Рысюхин, наливайте на всех! (СИ) - "Котус" - Страница 35

Зато остались предметы «для общего развития» — фехтование, танцы и «Изящные искусства», куда свалили в кучу рисование, музыку и стихосложение. Пользу фехтования я с недавних пор оспаривать не собирался, танцы вызывали досаду из-за потерянного времени и необходимости следить за тем, чтобы держать дистанцию с партнёршами, и в прямом, и в переносном смысле. С «искусствами» же было всё неоднозначно: музыку и стихосложение мне пообещали зачесть за песни, авторство которых было утверждено за мною документально, то вот рисование, вспоминая зимние страдания над изображением Рысюхи, заранее вызывало тоску и печаль. Разве что схитрить и «увлечься» металлографией, изготавливая изображения из металлических порошков?

«Не прокатит. Преподавателю нужно не получить от вас некоторое количество художественных изделий, а обучить определённым техникам и владению предусмотренными программой инструментами. Художественная ценность полученного результат для них даже не вторична, она где-то месте на пятом».

«Так что, можно не стараться?»

«Наоборот — стараться надо, причём так, чтобы старания были заметными и постоянными. А вот их результат уже не столь важен. Если вариант „старался, но не получилось“ практически гарантирует зачёт, то в случае „левой лапой «на отцепись» нарисовал картину“ пересдача более чем вероятна, даже если картина будет хорошей».

«Вот откуда ты всё это знаешь⁈»

«Личный опыт, опыт детей. Ну, и супруга — учительница, как и родная бабушка и старшая сестра тёщи. И участие, в качестве ассистента, в подготовке материалов для жены: она у меня и в журналах печаталась, и в конференциях, и на конкурсах призовые места занимала. Но вот с набором текста, точнее, с работой в текстовых редакторах, у неё была беда. Приходилось помогать — ну, кое-что и запомнилось»,

«Ясно. Значит, буду не просто позориться, а делать это старательно».

Неделя пролетела вообще незаметно. Настолько, что в пятницу только после того, как позвонили из ателье с вопросом почему не забираю свой заказ вспомнил, что неделю назад, сразу после разговора с Машей, отдал привести в порядок парадную форму. И порадовался, что сделал это тогда, потому что потом забыл об одежде для бала полностью, утонув в учёбе. Могло быть действительно «мучительно больно», причём не только в переносном смысле.

Бал занимал два дня, но при этом в первый день начинался в три часа после полудня. Так что было время и выспаться, и привести себя в порядок, и понервничать, и порепетировать. Вот чтобы помешать моей Мурмуське переживать на ровном месте, и чтобы вместе с ней прибыть на репетицию я и ехал в Могилёв в одиннадцатом часу утра. Честно сказать, я и сам понемногу начал дёргаться и нервничать насчёт того, как пройдёт выступление, как публика примет «мой» вальс и как ко всему этому в итоге отнесётся администрация академии во главе с ректором. Дед это заметил и попытался отвлечь разговором.

«Вот скажи мне, Юра, как так получилось, что у вас входные дни называются точно так же, как у нас?»

«Будни тебя не интересуют?»

«Так с ними всё понятно — просто от порядкового номера. Но вот суббота и воскресенье — как⁈ У нас их появление в языке намертво завязано на приход христианства, у вас такого нет и никогда не было. Так откуда же⁈»

«Суббота происходит от какого-то древнего языка, „шуббат“ там означает „отдых“ вроде как».

«Не „шуббат“, а „шаббат“ — это из древнееврейского. Вопрос как, зачем и почему это слово попало оттуда сюда и здесь прижилось⁈»

«Понятие не имею. Зато с воскресеньем всё проще, это нынешний Император ввёл в обращение давно уже. До того последний день недели назывался знаешь как?»

«Внучек, ты меня за маразматика-то не держи. И белорусский я знаю[1]».

«Да, точно. Ну вот, и неделя называлась „неделя“, и последний день — тоже „неделя“. Путались все время от времени, в конце концов Петру Алексеевичу это надоело, и он повелел переименовать одну из недель. Дьяки думные три года спорили, что переименовывать и как, но ни до чего не договорились. Тогда Император по легенде, глядя на похмеляющегося утром друга спросил его: „Что, Ильюха, воскресаешь после вчерашнего?“ и, повернувшись к прочим, сказал: „Повелеваю последний день недели, день отдыха, именовать 'воскресением“ в знак того, что он даден на то, дабы восстать как птица Феникс к новым трудам!»

«Да, легенда забавная. Не спорю. Но какое-то совпадение маловероятное получается, на мой взгляд».

«Просто ты — старый параноик!»

«Даже если ты точно знаешь, что у тебя паранойя — это ещё не значит, что на самом деле за тобой не следят!»

В квартире Мурлыкиных дым стоял коромыслом. Семейство — точнее, его женская часть — металось по квартире в состоянии тихой паники. Даже Мявекула, казалось, заразилась общим настроением и бегала туда-сюда с заносами на поворотах: подрезанные когти не давали надёжно уцепиться за скользкий паркет. Уровень неадекватности можно было оценить хотя бы по тому, что Василиса оставила кондитерское подношение в прихожей, а потом унесла на кухню, при этом спрятав где-то левую туфлю, которую потом искали полчаса всей семьёй.

Маша встретила меня с ужасом в глазах:

— Юра! Ты не готов⁈ Ты в этом на бал⁈

— Успокойся, парадная форма висит в фургоне. Вчера забрал из ателье после чистки и подгонки. Померил, всё проверил и упаковал обратно в чехол при помощи горничной.

Паника из глаз ушла, озабоченность осталась и Маша тут же куда-то убежала. Я поначалу пытался как-то помочь, несмотря на то, что дед меня отговаривал, но быстро понял, что никакие мои усилия не приводят к уменьшению хаоса и паники.

«Не перестанешь участвовать во всём это бардаке — ещё и виноват окажешься».

«В чём⁈»

«Да в чём угодно и во всём сразу. Не обращай внимания — это входит в программу. Соберутся и успеют, поверь на слово. Иди лучше, с Василичем посиди, ему очень нужно с кем-то относительно вменяемым пообщаться».

«Спасибо за комплимент — я про „относительно“ вменяемого».

В общем, через пятнадцать минут после приезда я уже сидел в кабинете у Мурлыкина. Он как раз закончил «заряжать» рябиной на коньяке специальную фляжку для скрытого ношения и предложил остаток жидкости употребить на месте, для лечения нервов.

— Юра, ты не представляешь, что тут творится. Он вот так вот третьи сутки носятся, с перерывом на учёбу. И если на неделе я хоть на службу сбежать мог, то сегодня вообще беда!

В двенадцать часов в кабинет ворвались Маша с мамой.

— Вы что сидите⁉ Уже выходить пора, а вы не готовы! Надо ещё извозчиков найти, причём таких, чтоб можно было платья не помять и не испачкать!

— Зачем? — С непоколебимым спокойствием спросил Василий Васильевич.

— Что «зачем»⁈ Что именно тебе «зачем»⁈

— Вся суета. Маше назначено явиться для репетиции к третьим воротам к часу пятнадцати. Юра на своём фургоне довезёт за пятнадцать минут. Ещё пятнадцать минут положим на всякие случайности. Выходим в двенадцать сорок пять и всё спокойно успеваем.

— А чтобы платья не помять и не испачкать, их сейчас можно снять и спрятать в чехлы, — рискнул добавить идею я.

— И где мы переодеваться будем? В кустиках⁈

— В фургоне. Места там вполне достаточно, особенно если столик убрать.

У Маши, как имеющей опыт поездок на моём автомобиле, пусть и предыдущей версии, взгляд прояснился раньше, чем у тёщи.

— Точно! Мы с Юркой переоденемся первыми и пойдём на репетицию, ключи от фургона оставим папе, он потом закроет. И в случае чего — можно будет вернуться туда чтобы отдохнуть.

— А ещё чтобы умыться, или привести в порядок себя и одежду: я там приделал умывальник и взял с собой утюг на макрах, специально вчера после ателье купил.

Понятное дело, что до без четверти час никто не досидел, уже через двадцать минут мы выезжали со двора. Правда, Мурлыкин это предвидел, и едва дамы вышли из кабинета, тут же потянул меня обуваться и собираться со словами:

— Не вытерпят они, полчаса не выдержат, хорошо, если четверть. Точнее, терпеть вообще не будут, платья снимут и прибегут требовать отъезда.