, нежели сейчас. А может, я по молодости лет иначе воспринимал его. Оно было частью нашего быта, житейского уклада, и какая-то непреодолимая сила влекла меня туда. Хотелось пройтись под склонившими ветви березками, глянуть на свежие могилки, оставив в памяти отметинку, кто из знакомых не столь давно покинул этот мир, дойти до родной оградки, постоять, поговорить, побеседовать с дорогими тебе людьми. Ведь оттого, что их не стало рядом с тобой, они никуда не исчезли, они просто успокоились, устранились от суетных земных дел. Впрочем, кто знает, насколько мы лишены их влияния… На этот счет у меня есть своя точка зрения, но опять же не время пускаться в рассуждения на этот счет…

Сразу за кладбищенскими воротами вплотную к обступившим его могилкам стоял старинный двухэтажный дом из толстенных, почерневших от времени бревен, и жили там обычные люди, неизвестно почему и каким образом попавшие в заповедный уголок тихого по всем канонам патриархального Тобольска. Лица некоторых из них накрепко запали в мою память. Не могу ответить, почему именно они, а не чьи-то иные, но это так. Может, как раз в силу необычности их места жительства.