Пятнистый сфинкс - Адамсон Джой - Страница 60

Тем временем я старалась успокоить теленка, нежно поглаживая его, и мне удалось заставить малыша выпить немного разведенного молока, по капле вливая питье ему в рот. Потом мы собрались ехать домой, и Джордж включил мотор. Маленький буйвол тут же поднялся на ноги и попытался бежать следом за машиной — наверное, он теперь считал ее своей мамой. Он пробежал трусцой несколько сотен ярдов, и в конце концов его пришлось взять на руки и унести в загон. Просто поразительно, что за те несколько часов, как Джордж нашел осиротевшего теленка, тот успел привязаться к лендроверу, заменив им родную мать. Может быть, малыш чувствовал себя в безопасности возле такого большого предмета, который наверняка напоминал ему большое тело матери? Или возникновение этой ассоциации объяснялось тем, что его поили молоком возле машины? Ночью, когда мне не давали уснуть хохот и завывания по крайней мере трех гиен, перемежающиеся с отчаянными воплями павиана, которого они прикончили возле нашего лагеря, я особенно радовалась, что теленок нашел себе надежный приют. На следующее утро с тяжким предчувствием я пошла по следам гиен — через Мулику по отмели и вдоль дороги ярдах в пятидесяти от логова Пиппы.

Когда я пришла туда, я застала семью у самого входа в детскую: все наслаждались солнышком на открытой месте. Я смотрела, как малыши завтракают, а Пиппа любовно их вылизывает. Когда они насосались, она в первый раз позволила им поиграть, не отгораживая их от меня своим телом. Малыши тоже как будто стали привыкать и не шипели на меня, когда я их фотографировала, а только моргали своими большими глазами. Потом мне удалось покормить Пиппу из рук — в первый раз за четыре дня она по-настоящему поела. Вдруг снова начало моросить. Пиппа быстро загнала малышей под густые ветки и еще постаралась получше прикрыть их собственным телом. В этом неудобном положении она оставалась до тех пор, пока не перестал дождь, и тут, увидев, что Пиппа делает все возможное, чтобы держать малышей в тепле и сухости, какая бы жуткая погода ни стояла, я поняла, что только преданная забота матери обеспечивает отличное состояние детенышей. Пиппа почти не покидала малышей со дня их рождения, и я не представляла себе, что же будет, когда они начнут расползаться во все стороны, — ведь даже нам стало трудно продираться сквозь травяные заросли и кустарник. После полудня мы снова навестили семейство и нашли всех на том же месте. Пиппе, должно быть, очень хотелось подвигаться, и она воспользовалась нашим присутствием, чтобы прогуляться. Я пошла за ней с мясом и очень удивилась, что после основательной утренней трапезы она способна поглотить еще такое количество. Потом она стала кататься по земле и потягиваться с довольным мурлыканьем, а я обобрала клещей и немного поиграла с ней.

Совсем недавно я узнала, что будто бы в Крефельдском зоопарке маленькие гепарды умеют втягивать когти уже в возрасте десяти недель. На моих глазах дети Пиппы никогда не убирали и не втягивали когти, так что эти сведения вызвали у меня сомнение. А так как в этот день все мои гепарды были, по-видимому, в хорошем настроении, я решила использовать эту возможность и проверить, действительно ли они могут прятать когти. Поэтому я оставила отдыхающую Пиппу и пошла к малышам. Не наступая на притоптанную вокруг них траву, я попробовала затолкать коготки одного из малышей в подушечки, но они не поддавались. Довольная, я отошла к Пиппе и весь вечер наблюдала, как семейство играет: малыши перекатывались друг через друга и толкали Пиппу мягкими лапками. Она терпеливо сносила все выходки детенышей, ласково подталкивая их мордой. Наконец, она изловила одного и обняла его передними лапами; так он и уснул, удобно привалившись к ее груди, а остальные заснули, сбившись в кучу. Мне было пора идти домой; я обернулась и увидела голову гиены, которая подглядывала из кустов всего в пятидесяти ярдах от нас, но тут же исчезла. Мы с Гаиту бросились за ней, крича во весь голос и швыряя камни, но в сумерках мы так и не увидели, куда она ушла, хотя нам показалось, что она убежала к реке. Я очень встревожилась, но что я могла сделать — разве что молиться, чтобы с Пиппой и малышами ничего не случилось!

