Солдатская награда - Фолкнер Уильям Катберт - Страница 5

– Заблудился? Ничего он не заблудился. Он из Джорджии. Я за ним, присматриваю. Кэп, – обратился он к офицеру, – вам эти люди не мешают?

Гиллиген и Лоу переглянулись.

– Черт, а я решил, что он иностранец, – шепнул Гиллиген.

Офицер поднял глаза на испуганного проводника.

– Нет, – сказал он медленно, – не мешают.

– Как вы хотите – остаться тут с ними или, может, проводить вас на ваше место?

– Оставь его с нами, – сказал Гиллигеа – Ему выпить хочется.

– Да нельзя ему пить. Он больной.

– Лейтенант, – оказал Гиллиген, – хотите выпить?

– Да, хочу выпить. Да.

– Но ему нельзя виски, сэр.

– Немножко можно. Я сам за ним присмотрю. А теперь дай-ка нам стаканы. Неужели тебе трудно?

Проводник снова начал:

– Но ему же нельзя…

– Слушайте, лейтенант, – прервал его Гиллиген, – заставьте вашего приятеля выдать нам стаканы – пить не из чего!

– Стаканы?

– Ну да! Не желает принести стаканы.

– Прикажете принести стаканы, нэп?

– Да, принесите нам стаканы, пожалуйста!

– Слушаю, кэп. – Проводник пошел и вернулся. – Присмотрите за ним, ладно? – сказал он Гиллигену.

– Конечно, конечно!

Проводник ушел. Гиллиген с завистью взглянул на своего гостя.

– Да, видно, надо родиться в Джорджии, чтоб тебя обслуживали на этом проклятом поезде. Я ему деньги давал – и то не помогло. Знаешь, генерал, – обратился он к Лоу, – пусть лейтенант едет в нашем купе, ладно? Еще пригодится.

– Ладно, – согласился Лоу. – Скажите, сэр, на каких самолетах вы летали?

– Брось ты глупости, – прервал его Гиллиген. – Оставь его в покое. Он разорил Францию,» теперь ему нужен отдых. Верно, лейтенант?

Из-под изрубцованного, изуродованного лба офицер смотрел на него недоуменными, добрыми глазами, но тут появился проводник со стаканами и бутылкой джинджер-эля. Он принес подушку, осторожно подсунул ее под голову офицеру, вытащил еще две подушки для остальных и с беспощадной добротой заставил их сесть поудобнее. Он действовал ловко и настойчиво, как непреклонная судьба, охватывая всех своей заботой.

Гиллигену с непривычки стало неловко.

– Эй, легче на поворотах, Джордж, не лапай меня, я сам! Мне бы эту бутылочку полапать, понял?

Не обращая внимания, проводник спросил:

– Вам удобно, кэп?

– Да. Удобно. Спасибо, – ответил офицер. Потом добавил: – Принеси и себе стакан. Выпей.

Гиллиген открыл бутылку, наполнил стаканы. Приторно и остро запахло имбирем.

– Вперед, солдаты!

Офицер взял стакан левой рукой, и тут Лоу увидел, что правая у него скрюченная, сухая.

– Ваше здоровье, – сказал офицер.

– Опрокинем! – сказал курсант Лоу.

Офицер смотрел на него, не притрагиваясь к стакану. Он смотрел на фуражку, лежащую на коленях у Лоу, и напряженное, ищущее выражение глаз сменилось четкой и ясной мыслью, так что Лоу показалось, будто его губы сложились для вопроса.

– Так точно, сэр. Курсант! – ответил он признательно и тепло, снова ощутив молодую, чистую гордость за свое звание.

Но напряжение оказалось непосильным для офицера, и его взгляд снова стал недоуменным и рассеянным. Гиллиген поднял стакан, прищурился.

– Выпьем за мир, – сказал он. – Трудно будет только первые сто лет.

Подошел проводник со своим стаканом.

– Лишний нос в корыте, – пожаловался Гиллиген, наливая ему.

Негр взбил и поправил подушку под головой у офицера.

– Извините меня, кэп, может, вам принести что-нибудь от головной боли?

– Нет, нет. Спасибо. Не надо.

– Но вы больны, сэр. Не пейте лишнего.

– Лишнего? Не буду.

– Он не будет, – подтвердил Гиллиген. – Мы за ним последим.

– Разрешите опустить штору? Вам свет в глаза не мешает?

– Мне свет не мешает. Идите. Позову, если понадобится.

Инстинктом, присущим его расе, негр понимал, что его заботливость уже становится навязчивой, но снова попытался помочь:

– Наверно, вы забыли телеграфировать домой, чтобы вас встретили? Вы бы позволили мне послать им телеграмму? Пока вы здесь – я за вами присмотрю, а потом кто о вас позаботится?

– Ничего. Все в порядке. Пока я здесь – вы за мной присмотрите. Потом сам оправлюсь.

– Хорошо. Но все-таки придется доложить вашему батюшке, как вы себя ведете. Надо бы поосторожнее, кэп. – Он обернулся к Гиллигену и Лоу: – Позовите меня, джентльмены, если ему станет дурно.

– Уходите! Сам позову. Если станет плохо. Гиллиген с восхищением посмотрел вслед уходящему проводнику.

– Как вам это удалось, лейтенант?

Но офицер только перевел на них растерянный взгляд. Он допил виски, и пока Гиллиген наливал стаканы, курсант Лоу, привязавшийся, словно щенок, повторил:

– Скажите, сэр, на каких машинах вы летали? Офицер посмотрел на Лоу приветливо, но ничего не ответил, и Гиллиген сказал:

– Молчи. Оставь его в покое. Не видишь, что ли, – он сам не помнит? А ты бы помнил, с этаким шрамом? Хватит про войну. Верно, лейтенант?

– Не знаю. Лучше выпить еще.

– Ясно, лучше. Не горюй, генерал. Он тебя не хочет обидеть. Просто ему надо выкинуть все это из головы. У всех у нас свои страшные воспоминания о войне. Я, например, проиграл восемьдесят девять долларов в карты, ну, и, конечно, то, что, по словам этого писателя итальяшки, самое твое сокровенное, тоже потеряно три Четтер-Терри. Так что выпьем виски, друзья.

– Ваше здоровье, – снова проговорил офицер.

– Как это, Шато-Тьерри? – спросил Лоу, по-детски огорченный тем, что им пренебрег человек, к которому судьба была благосклоннее, чем к нему.

– Ты про Четтер-Терри?

– Я – про то место, где ты, во всяком случае, не был.

– Я там мысленно был, душенька моя. А это куда важнее.

– А ты там и не мог быть. Такого места вообще нет на свете.

– Черта лысого – нет! Спроси-ка лейтенанта, он скажет. Как, по-вашему, лейтенант?

Но тот уже уснул. Они посмотрели на его лицо, молодое и вместе с тем бесконечно старое под чудовищным шрамом. Даже Гиллиген перестал паясничать.

– Господи, нутро переворачивается, верно? По-твоему, он знает, какой у него вид? Что скажут родные, когда его увидят, как ты думаешь? Или его девушка – если она у него есть. Уверен, что есть.

Штат Нью-Йорк пролетал мимо: по часам наступил полдень, но серое безнадежное небо не изменилось. Гиллиген сказал:

– Если у него есть девушка, знаешь, что она скажет?

И курсант Лоу, знавший, что такое безнадежность и неудавшаяся попытка, сказал:

– Ну, что?

Нью-Йорк прошел, лейтенант Мэгон спал под своей военной броней.

«А я бы спал, – думал курсант Лоу, – если б у меня были крылья; летные сапоги, разве я бы спал?».

Плавный изгиб серебряных крыльев шел книзу, к ленточке над карманом, над сердцем (наверно, там сердце). Лоу разобрал зубцы короны, три буквы, и его взгляд поднялся на изуродованное лицо.

– Ну, что? – повторил он.

– Изменит она ему, вот что.

– Брось! Никогда в жизни не изменит.

– Нет, изменит. Ты женщин не знаешь. Пройдет первое время, и появится какой-нибудь тип, что сидел дома и делал деньги; или парень, из тех, кто носил начищенные башмаки, а сам и не показывался там, где его могло бы пришибить, не то, что мы с тобой.

Проводник подошел, наклонился над спящим.

– Ему дурно не было? – шепотом спросил он. Они успокоили его, негр поправил спящему подушку.

– Вы, джентльмены, покараульте его и обязательно кликните меня, ежели ему что понадобится. Он человек больной.

Гиллиген и Лоу посмотрели на офицера, согласились с негром, и тот опустил штору.

– Принести еще джинджер-эля?

– Да, – сказал Гиллиген тоже шепотом, и негр вышел.

Оба сидели, связанные молчаливой дружбой, дружбой тех, чья жизнь оказалась бесцельной по неожиданному стечению обстоятельств, по воле жалкой распутницы – Случайности. Проводник принес джинджер-эль. Они молча пили, пока штат Нью-Йорк переходил в Огайо.

Гиллиген, болтливый, несерьезный, и то ушел в какую-то свою думу, а курсант Лоу, молодой и глубоко разочарованный, переживал горести издревле терзавшие всех воинов, чьи корабли пошли ко дну, не покидав гавани… Офицер спал, склонив лоб со шрамом над маскарадным парадом крыльев, ремней и металла, и какая-то неприятная старая дама остановилась и спросила: