Похитители - Фолкнер Уильям Катберт - Страница 21

– Ты это чего? – сказал он.

– Ничего, – сказал Нед. – Смотри, куда едешь, а обо мне не заботься. Обо мне заботиться нечего, у меня тут тоже есть знакомые. Ты только покажи, где этот автомобиль будет стоять завтра утром, а уж я буду там вовремя.

– Да уж, черт тебя подери, лучше будь вовремя, – сказал Бун. – Если хочешь попасть в Джефферсон не пешим ходом. Мы с Люцием тебя на прогулку не приглашали, так что за тебя не ответчики. На что ты нам с Джефферсоном сдался? Да плевать мне с высокой горы, вернешься ты или нет.

– А вот пригоним автомобиль в Джефферсон, да прядется держать ответ перед Хозяином Пристом и мистером Мори, так не до того нам всем будет, чтобы плевать, – сказал Нед.

Но препираться уже не имело никакого смысла, ровно никакого. Поэтому Бун ответил только:

– Ладно, ладно. Я одно тебе говорю: хочешь назад в Джефферсон, где тебе будет не до того, чтобы плевать, так лучше сиди в машине, когда я стану выезжать домой.

Мы почти добрались до Главной улицы: высокие здания, магазины, гостиницы – Гастона (нынче ее не существует), и Пибоди (переехала в другое место), и Гейозо, которой весь наш клан, Маккаслины-Эдмондсы-Присты, присягнул на верность как фамильной святыне только из-за того, что наш дальний родственник, Теофил Маккаслин, отец дядюшки Айка, был в числе всадников, которые, как передает легенда (то есть, может, для посторонних и легенда, а для нас – непреложный факт), во главе с братом генерала Форреста ворвались галопом прямо в вестибюль [21] и чуть не взяли в плен генерала-янки. Однако до Гейозо мы не доехали. Бун свернул раньше в боковую улочку, вроде тупика, – два бара на углу, дома вдоль нее ни старые, ни новые, и тишина, такая тишина, прямо как в Джефферсоне ранним воскресным вечером. Бун так и сказал:

– Тебе бы заглянуть сюда вчера вечером, что ты сказал бы тогда. Да и в любой субботний вечер. Или даже в любой будний вечер, когда в городе какое-нибудь сборище – пожарников, или полицейских, или всяких там благотворителей.

– Может, все ушли к вечерней службе, – сказал я.

– Нет, – сказал Бун. – Навряд ли. Скорей отдыхают.

– От чего? – спросил я.

– Хи-хи-хи, – сказал Нед с заднего сиденья. Очевидно, это надо было понимать так, что Нед бывал в Мемфисе и прежде. И возможно, даже дед, догадываясь иногда, не знал – как часто. А мне, сам понимаешь, было только одиннадцать. На этот раз, пользуясь тем, что улица пуста, Бун повернул голову.

– Попробуй только еще раз… – сказал он Неду.

– Что – еще раз? – спросил Нед. – Я же только говорю – покажи, где эта хреновина будет стоять завтра утром, и я раньше вас в ней сидеть буду.

И Бун показал. Мы как раз подъезжали: дом нуждался в покраске не меньше остальных домов вокруг, и стоял он в пустом голом дворике, но перед входной дверью было нечто вроде решетчатого вестибюля, наподобие колодезного домика. Бун поставил машину у обочины. Теперь он мог повернуться и как следует поглядеть на Неда.

– Хорошо, – сказал он. – Ловлю тебя на слове. А тебе советую поймать на слове меня. Значит, в восемь утра с боем часов. И имей в виду, с первым ударом, а не с последним. Потому что последнего я уже не услышу.

Нед уже выбрался со своим чемоданчиком и грязной рубахой на тротуар.

– Мало тебе своих забот, что ты еще и в мои нос суешь? – сказал он. – Ежели ты сможешь разделаться со своими здешними делами к восьми утра, так почему я не могу? – Он зашагал прочь. Потом сказал на ходу, не оборачиваясь: – Хи-хи-хи.

– Пошли, – сказал Бун. – Мисс Реба даст нам помыться. – Мы вылезли из машины. Бун протянул руку к заднему сиденью и взялся было за саквояж, но потом сказал «Ах, да», и протянул руку к приборной доске, и вынул ключ зажигания из замка, и положил в карман, и опять было взялся за саквояж, но остановился, и вынул ключ зажигания из кармана, и сказал: – На, возьми. Я, чего доброго, суну его куда-нибудь, да потеряю. Спрячь в карман хорошенько, чтоб не вывалился. Можешь сверху платком заложить. – Я взял ключ, а он опять потянулся за саквояжем, и опять передумал, и, торопливо оглянувшись через плечо на пансион, чуть отвернулся, вынул из заднего кармана бумажник, раскрыл его, прижимая к себе, достал пятидолларовую бумажку, и остановился, и достал еще бумажку в один доллар, и закрыл бумажник, и украдкой протянул его мне за спиной, и сказал не скороговоркой, но вполголоса: – Тоже спрячь. Я его тоже могу где-нибудь потерять. Когда нам понадобятся деньги, я тебе скажу, сколько мне дать. – Я же никогда раньше не бывал в пансионах, не забывай, мне было всего одиннадцать. Поэтому я положил в карман и бумажник, а Бун взял саквояж, и мы прошли в калитку, по дорожке, вошли в решетчатый вестибюль и остановились перед входной дверью. Бун не успел дотронуться до колокольчика, как сразу послышались шаги. – Что я тебе говорил? – торопливо сказал Бун. – Они, поди, все из-за занавесок на машину пялятся.

