Террор - Симмонс Дэн - Страница 10

По ведущему из кормовой части судна узкому проходу к Крозье приближается покачивающийся фонарь. Повернувшись, капитан видит некое подобие мохнатого черного медведя, протискивающегося между переборкой мучной кладовой и мешками угля.

— Мистер Уилсон, — говорит Крозье, узнав помощника плотника по округлым очертаниям фигуры, а также по перчаткам из тюленьей кожи и кожаным штанам, какие были выданы всем людям перед отплытием, но которым лишь немногие отдавали предпочтение перед фланелевыми и шерстяными.

После одной из отлучек с корабля помощник плотника сшил из волчьих шкур, купленных на датской китобойной базе в заливе Диско, неуклюжего покроя — но теплую, как он утверждал, — шубу. Если бы не внушительные габариты Уилсона, его часто путали бы в темноте с леди Безмолвной.

— Капитан.

Уилсон, один из самых толстых мужчин на борту, держит в одной руке фонарь, а другой рукой обхватывает и прижимает к боку несколько ящиков с плотницкими инструментами.

— Мистер Уилсон, засвидетельствуйте мое почтение мистеру Хани и, пожалуйста, попросите его спуститься ко мне в трюмную палубу.

– Есть, сэр. Куда именно?

– К мертвецкой, мистер Уилсон.

– Есть, сэр.

Свет фонаря отражается в глазах Уилсона, когда он задерживает любопытный взгляд на капитане на секунду дольше, чем позволяют приличия.

– И попросите мистера Хани прихватить лом.

– Есть, сэр.

Крозье отступает в сторону, втискиваясь между двумя бочонками, чтобы пропустить более крупного мужчину к трапу, ведущему на жилую палубу. Капитан понимает, что, возможно, он зря срывает плотника с места — заставляет человека невесть зачем натягивать поддевки и зимнюю шинель перед самым отходом ко сну, — но у него предчувствие, и лучше побеспокоить плотника сейчас, чем позже.

Когда Уилсон протискивается в верхний люк, капитан Крозье поднимает крышку нижнего и спускается на трюмную палубу.

Капитан никогда не читал «Божественную комедию» Данте, даже часть под названием «Ад», но, если бы читал, он мгновенно признал бы в трюме вполне узнаваемое земное подобие девятого круга Ада.

Поскольку все междупалубное пространство здесь находится ниже уровня льда, в трюме почти так же холодно, как во враждебном мире снаружи. И темнее, поскольку здесь нет ни северного сияния, ни звезд, ни луны, светом своим рассеивающих вездесущую тьму. Здесь душно от угольной пыли и дыма — Крозье смотрит на черные струйки, обвивающиеся вокруг шипящего фонаря, точно костяные пальцы привидений-плакальщиц, — и воняет нечистотами и трюмной водой. Скребущие, шуршащие и снова скребущие звуки доносятся из темноты со стороны кормы, но Крозье знает, что это просто загребают лопатами уголь в котельной. Только остаточное тепло котельной не позволяет трехдюймовому слою зловонной воды, плещущей у подножья трапа, превратиться в лед. Впереди, где носовая часть погружена в лед глубже, палубный настил покрыт почти футовым слоем ледяной воды, хотя люди стоят у насосов по шесть и более часов ежедневно. «Террор», как любое другое живое существо, выдыхает влагу через посредство двух десятков своих жизненно важных органов — включая постоянно работающую плиту мистера Диггла, — и если жилая палуба всегда сырая и по бортам тронута изморозью, а средняя палуба выстужена, то трюм представляет собой подземную темницу со свешивающимися со всех бимсов сосульками и стоящей здесь водой выше щиколотки. Ощущение лютого холода усугубляют плоские черные бока двадцати железных водяных цистерн, выстроившихся вдоль стенок корпуса с одной и другой стороны. Наполненные тридцатью девятью тоннами пресной воды перед отплытием экспедиции, сейчас они представляют собой закованные в броню айсберги, и дотронуться до железа значит лишиться кожи.

Магнус Мэнсон ждет у подножья трапа, как доложил рядовой Уилкс, но здоровенный матрос не сидит на заднице, а стоит — наклонив голову и сгорбившись под низкими бимсами. Его бледное мясистое лицо со стиснутыми челюстями напоминает Крозье очищенную подгнившую картофелину, засунутую под «уэльский парик». Он не желает встречаться взглядом со своим капитаном при режущем глаза свете фонаря.