Когда стемнело, несколько львов затеяли склоку за рекой возле лагеря. По-видимому, это был очень большой прайд: они так ужасно ревели и рычали, что напугали меня до полусмерти. Трудно было понять, что привело их в такую ярость — разве что спор из-за добычи, но перепалка затянулась надолго, и чем дольше она продолжалась, тем больше меня мучило беспокойство за наших гепардов. В довершение всего один лев перебрался на нашу сторону и рычал всю ночь за моей палаткой, так что я глаз не сомкнула. И внезапно все смолкло. Лев, должно быть, вернулся к своему прайду; позднее мы не нашли его следов у дороги. С чувством огромного облегчения я пошла к логову Пиппы. Там было пусто. Ничто не указывало на то, что здесь побывал лев или гиена; только маленькое пятнышко крови, происхождение которого я не могла объяснить, — ведь кругом не было никаких следов борьбы: ни сорванных листьев, ни взрытой земли. Наверное, Пиппа, так же, как и мы, ночью услышала львиный рык и решила перебраться в более безопасное место. Мы стали обыскивать все кусты на расстоянии, которое она могла бы пройти четыре раза с детенышем в зубах. Наконец в нескольких сотнях ярдов нашли необыкновенно густой кустарник и обнаружили сбитые листья — какое-то животное явно пролезло через кусты. Мы прорубили эту колючую изгородь и увидели в середине небольшой кусочек грязи — возможно, здесь лежали малыши. Еще ярдов через пятьдесят мы нашли единственный отпечаток лапы, но он был так размыт дождем, что даже трудно было сказать, кто здесь прошел — гиена или гепард.

Мы искали еще час, не переставая звать Пиппу. Внезапно она возникла ярдах в пятистах от колючих зарослей. Она набросилась на мясо и стала глотать не жуя; я решила, что она торопится к детям, и была крайне удивлена, когда она вдруг разыгралась и целых полчаса не оставляла нас. Беспокоясь за малышей, я пошла в сторону, чтобы заставить ее повести меня к ним. Она неохотно последовала за мной и уселась возле куста рядом с «колючей изгородью», как будто охраняя вход в логово. Я отослала Гаиту домой — она сразу же перешла в укромное местечко между двумя густыми кустами и с мурлыканьем улеглась. Играя с ней, я заметила две небольшие кровоточащие царапины на ее передних лапах — не больше сантиметра. Может быть, из этих царапин и натекло пятнышко крови, найденное нами в ее логове? Я боялась, что лев нагнал на нее такого страху, что она даже мне не хотела показывать своих детей, и пошла домой, чтобы дать ей возможность покормить голодных малышей.

На обратном пути я опять осмотрела логово, где мы в последний раз видели все семейство вместе. Поглощенная поисками следов, которые помогли бы понять, откуда взялось кровяное пятнышко, я чуть не столкнулась нос к носу с Пиппой, которая шла за мной и старательно обнюхивала землю. Потом она вскарабкалась на дерево, осмотрелась кругом, спрыгнула и, обойдя по большой дуге вокруг меня, улеглась под деревом ярдах в шестистах. Был уже час дня, и я пошла домой ко второму завтраку, надеясь, что Пиппа наконец-то отправится к своим детям — по моим расчетам, они уже сильно проголодались. В лагере, к моей несказанной радости, меня встретил старый добрый Локаль. Я очень надеялась на его талант следопыта и взяла его с собой после завтрака, чтобы расшифровать следы Пиппы. Мы начали с двойного куста и едва унесли ноги, потому что там уже обосновался буйвол, отдыхавший на травяной подстилке. Обойдя сонного буйвола, мы обследовали второе логово Пиппы. Там все оставалось по-прежнему, и Локаль сказал, что кровь капнула из царапины Пиппы, потому что, даже если малышей унес питон или орел, обязательно должны были остаться следы борьбы. Пиппу мы нашли на том самом месте, где я ее оставила. Она зевнула, потянулась и дружелюбно приветствовала Локаля, а потом бросилась между нами, готовая начать веселую возню, Локаль осмотрел ее царапины и заключил, что они нанесены скорее острыми сучками, чем зубами. Потом Пиппа повела нас как ни в чем не бывало по тому же кругу, который проделала утром. По дороге она влезала на деревья или отдыхала в тени. Когда мы подошли к «колючей изгороди», она внезапно бросилась вперед, заползла внутрь и долго вынюхивала что-то в середине. Потом она затрусила дальше с таким безразличным видом, что у меня сжалось сердце. Было уже пять часов, а она все еще не собиралась уходить от нас, так что мы пошли домой, надеясь, что еще до наступления темноты она вернется к детям.