Террор - Симмонс Дэн - Страница 73

Крозье потряс головой.

— Он состоялся всего через два месяца после того, как нас затерло льдами, — мягко сказал он. — Вдобавок и Парри, и Хоппнер были просто помешаны на дисциплине. При всей легкомысленности подобных забав и при всей любви обоих капитанов к театрализованным представлениям, Эдвард Парри всегда повторял: «маскарады без бесчинства» и «карнавалы без излишеств». У нас с дисциплиной дела обстоят хуже, Джеймс.

Фицджеймс наконец утратил рассеянный вид.

– Капитан, — холодно произнес он, — вы обвиняете меня в ослаблении дисциплины на моем корабле?

– Нет, нет, нет, — сказал Крозье, сам не зная, обвиняет он молодого человека или еще нет. — Я просто говорю, что мы торчим во льдах третий год, а не третий месяц, как было в случае с Парри и Хоппнером. Ослабление дисциплины, сопутствующее болезням и упадку морального духа, в подобных обстоятельствах неизбежно.

— Так не значит ли это, что тем более следует позволить людям развлечься? — спросил Фицджеймс, по-прежнему холодным тоном.

Его бледные щеки слегка порозовели при замечании начальника, истолкованном как критическое.

Крозье вздохнул. Теперь уже слишком поздно отменять чертов маскарад, осознал он. Люди закусили удила, и с особым воодушевлением подготовкой к карнавалу на «Эребусе» занимались именно те матросы, которые — как помощник конопатчика Хикки на «Терроре» — первыми поднимут мятеж, когда наступит момент. Искусство капитана, знал Крозье, заключается в том, чтобы не допустить наступления такого момента. Он действительно не знал, поможет карнавал делу или, наоборот, повредит.

— Хорошо, — после долгой паузы сказал он. — Но люди должны понять, что не вправе потратить ни куска угля, ни капли светильного масла, древесного спирта или эфира для спиртовок.

— Обещаю, будут только факелы, — сказал Фицджеймс.

— И никакой дополнительной выпивки или еды в день карнавала, — добавил Крозье. — С сегодняшнего дня мы перешли на урезанный рацион и не станем менять норму довольствия на пятый день по случаю карнавала, который никто из нас не одобряет в полной мере.

Фицджеймс кивнул.

– Лейтенант Левеконт, лейтенант Фейрхольм и несколько человек, стреляющих лучше среднего, будут ходить на охоту в оставшиеся до карнавала дни в надежде добыть какую-нибудь дичь, но люди понимают, что придется довольствоваться обычным рационом — вернее, новым, урезанным, — коли охотники вернутся с пустыми руками.

– Как они возвращались каждый раз в течение последних трех месяцев, — проворчал Крозье. Более дружелюбным голосом он сказал: — Хорошо, Джеймс. Мне пора. — Он остановился в дверях крохотной каюты Фицджеймса. — Кстати, зачем они красят паруса?

Фицджеймс рассеянно улыбнулся.

— Понятия не имею, Френсис.

Рассвет пятницы 31 декабря 1847 года (хотя в действительности никакого рассвета не было) выдался холодным, но тихим. Утренняя вахта, возглавляемая мистером Ирвингом, зафиксировала температуру минус 73 градуса.[10] Ветра не ощущалось. За ночь все небо от одного горизонта до другого затянуло облаками. Было очень темно.

Большинству людей, похоже, не терпелось отправиться на карнавал сразу после завтрака — после введения нового рациона, занимавшего меньше времени против прежнего и состоявшего из одной галеты с джемом и неполной поварешки ячневой каши, основательно сдобренной сахаром, — но повседневные дела и обязанности требовали внимания, и Крозье согласился отпустить команду на празднество только по завершении всех дневных работ. Все же он дал согласие на то, чтобы матросы, сегодня свободные от служебных обязанностей — как то: драйка палубы, несение вахты, скалывание льда с мачт и такелажа, уборка снега, ремонтные работы, восстановление ледяных пирамид, учебные занятия, — приняли участие в последних приготовлениях к маскараду, и после завтрака около дюжины человек отправились на «Эребус», в сопровождении двух вооруженных мушкетами морских пехотинцев.

К полудню, когда матросам выдали по порции сильно разбавленного рома, владевшее командой возбуждение стало явным. Крозье отпустил еще шестерых человек, закончивших свою работу на сегодня, и послал с ними второго лейтенанта Ходжсона.

Во второй половине дня, расхаживая в темноте по палубе, Крозье уже видел яркий свет факелов сразу за огромным айсбергом, возвышавшимся между двумя кораблями. Ветер так и не поднялся, и звезды в небе не появились.

К часу ужина оставшиеся на корабле мужчины изнемогали от нетерпения, не в силах усидеть на месте, словно малые дети в канун Рождества. Они расправились с ужином в рекордно короткое время — поскольку пятница была не «мучным днем», он состоял из скромной порции трески «Бедный Джон» с голднеровскими консервированными овощами и бертонского пива, налитого в кружку на два пальца, — и у Крозье не хватило духа задерживать людей в кубрике, пока офицеры заканчивали свой более неспешный ужин. К тому же оставшиеся на борту офицеры не меньше матросов рвались отправиться на карнавал. Даже инженер Джеймс Томпсон — который редко выказывал интерес к чему-нибудь за пределами машинного отделения и за последнее время так исхудал, что стал похож на ходячий скелет, — уже находился на жилой палубе, полностью одетый и готовый тронуться в путь.

Поэтому к семи часам вечера капитан Крозье, одетый по возможности теплее, в последний раз проверил восьмерых человек, остававшихся дежурить на корабле, — за вахтенного офицера оставался старший помощник Хорнби, но до полуночи его сменит молодой Ирвинг, чтобы Хорнби со своей вахтой мог поприсутствовать на празднике, — а потом все спустились по ледяному скату на замерзшее море и резвым шагом двинулись по восьмидесятиградусному морозу[11] к «Эребусу». Вскоре толпа из тридцати с лишним человек растянулась в темноте длинной вереницей — на верхушке каждой пятой ледяной пирамиды горел просмоленный факел, освещавший путь, — и Крозье оказался рядом с лейтенантом Ирвингом, ледовым лоцманом Блэнки и несколькими унтер-офицерами.

Блэнки шел медленно, опираясь на зажатый под правой рукой костыль, поскольку потерял правую пятку и еще не вполне приноровился ходить на протезе, но пребывал в отличном расположении духа.

— Добрый вам вечер, капитан, — сказал ледовый лоцман. — Пожалуйста, не сбавляйте из-за меня шага, сэр. Мои товарищи — Толстяк Уилсон, Кинли и Билли Гибсон — позаботятся обо мне здесь.

— Мне кажется, вы идете ничуть не медленнее нас, мистер Блэнки, — сказал Крозье.

Проходя мимо пирамид с факелами, он всякий раз отмечал, что по-прежнему полное безветрие: языки пламени поднимались вертикально вверх. Тропа была хорошо утоптана, пробитые в торосных грядах проходы тщательно расчищены от снега. Громадный айсберг, все еще находившийся в полумиле впереди, казалось, источал сияние из своих недр, освещенный многочисленными факелами, горевшими с другой его стороны, и сейчас походил на некую фантасмагоричную крепостную башню, сверкающую в ночи. Крозье вспомнил, как в детстве ходил на местные ирландские ярмарки. В воздухе сегодня (хотя и чуть более холодном, чем летней ирландской ночью) чувствовалось такое же радостное возбуждение. Он оглянулся, чтобы удостовериться, что рядовой Хэммонд, рядовой Дейли и сержант Тозер замыкают шествие, держа оружие наготове.

— Просто диву даешься, насколько люди рады карнавалу, верно, капитан? — сказал мистер Блэнки.

Крозье лишь раздраженно фыркнул. Ближе к вечеру он допил свою последнюю бутылку виски и теперь с ужасом думал о предстоящих днях и ночах.

Костыль не костыль, но Блэнки и его товарищи шагали так быстро, что Крозье пропустил их вперед. Он дотронулся до руки Ирвинга, и долговязый лейтенант отстал от лейтенанта Литтла, врачей Педди и Макдональда, плотника Хани и прочих.

– Джон, — сказал Крозье, когда они оказались вне пределов слышимости для офицеров, но по-прежнему оставались достаточно далеко от замыкающих шествие морских пехотинцев, чтобы не быть услышанными, — есть какие-нибудь новости о леди Безмолвной?