— В чем дело, Мэнсон?

В голосе Крозье не слышится раздражения, которому он дал волю в разговоре с вахтенным и лейтенантом. Он говорит бесцветным, спокойным и уверенным тоном человека, в чьей власти выпороть и повесить своего подчиненного.

— Это все привидения, капитан.

Для столь крупного мужчины голос у Магнуса Мэнсона по-детски тонок и слаб. Когда в июле 1845-го «Террор» и «Эребус» останавливались в заливе Диско у западного побережья Гренландии, капитан сэр Джон Франклин счел нужным уволить из экспедиции четырех человек: рядового морской пехоты и матроса с «Террора» и парусника и оружейника с «Эребуса». Крозье высказался за увольнение матроса Джона Брауна и рядового морской пехоты Эйкина со своего корабля — они были немногим лучше инвалидов и совершенно зря нанялись на судно, идущее в такое тяжелое плавание, — но впоследствии он пожалел, что не отправил домой и Мэнсона тоже. Если этот здоровенный парень еще и не повредился рассудком, то уже настолько близок к помешательству, что разница практически не ощущается.

– Ты знаешь, что на «Терроре» нет привидений, Мэнсон.

– Да, капитан.

– Посмотри на меня.

Мэнсон поднимает голову, но в глаза Крозье не смотрит. Капитана изумляет, что на таком большом мясистом лице — и такие крохотные блеклые глазки.

– Ты отказался выполнять приказ мистера Томпсона носить мешки с углем в котельную, матрос Мэнсон?

– Нет, сэр. Да, сэр.

– Ты знаешь, каковы последствия неподчинения приказам на этом корабле?

У Крозье такое ощущение, будто он разговаривает с малым ребенком, хотя Мэнсону по меньшей мере тридцать лет.

Лицо матроса светлеет, словно он услышал вопрос, на который может дать правильный ответ.

– О да, капитан. Порка, сэр. Двадцать плетей. Сотня плетей, коли я не подчинюсь приказу вторично. И повешение, коли я ослушаюсь настоящего офицера, а не какого-то там мистера Томпсона.

– Совершенно верно, — говорит Крозье. — Но известно ли тебе, что за проступок капитан может также наложить любое наказание, какое сочтет нужным?

Мэнсон смотрит на него сверху вниз, с недоумением в светлых глазах. Он не понял вопроса.

— Я имею в виду, что могу наказать тебя по своему усмотрению, матрос Мэнсон, — говорит капитан.

На мясистом лице отражается облегчение.

– О да, истинная правда, капитан.

– Вместо двадцати плетей, — говорит Френсис Крозье, — я могу приказать запереть тебя в мертвецкой на двенадцать часов, без света.

От лица Мэнсона, и без того бледного, отхлынуло столько крови, что Крозье приготовился отступить в сторону, если здоровенный парень грохнется в обморок.

— Вы… не можете… — Голос ребенка-мужчины дрожит.

Несколько долгих мгновений в нарушаемой лишь шипением фонаря тишине Крозье молчит, сознательно устрашая матроса выражением своего лица. Наконец он спрашивает:

— Что за звуки, по-твоему, ты слышал, Мэнсон? Тебе кто-нибудь рассказывал истории про призраков?

Мэнсон открывает рот, но, похоже, не может решить, на какой вопрос ответить в первую очередь. На толстой нижней губе у него образуется налет инея.

– Уокер, — наконец говорит он.

– Ты боишься Уокера?

Джеймс Уокер — друг Мэнсона, примерно одного возраста с этим идиотом и немногим умнее — был последним человеком, погибшим на льду всего неделю назад. Корабельные правила предписывали членам команды держать открытыми лунки, просверленные во льду рядом с кораблем, — даже если толщина льда десять или пятнадцать футов, как сейчас, — дабы иметь доступ к воде в случае пожара, вспыхни таковой на борту. Уокер и два его товарища отправились в темноте вскрывать одну такую старую лунку, которая затянулась бы льдом меньше чем за час, если бы не металлические штыри, вколоченные по окружности. Белое чудовище, внезапно появившееся из-за торосной гряды, в считанные секунды оторвало матросу руку и раздробило грудную клетку — и исчезло прежде, чем вооруженные часовые на палубе успели вскинуть дробовики.