Дверь отворилась. За ней стояла молодая негритянка, но прежде чем она успела открыть рот, ее оттолкнула в сторону белая женщина, тоже молодая, с приветливо-суровым красивым лицом, чересчур рыжими волосами и двумя желтоватыми бриллиантами в ушах – крупнее мне не доводилось видеть.

– Будь ты неладен, – сказала она. – Как только Корри получила вчера от тебя письмо, так я ей велела сразу дать телеграмму, чтобы ты не привозил сюда мальчишку. Один у меня уже неделю живет, и я считаю, одного адского отродья на любой дом хватит, а если уж на то пошло, то и на целую улицу тоже. А такого, какой свалился на нашу голову, и на целый Мемфис хватит. И не ври, что ты не получал телеграммы.

– Не получал, – сказал Бун. – Мы, наверно, уехали из Джефферсона до нее. Что же теперь прикажете с ним делать? Во дворе привязать?

– Входите уж, – сказала она. Она отодвинулась, пропуская нас, и, как только мы вошли, негритянка заперла дверь. Я тогда не понял – зачем; может, у них в Мемфисе так было заведено, даже когда хозяева дома. Прихожая была как прихожая, с лестницей наверх, но я сразу почуял какой-то особый запах, весь дом был им пропитан. Совсем для меня новый, незнакомый запах. Нельзя сказать, что он мне не понравился, нет, просто застал врасплох. То есть как только я его почуял, я понял, что именно такого запаха ждал всю жизнь. Мне думается, что вот так, ни с того ни с сего, с бухты-барахты, обрушивать на человека следовало бы только тот опыт, без которого вполне было бы можно прожить до самой смерти. Но к неизбежному (и, если хотите, необходимому) опыту даже как-то непорядочно со стороны Обстоятельств, Судьбы не подготовить вас заранее, особенно если вся подготовка заключается всего лишь в том, чтобы дождаться, пока вам стукнет пятнадцать лет. Вот какой это был запах. Женщина продолжала говорить:

– Ты не хуже моего знаешь, мистер Бинфорд терпеть не может, когда мальчишек берут на каникулы в за-

ведение. Сам слышал, что он говорил прошлым летом, когда Корри в первый раз приволокла сюда этого пащенка. Она, видишь ли, считает, что на ферме в Арканзасе он недостаточно топкое воспитание получает. И мистер Бинфорд правильно говорит: все равно они скоро срмп сюда придут, так зачем их раньше времени торопить, пусть сперва хоть деньжатами обзаведутся да и тратить их научатся. А что клиенты скажут? Они для дела приходят, а мы тут сопливый детский сад развели. – Мы прошли в столовую. Там стояла пианола. Женщина все еще говорила. – Как его звать?

– Люций, – ответил Бун. – Поздоровайся с мисс Ребой, – сказал он мне.

Я поздоровался, как всегда, как, надо полагать, научили моего деда его мама, а бабушка научила отца, а мама научила нас, то есть, употребляя слово Неда, «шваркнул» ножкой. Когда я выпрямился, мисс Реба смотрела на меня очень пристально и с очень странным выражением лица.

– Провалиться мне па месте, – сказала она. – Минни, ты видела? А что мисс Корри?…

– Одевается, спешит, – сказала служанка. Тут-то я его и увидел. Я имею в виду – зуб Минни. Я хочу сказать – вот почему, да, вот из-за чего я, ты, все на свете и каждый в отдельности навсегда запоминал Минни. У нее и вообще-то были красивые зубы, – точно маленькие белейшего алебастра надгробные камни, подобранные один к одному и аккуратненько зазубренные, сверкавшие на густо-шоколадном лице, когда она улыбалась или говорила. Но этого мало. Передний верхний зуб справа был золотой, и на ее темном лице он, как владыка среди подданных, царил среди слепящего белого блеска остальных; он буквально сиял, светился медленным внутренним огнем, более ослепительным, чем золото, и постепенно этот зуб начинал казаться даже крупнее обоих желтоватых бриллиантов мисс Ребы вместе взятых. (Позднее я узнал, неважно каким образом, что она вынула золотой зуб насовсем и на его место вставила заурядный белый зуб. как у всех смертных; и я очень огорчился. Мне казалось, что, будь я ее расы и возраста, стоило бы жениться на ней, чтобы только каждый день видеть напротив себя за столом этот зуб в действии; мне было всего одиннадцать, и я не сомневался, что даже пища, которую этот зуб пережевывает, имеет особый вкус, что она особенно аппетитная.)