Все перемены - к лучшему - Бодров Виталий Витальевич - Страница 5

День 4

Бельоника — чудесный город. Не так красив и изящен, как столица, и, тем не менее, для Кельда он был чем-то особенным. Напускная суровость обветшалых каменных стен, замшелых башен всегда находила отклик в его сердце. Он любил этот город, строгое изящество его парков и бесшабашное веселье театральных подмостков, его причудливые мостовые из зеленоватого камня.

Он любил этот город, и город любил его. Недаром лучшие его друзья жили здесь. Те, которых он некогда оставил в прошлом… чтобы вернуться к ним через долгие годы.

Стражник равнодушно поймал брошенную серебряную монету. Положил ее в кошель и тут же забыл о человеке с гитарой за спиной. Мало ли их тут ходит, с гитарами и без них…

Кельд шел по улицам, наслаждаясь внутренним покоем и некой гармонией, воцарившейся в его душе. Бель-о-ни-ка! — выстукивали его сапоги. Бель-о-ни-ка! — отзвонили часы на башне городской ратуши. Бель-о-ни-ка! — прозвенела гитара, когда он осторожно извлек ее из футляра.

Кельд аккуратно расстелил у дороги плащ, сел на него, скрестив ноги и запел. Люди, спешащие по своим делам, останавливались, разом забывая о неотложных проблемах. В их глазах он видел нежданно проснувшуюся надежду, надежду на чудо. Ту самую, что волшебным светом сияет в глазах ребенка и постепенно гаснет, когда он подрастает.

Гитара звенела, играя с голосом менестреля в пятнашки. Она то чуть отставала, то вновь нагоняла его, чтобы слиться в одно, то забегала чуть вперед. Кельд пел. Пел, вкладывая в песню всю душу, все тепло, которое у него осталось. Всю свою жизнь…

И люди смеялись и плакали, слушая его песни.

А потом гитара замолчала. Кельд встал, ухватил, не глядя, горсть монет, что щедро набросали горожане. И пошел в ближайшую корчму.

— Кельд! Это ты, дружище?

Менестрель обернулся. Старина Брельд, постаревший, погрузневший за эти годы. Конечно же, это был он, его старый надежный друг. Кельд ощутил укол в сердце, прошлое неожиданно вернулось, чтобы пожать ему руку.

Когда-то он покинул Бельонику, променяв ласковое спокойствие любимого города на столичный блеск и суету. И ни разу, ни разу не встречался с тех пор с теми, кто некогда был для него дорог, отрезав себе все дороги обратно.

Теперь настало время обернуться и посмотреть назад

— Привет, Брельд, — улыбнулся он. — Как дела? Ты здорово сдал, старик!

— Зато ты не изменился, — хмыкнул Брельд, пожимая протянутую руку. — Время к тебе милосердно, дружище. Черт, завидую тебе, мы все постарели, а ты…все так же молод, как и раньше. Колдовство какое-то, не иначе!

Кельд улыбнулся. Как, интересно, он мог постареть, если чувствовал себя таким же молодым, как и раньше?

— Хорошо, что ты забрел к нам, — помрачнел Брельд. — Хоть проститься с тобой успею. Я ведь болен, Кельд… неизлечимо. И скоро умру, наверное. Знахари не говорят, но я-то знаю, мне недолго осталось.

— Все там будем, — пожал плечами менестрель. Сейчас ему казалось странным, что кто-то может бояться смерти, тем более, неунывающий весельчак Брельд. — Кто раньше, а кто позже.

— Лучше уж позже, — пробурчал Брельд, похоже, равнодушие друга его изрядно задело.

— Когда колесница приходит к финишу первой, никто на ипподроме не жалеет возницу, — мягко сказал Кельд. — Почему мы должны сожалеть о тех, кто ушел раньше?

— Ты не говорил бы так, если б сам был на пороге смерти, — укорил его Брельд. Менестрель рассмеялся в ответ.

— Я не боюсь смерти, дружище. А ты… хочешь хороший совет? Ты ведь прекрасный художник, возьми холст и кисти, нарисуй свою последнюю картину. Так нарисуй, чтобы она стала лучшей из всех! Чтобы даже слепой увидел ее и восхитился. Такую картину, чтобы и двести лет спустя она никого не оставила равнодушной!

— Что мне до того, что будет через двести лет? — хмыкнул Брельд. — Раз уж мне мало осталось, надо получить от жизни все! Пойдем в кабак, напьемся, как раньше… шлюх снимем… помирать надо весело и со вкусом.

