Солдатская награда - Фолкнер Уильям Катберт - Страница 43

Он жадно глотнул, чувствуя, как огонь из горла переходит внутрь, наполняя его жаркой благодарностью, почти физическим мускульным восторгом. (Ее тело, запрокинутое, нагое, славно узкий водоем расступается, уплывает двумя серебряными потоками из одного источника.) Доктор Гэри будет с ней танцевать, он обнимет ее за талию, каждому можно прикоснуться к ней. (Только тебе нельзя: она с тобой и разговаривать не желает, а ведь ты видел ее, распростертую, серебряную… Лунный свет на ней, словно на затихшем водоеме, такая мраморная, такая тонкая, незапятнанная даже тенью, страстная нежность тесно сомкнутых рук, так тесно сомкнутых, что тело ее исчезло в темной, всепоглощающей жадности ее рта.) «О господи, господи!..»

– Слышь, пойдем-ка в кафе, приготовим еще бутылочку того же!

Джордж не ответил, и приятель повторил свое предложение.

– Оставь меня в покое! – с яростью бросил он в ответ.

– Черт тебя дери, я же тебе ничего не сделал! – крикнул тот с вполне понятной обидой.

Они остановились на углу, откуда начиналась другая улица, уходя под тень деревьев, в темноту, в неприятное уединение. «Извини. Я дурак. Извини, что налетел на тебя, ты же ни в чем не виноват». Он неловко повернул назад.

– Знаешь, я лучше пойду домой. Что-то мне нехорошо. Утром увидимся.

Приятель принял невысказанное извинение:

– Ладно. Завтра увидимся.

Все дальше уходила фигура приятеля, пока не исчезла, пока не стихли его шаги. И Джордж Фарр остался один в городе, на земле, в мире, наедине со своим горем. Музыка доходила смутно, как тревожный ропот в весенней ночи, смягченная расстоянием: тоска, неутолимая ничем. «О господи! О господи!»

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

Наконец Джордж Фарр прекратил всякие попытки увидеть Сесили. Сначала он звонил ей по телефону, настойчиво и напрасно, так что в конце концов эти телефонные звонки стали самоцелью, а не средством: он даже забыл, зачем он ей названивает. Наконец он сказал себе, что ненавидит ее, что уедет отсюда; кончилось тем, что он стал избегать ее с тем же упорством с каким раньше добивался свидания. Прячась по закоулкам, как преступник, он бродил по городу, избегая ее, чувствуя, как останавливается сердце, когда случайно мелькнет ее неповторимый облик. А по ночам он метался без сна, думая о ней, вскакивал, наспех одевался, ходил мимо ее темного дома и в затяжной тоске смотрел на окно комнаты, где она лежала, теплая, нежная, в сокровенности сна, и, возвратясь домой, засыпал, видя ее в отрывочных сновидениях.

И когда пришла ее записка, он испытал облегчение, острое и горькое, как боль. Взяв из окошка почты квадратный белый конверт и увидев ее нервный почерк, опутавший бумагу, как паутина, он почувствовал что-то вроде оглушающего, безмолвного сотрясения мозга. «Не пойду», – сказал он себе, зная, что пойдет, вновь и вновь перечитывая записку, не зная, в силах ли он вынести свидание с ней, в силах ли говорить с ней, касаться ее.

Раньше назначенного времени он уже сидел наверху, скрытый от взоров поворотом лестницы, ведущей на балкон. Лестница заканчивалась широкой деревянной балюстрадой; от ее подножия длинным туннелем шло к выходу, к свету, узкое помещение аптеки-кондитерской, все пропитанное смешанным запахом карболки и сладких сиропов, запахов химической, искусственной чистоты.

Он видел, как она вошла, и, привстав, увидал, что она сначала остановилась, заметив его, и потом, в луче света, падавшего сзади из двери на ее белое платье, окружая ее неглубоким нимбом, она, словно во сне, пошла к нему, постукивая каблучками. Он сел, весь дрожа, слушая стук каблучков по ступенькам. Потом увидел ее платье и, чувствуя, как перехватило дыхание, взглянул ей в лицо, и она, не остановившись, как птица с лету, упала в его объятия.

– Сесили, ах, Сесили… – прошептал он, принимая ее поцелуй. Но тут же отвел губы. – Ты меня чуть не убила!

Она быстро притянула его лицо к себе, что-то шепча у его щеки. Он крепче обнял ее, и они долго сидели так, не двигаясь. Потом он прошептал:

– Ты все платье изомнешь, наверно, тебе так неудобно!

Но она только покачала головой. Наконец она села как следует.

– Это мне? – опросила она, беря бокал с замороженным сладковатым питьем, стоявший на столе. Другой стакан она подала ему, и он взял его, не сводя с нее глаз.

– Теперь нам надо пожениться, – сказал он уверенно.

– Да? – Она отпила глоток.

– А как же иначе? – удивился он.

– Наоборот – теперь нам уже незачем жениться! – Она, прищурившись, посмотрела на него и, увидев его растерянное лицо, громко расхохоталась Эта грубость, прорывавшаяся в ней иногда, так не вязалась с ее безупречной, врожденной утонченностью, что Джордж Фарр каждый раз испытывал неловкость. Он, как и большинство мужчин, был стыдлив по природе. С неодобрением, молча, посмотрел он на нее. Она поставила стакан, прижалась к нему всей грудью. – Джордж, что ты?

Растаяв, он снова обнял Сесили, но она отвела губы. И он выпустил ее, чувствуя по ее сопротивлению, что он победил.

– Но разве ты не пойдешь за меня замуж?

– Миленький, да ведь мы уже поженились! Разве ты во мне сомневаешься? Или тебе нужно брачное свидетельство, чтобы остаться мне верным?

– Ты знаешь, что нет. – Не мог же он ей сказать, что ревнует, что не верит ей. – Но если…

– Если что?

– Если ты не хочешь выйти за меня замуж – значит, ты меня не любишь!

Она отодвинулась от него. Глаза у нее потемнели, стали синими.

– Как ты можешь? – Она отвернулась, не то вздрогнув, не то пожав плечами. – Впрочем, я так и думала. Что ж, видно, сглупила. Значит, ты… ты просто… просто развлекался со мной, да?

– Сесили… – Он пытался снова обнять ее. Она уклонилась, встала.

– Я тебя не виню. Наверно, каждый мужчина поступил бы так на твоем месте. Всем мужчинам только это от меня и нужно. Так что лучше уж ты, чем кто-нибудь другой… Жаль только, Джордж, что ты мне ничего раньше не сказал, до… до того. А я-то думала, что ты – другой! – Она повернула к нему узкую спину.

«Какая она… какая она маленькая, беспомощная! А я ее обидел!» – подумал он с острой болью и, вскочив, обвил ее руками, не думая, что их могут увидеть.

– Не надо! Не смей! – шепнула она, быстро оборачиваясь. Глаза у нее опять позеленели. – Увидят! Сядь сейчас же!

– Не сяду, пока не возьмешь свои слова обратно!

– Сядь! Сядь сейчас же! Прошу тебя! Джордж! Пожалуйста!

– Возьми свои слова обратно!

Глаза у нее опять потемнели, он увидал в них ужас и, выпустив ее, сел на место.

– Обещай, что ты никогда, никогда, никогда больше не будешь!

Он тупо обещал, и она села рядом с ним. Ее рука скользнула в его руку, и он поднял голову.

– Почему ты так обращаешься со мной?

– Как «так»? – спросил он.

– Говоришь, что я тебя не люблю. Какие доказательства тебе еще нужны? Как я могу доказать? Что ты считаешь доказательством? Скажи – я все сделаю!

– Она посмотрела на него с нежным смирением.

– Прости меня! – униженно попросил он.

– Я тебя уже простила. Но все забыть я не обещаю. Я не сомневаюсь в тебе, Джордж. Иначе я бы… я бы не могла… – Она замолчала и, судорожно сжав его руку, выпустила ее. Потом встала. – Мне надо идти.

Он схватил ее руку. Рука не ответила.

– Могу я тебя видеть вечером?

– О нет. Вечером я не могу. Мне надо шить.

– Брось, отложи все, не обращайся со мной так. Я чуть с ума не сошел. Честью клянусь, я чуть не спятил.

– Милый, не могу. Просто не могу. Разве ты не понимаешь, что мне тоже хочется тебя видеть? Разве я не пришла бы, если бы могла?

– Ну, позволь тогда прийти к тебе.

– Ты, по-моему, сумасшедший! – сказала она раздумчиво. – Разве ты не знаешь, что мне вообще запретили с тобой встречаться?

– Тогда я приду ночью.

– Тише! – шепнула она и побежала вниз по лестнице.

– Нет, приду! – упрямо повторил он.

Она быстро окинула глазами зальце – и сердце у нее обмерло. Внизу, в нише, под самой лестницей, сидел тот самый толстяк, с недопитым стаканом на столике.