И отрет Бог всякую слезу - Гаврилов Николай Петрович - Страница 8

— Господь усмотрит себе жертву. Кровь нас ждет… — неожиданно и громко сказала стоящая у лавочки бабка. Саша вздрогнул, непонимающе посмотрел на нее и, не оглядываясь, пошел в подъезд.

— И было утро, и был вечер, день первый, — произнес Семен Михайлович, направляясь вслед за Сашей, держа в руках связки книг.

IV

Все учреждения Минска начинали работать с девяти часов утра.

Александр вышел из дома в восемь двадцать. Ему предстояло добраться тихими утренними переулками до улицы Советской, пересечь ее, пройти еще три квартала, а затем свернуть на улицу Энгельса, где находилось здание военкомата. План был предельно простой: прибыть в военкомат, сказать, что от волнения забыл документы дома, если это возможно, записаться добровольцем, прибавив себе год, и ждать, что из этого получиться.

День обещал быть жарким. На небе по-прежнему не было ни облачка, мокрая от сока листва деревьев стояла ни шелохнувшись. В высыхающих лужах купались нахохлившиеся голуби. Несмотря на утро рабочего дня, город оказался вымершим. Пусто было на улицах. Томимый каким-то непонятным предчувствием, Саша вышел на Советскую и быстро пошел вдоль трамвайной линии. Обычно суетливая главная улица города тоже оказалась безлюдной, лишь изредка навстречу попадались одинокие прохожие. На повороте на Энгельса стоял длинный старинный дом, на первом этаже находился большой гастроном, со стеклянными витринами, с лепниной на колоннах. Отразившись в этой витрине и морщась от сосущего предчувствия, Саша уже собирался повернуть за угол дома, машинально отмечая взглядом выезжающий из-за поворота трамвай, женщину с девочкой на остановке, как вдруг услышал какой-то гул. Гул шел сверху. Звук приближался по нарастающей, перешел в рев. Тротуар и проезжую часть накрыла какая-то тень.

А в следующую секунду плотная волна воздуха с размаху швырнула его на каменную стену дома. Уши заложило страшным ударом, затем еще одним, — А…аах… Стекла в витрине гастронома вылетели, будто их выбили изнутри. Еще находясь в сознании, каким-то боковым зрением Саша успел заметить, как часть соседнего четырехэтажного дома медленно поползла вниз.

Прошло несколько секунд, прежде чем он пришел в себя. Задыхаясь и кашляя от удара об стену, от вони тротила, от кирпичной пыли, Саша с трудом поднялся на четвереньки. Голова раскалывалась от боли, в ушах стоял непрерывной навязчивый звон. Пытаясь постигнуть причину этого звона, еще полностью не осознавая, что произошло, он медленно, как во сне, обвел глазами мир вокруг себя и увидел пустую улицу, дымящуюся воронку посреди трамвайных путей, и сам искореженный взрывом трамвай с полностью выбитыми стеклами. Трамвай не опрокинуло, звон шел оттуда, видно вагоновожатая намертво зажала рукой рычаг. Больше ничего слышно не было, никаких криков, взрывов и рева самолетов, на улице стояла полная тишина, и в этой тишине непрерывно звенел трамвайный звонок. Вместо части соседнего дома на земле лежала огромная куча битого кирпича. А еще на трамвайной остановке лежали двое.

Пошатываясь, держась руками за голову, Саша поднялся и побежал туда. Первой на асфальте он увидел девочку. Она лежала на спине и казалась абсолютно нетронутой, только сандалии от удара слетели с ног, обнажая белые чистенькие носочки. Мелькнула мысль, что она просто оглушена взрывом. Опустившись перед девочкой на колени, морщась от приступов головокружения, пытаясь ее приподнять, Саша просунул ладонь ей под голову, но тут же отдернул руку обратно. Волосы на ее затылке были мокрыми и горячими от крови. Глаза девочки были полуоткрыты, она часто и коротко дышала.