— Не так уж важно, когда и как ты умрешь, — возразил менестрель. — Важнее, сделал ли ты то, для чего появился на свет? Нарисуй картину, Брельд. Прошу тебя, нарисуй.

— Не хочу, — помрачнел тот. — Все это в прошлом, дружище. Я достаточно богат, чтобы не подрабатывать больше этой мазней. У меня свои виноградники и гончарная мастерская, десятки людей на меня работают. Зачем мне писать картину? Пойдем, выпьем за встречу. Я соскучился по тебе, бродяга!

— У меня не так много времени, чтобы тратить его на вино, — мягко ответил Кельд. — Прости, дружище, но мне самому до смерти осталось не так уж и долго. Я не останусь на твои похороны. У меня впереди другие…на которые никто не в силах опоздать. Серебрянка…

— А у меня — шип сердца, — вздохнул Брельд. — Я тебя прошу, умоляю, составь мне компанию. Если повезет, умрем вместе за столом, хмельными и веселыми, в компании красивых девушек. У меня не было в жизни человека ближе тебя…

— Я не могу, — Кельд твердо посмотрел ему в глаза. — Я еще не написал свою Песню. Ту, для которой был рожден на свет. А времени уже почти не осталось. Прощай, Брельд.

Он повернулся и пошел прочь, спиной чувствуя укоряющий взгляд друга. Острое чувство жалости и вины разрывало ему сердце. Но он не мог, никак не мог остаться, даже остановиться не мог. Не рожденная еще Песня упорно гнала его вперед, в дорогу.

Бель-о-ни-ка, стучали его сапоги. Бель-о-ни-ка, рыдала за углом шарманка. Бель-о-ни-ка, печально звенела гитара. Город, в который ему уже не вернуться. Город, который подарил ему самые счастливые минуты в жизни. Город, в котором умирал сейчас его лучший друг…

— Прости, дружище, — прошептал он онемевшими губами. — Я не могу иначе.

Слезы бежали по его щекам, прохожие удивленно поглядывали на него, но ему было наплевать.

— Мне жаль тебя, Брельд, — шептал он, продолжая мучительный диалог с другом. — Жаль, что ты не использовал свой последний шанс что-то изменить. Что-то успеть, что-то создать. Ты всегда боялся перемен.

…А все перемены — к лучшему…

Ночь 4

Аскарон был вне себя. Проснуться днем! Невероятно! Вампиры никогда не просыпаются днем, это один из законов мироздания. А вот его угораздило! Весь вечер он боролся с желанием поднять штору и взглянуть на солнце. Хотя и знал, что его лучи для него смертельны!

Наверное, это кровь Охотника так подействовала, подумал вампир мрачно. Слишком много в ней жизненной силы, слишком много энергии.

Он прислушался к себе, но не ощутил даже отголоска своего вечного Голода. Крови не хотелось, даже мысль о ней внушала сейчас отвращение. Аскарон усмехнулся. Сытый вампир, это нонсенс. Но раз уж так случилось, почему бы просто не полетать над ночным городом? Ночь и луна, что может быть лучше для Детей Ночи?

Летучая мышь черной молнией выскользнула из окна и растворилась в ночной тьме. Он летел над ночным городом, упиваясь своей мощью. Улицы были пусты, люди не любят это время суток. Глупцы! Что может быть прекраснее ночи, с ее лунным светом и загадочной пляской теней?

Аскарон засмеялся. Да, вампирам не доступны человеческие чувства, но, выпив крови, они могут вернуть их — на короткое время. Или не на короткое — если жертвой оказался Охотник.

Летучая мышь пискнула где-то рядом и свернула в сторону, почувствовав опасность. Глупышка! Вот уж чего вампиры не делают, так это не охотятся на летучих мышей. Что эта дуреха о себе возомнила?

Он спикировал вниз, напугав обнимающуюся парочку. Девушка взвизгнула от страха, парень тут же обернулся, готовый ее защитить. По всему видно, герой, летучих мышей не боится. Интересно, кто из них бежал бы быстрее, прими он свой истинный облик? Скорее всего, как раз парень, девушке мешали бы юбки. Хотя не факт, женщины существа непредсказуемые — даже для вампиров. Никогда не знаешь, что они отчебучат в следующий момент.

Аскарон скривил мордочку. Однажды он поохотился на подобную парочку. Парень бежал с таким визгом, что перебудил добрую половину города. А девчонка врезала ему по лицу медальоном — серебряным, кстати. Ожог до сих пор ноет, хотя прошло уже две сотни лет. Он был тогда еще молод и неопытен, и Песнь его еще не набрала своей чарующей силы.