Солдатская награда - Фолкнер Уильям Катберт - Страница 34

– Да, да.

– Плохо, что она такая слабенькая, не может приходить каждый день. Но она действительно очень хрупкая. Вы ведь это знаете?

– Да, да. Я уверена, что она придет как только сможет.

– Я – тоже. Слава Богу, хоть в этом ему повезло. Его сжатые руки легли на бумагу.

– О, вы пишете проповедь, а я вам мешаю. Я не знала, – извинилась она, уходя.

– Ничуть, ничуть. Не уходите. Потом допишу.

– Нет, нет, пишите. А я пойду посижу с Дональдом. Мистер Гиллиген обещал вынести его кресло на лужайку у дома – погода такая чудесная.

– Да, да. Я допишу проповедь и приду к вам.

У дверей она оглянулась. Но он не писал. Подперев щеку огромным кулаком, он в тяжком раздумье смотрел в стену.

Мэгон сидел в складном кресле. На нем были синие очки, лоб был скрыт под мягкими полями шляпы.

Он любил, чтобы ему читали вслух, хотя никто не ;шал, понимает ли он смысл слов. Может быть, ему просто нравилось слушать звук голоса. Когда к ним подошла миссис Пауэрс, они читали «Историю Рима» Гиббона, и Гиллиген чудовищно коверкал длинные иностранные слова. Он подал ей стул, и она села, слушая и не слыша, поддаваясь, как и Мэгон, успокоительной монотонности голоса. Листва над головой тихо шелестела, пятная тенью ее платье. Из недавно подстриженной травы снова пробивался клевер, над ним вились пчелы; пчелы походили на жужжащие золотые стрелки в меду, и голуби на церковном шпиле казались далекими и монотонными, как сон.

Она очнулась от шума, и Гиллиген прервал чтение. Мэгон сидел неподвижно, безнадежный, как Время, а по лужайке к ним шла старая негритянка с высоким чернокожим юношей в солдатской форме. Они шли прямо к ним, и голос старухи звенел в сонном полуденном воздухе.

– Замолчи ты, Люш, – говорила она, – не дожить мне до такого дня, когда мой крошка не захочет видеть свою старую няню, свою Каролину. Дональд, мист Дональд, дитятко мое, к тебе Калли пришла, золотой мой, няня твоя пришла!

Мелкими шажками она просеменила к самому креслу. Гиллиген встал, перехватил ее:

– Погодите, тетушка. Он спит. Не беспокойте его.

– Нет уж, сэр! Не станет он стать, когда к нему родные люди пришли! – Она подняла голос, и Дональд шевельнулся в кресле. – Ну, что я вам сказала? Гляньте, проснулся! Дональд, дитятко мое!

Гиллиген держал ее за иссохшую руку, а она рвалась, как охотничья собака на привязи.

– Слава Господу: вернул тебя к няньке к твоей старой. Услышал Христос! День и ночь я Бога молила. Услышал мою молитву Господь! – Она взглянула на Гиллигена. – Пустите меня, сэр, прошу вас!

– Пустите ее, Джо! – попросила и миссис Пауэрс, и Гиллиген выпустил старухину руку.

Она встала на колени перед Дональдом, обхватила руками его голову. Люш почтительно стоял в стороне.

– Дональд, крошка моя, погляди на меня. Узнаешь меня? Я же твоя Калли, твоя няня, я же тебя в люльке качала. Посмотри на меня. О Господи, как тебя белые люди покалечили. Ну, ничего, теперь няня не даст тебя в обиду, дитятко мое родное. Ты, Люш! – не вставая с колен, позвала она внука. – Иди сюда, поговори с мист Дональдом. Стань сюда, чтоб он тебя видел. Дональд, золотце мое, смотри, кто пришел, погляди на этого чумазого, посмотри, на нем и форма солдатская, на негоднике!

Люш сделал два шага и, ловко став навытяжку, отдал честь.

– Разрешите обратиться, лейтенант. Капрал Нельсон рад… капрал Нельсон счастлив видеть вас в добром здоровье!

– Да чего ты руками размахался? И перед кем – перед нашим Дональдом, черная ты образина! Подойди, поговори с ним вежливо, как тебя учили.

Люш сразу потерял военную выправку, и стал опять мальчишкой, знавшим Дональда до того, как весь мир сошел с ума. Он робко подошел и взял руку Мэгона в свои добрые и грубые ладони.

– Мист Дональд! – сказал он.

– Так оно лучше! – похвалила его бабка. – Мист Дональд, с тобой Люш разговаривает, мист Дональд!

– Будет, тетушка. На первый раз хватит. Приходите лучше завтра!

– Господи праведный! Что же это за время такое, когда мне белый человек указывает: хочет мой Дональд меня видеть или не хочет.

– Он болен, тетушка, – объяснила миссис Пауэрс. – Конечно, он хочет вас видеть. Когда он поправится, вы с Люшем будете ходить к нему каждый день.

– Да, мэм! Во всех семи морях воды не хватит, чтоб разлучить меня с моим крошкой. Я вернусь, дитятко, я за тобой смотреть буду!

– Да, мэм! Такого больного свет не видал. Коли я вам понадоблюсь, вы у любого цветного спросите – меня мигом найдут, мэм! – Он взял бабушку под руку: – Пойдем, бабуся! Нам пора!

– Я вернусь, Дональд, дитятко мое. Я тебя не брошу!

Ее голос замер вдали. Мэгон позвал:

– Джо!

– Что скажете, лейтенант?

– Когда я выйду?

– Откуда, лейтенант?

Но он промолчал. Гиллиген и миссис Пауэрс напряженно смотрели друг на друга. Потом он снова затоварил:

– Мне надо вернуться домой, Джо. – Он неловко поднял руку, задел очки, и они упали. Гиллиген поднял их, снова надел на него.

– Зачем вам домой, лейтенант?

Но он уже потерял нить. Потом спросил:

– Кто тут разговаривал, Джо?

Гиллиген объяснил ему, и он сидел, медленно перебирая пальцами угол пиджака (костюм ему покупал Гиллиген). Потом сказал:

– Выполняйте, Джо!

Гиллиген поднял книгу, и вскоре его голос приобрел прежнюю усыпительную монотонность. Мэгон затих в кресле. Потом Гиллиген замолчал, но Мэгон не шелохнулся, и он встал, заглянув за синие очки.

– Никак не узнать – спит он или нет, – с досадой сказал он.

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

Капитан Грин, сколотивший отряд добровольцев, именно за это и получил от губернатора штата звание капитана. Но капитан Грин умер. Может быть, он был хорошим офицером – вообще он мог быть каким угодно, – известно только, что он не забывал своих друзей. Два офицерских назначения были сделаны помимо него, из политических соображений, так что единственное, что он смог, – это назначить своего приятеля Мэддена старшим сержантом. И назначил.

И вот на войне очутился капитан Грин в нашивках и блестящих крагах, и там же оказался Мэдден, который старался привыкнуть называть его «сэр»; всякие Томы, Дики и Гарри, с которыми и Грин и Мэдден дома резались в карты и пили виски, тоже старались запомнить, что сейчас есть разница не только между ними и Грином с Мэдденом, но и между Мэдденом и Грином.

– Ничего, сойдет, – говорили они про Грина в лагере, еще в Америке. – Он здорово старается: пусть попривыкнет. Он только на парадах так собачится. Верно, сержант?

– Ясно, – говорил Мэдден. – Ведь полковник нас честит почем зря за плохую выправку. Неужели нельзя подтянуться?

А потом, в Бресте:

– Что он из себя строит? Генерал он, что ли? – спрашивали ребята у Мэддена.

– Ладно, ладно, хватит. Если я услышу хоть одно слово – тут же отправлю к капитану. – Сержант Мэдден тоже изменился.

На войне живешь сегодняшним днем. Вчерашний день ушел, а завтрашний может и не наступить.

– Ну, погоди, дай только попасть на передовую, – говорили они друг другу. – Мы там этого сукина сына пришьем.

– Кого? Мэддена? – в ужасе спросил кто-то. На него только посмотрели.

– Очумел ты, что ли? – сказал наконец один из них.

Но судьба, использовав в качестве орудия военное ведомство, обставила их всех. Когда сержант Мэдден пришел на доклад к своему теперешнему начальнику и бывшему другу, он застал капитана Грина в одиночестве.

– Садись, какого черта, – сказал ему Грин, – никто сюда не войдет. Знаю, что ты хочешь сказать. А меня все равно отсюда переводят: вечером получу бумаги. Погоди, – сказал он, когда Мэдден хотел его прервать. – Если я хочу остаться офицером, надо работать. Другие офицеры прошли обучение в разных там школах. А меня нигде не учили. Вот я и поступаю в эту чертову школу. Да, так их… В мои-то годы. Лучше бы я не набирал этот подлый отряд, пусть бы кто другой ими командовал. Знаешь, кем бы я сейчас хотел быть? Одним из них, из этих ребят, ругать вместе с ними кого-то сукиным сыном, как они меня ругают. Думаешь, весело?