Совершенно не зная, что надо делать в таких ситуациях, Саша чуть не плача оглянулся по сторонам, но на улице было пусто. Совсем рядом, в метрах трех, на боку лежала женщина в задранном полосатом платье. Женщина лежала, не шевелясь, одна нога ее была оторвана, вокруг темнело огромное пятно. Каким-то шестым чувством Саша понял, что это мать девочки, что она уже мертва, и ужаснулся; как же он ей об этом скажет. И как только он об этом подумал, изо рта часто дышавшей девочки струйкой потекла кровь, а глаза стали закатываться. Где-то во дворах запоздало, протяжно, завыла сирена. С момента внезапной воздушной атаки прошло не более трех минут, воронка еще дымилась, трамвай звонил, с шуршащим звуком осыпался кирпич в разбитом здании, но Саше казалось, что прошла вечность. Это были первые убитые, увиденные в его жизни. От чужой крови волнами накатывала слабость, руки дрожали. Сухо всхлипнув, Саша зачем-то стал тянуть неподвижную девочку к себе. Она уже не дышала, голова со слипшимися от крови волосами безвольно болталась из стороны в сторону.

А к ним уже бежали какие-то люди.

Дальнейшее Саша помнил смутно. Его спросили: «не ранен, парень?», быстро ощупали и оторвали от мертвой девочки. Затем он долго сидел на тротуаре и отрешенно смотрел, как к воронке подъехала машина скорой помощи, как в нее, закрыв обеих простынями, заносили мать и дочь, по воле судьбы не оставленных жить по раздельности. Смотрел, как вытаскивали из трамвая мертвую вагоновожатую, как выводили из полуразрушенного дома ошеломленных, раздетых жильцов. Оказывается, тревогу объявили, когда он вышел из дома, именно поэтому город казался таким пустым.

— Прорвался, гад. Здесь две бомбы сбросил, и еще две на площади Свободы. Но там только мужчину одного легко ранило, — громко говорил кому-то военный с голубыми петлицами. Голос военного уходил как бы в пустоту, гас, не проникая в сознание. Саша слышал его слова, но вникнуть в них не мог, да и не старался. Голова раскалывалась, его подташнивало, плечо ныло от удара об стену, а перед глазами, словно замерев, все так же стояла пустая улица и лица девочки и матери, первых увиденных жертв войны.

Путь обратно домой занял целый час. Прохожие смотрели на него с испугом; вся его рубашка, руки, даже лицо, были измазаны кровью девочки. Чем дальше он удалялся от центра, тем меньше людей были в курсе того, что произошло. Здесь продолжалась обычная жизнь, люди никуда не торопились, спокойно выходили и заходили в двери открытых магазинов, некоторые даже улыбались. В одном из проходных дворов пожилая женщина выгуливала рыжую лохматую собачку, от избытка энергии собачка с лаем носилась по двору, а старушка следила за ней любящим взглядом. В другом две мамы разговаривали между собой, в руках одной была авоська с зеленью, их дети играли в песочнице, и от этой мирной картины Саше захотелось заплакать.

— Где ты был? — ахнула мать, увидев сына, перепачканного кирпичной пылью и разводами засохшей крови. Саша хотел рассказать ей все: как текла темная струйка изо рта маленькой девочки, которая в свои десять-двенадцать лет еще никому не могла сделать зла; о вагоновожатой, не выпускающей из руки проволочный звонок трамвая; про чудо, благодаря которому он остался жив, хотя стена дома, где он проходил, была вся испещрена осколками. Но почему-то не рассказал. Сказал только, что на Советской упали две бомбы, и он помогал раненым.

Говорят, к чужым смертям привыкаешь очень быстро. Был человек, и нет его, не стоит о нем думать, он к нам не вернется, мы к нему придем. Но первое прикосновение войны запоминаешь навсегда. Весь остаток дня внутри Саши словно горели две поминальные свечи, освещая его изнутри строгим немеркнущим светом. Он был немногословен, даже отрешен, отвечал, когда его спрашивали, пил чай, ел борщ, но отцу с матерью было понятно, что он находится в комнате лишь телом. Отец рассказал, что по всем предприятиям Минска проходят митинги, что начата мобилизация военнообязанных, а с вокзала на запад уходят поезда, набитые военнослужащими, срочно возвращающихся из отпусков в свои части. О событиях на фронте все так же было ничего неизвестно, сводки по радио невнятно сообщали о тяжелых боях на границе. Немецкий самолет, сбросивший с утра бомбы в центре Минска, оказался единственным. Больше в этот день покой города не нарушался.

Ближе к вечеру Саша спросил о Бродовиче, но его никто не видел. Оказалось, что мать Кости ищет его с утра. На общей кухне бродили слухи о формирующемся на станции Колодищи запасном полке, составленном из одних добровольцев. Услышав это, отец помрачнел, вызвал Сашу в коридор, чтобы мать не слышала и, с непривычной для него жесткостью сказал, смотря Саше прямо в глаза: