Князь Федор. Куликовская сеча (СИ) - Калинин Даниил Сергеевич - Страница 34

Наш богатырь недовольно засопел, но спорить с железобетонно-логичными аргументами побратима не стал — в то время как сам я, распоров брюхо очередному карасю (небольшой, самый сладкий будет!), подвел итог:

— Мы ведь тоже всех карасей и карпов себе берем. Вроде княжеская прихоть, но также несправедливо…

— Ешь твою…!

— Как так-то⁈

— Вышвырнуть его, и вся недолга!!!

Меня прервал раздавшийся в стороне ушкуйников крик — а после нашим изумленным взглядам предстала не шибко аппетитная картина: четверо повольников, разом подхватив сома со свисающими из распоротого брюха внутренностями, дружно потащили рыбину к концу отмели, после чего скинули ее в воду; сом исчез в толще воды с громким всплеском… Не удержавшись, я едко уточнил:

— А что же, рыбка не по вкусу пришлась?

Трое повольников прошли мимо нас со злыми, каменными лицами, и только один парень, что помоложе, глухо пробормотал:

— Кости человечьи у него в брюхе были…

Ушкуйники принялись потрошить щук, пару налимов и осетра — злобно ругаясь, удаляя костяные наросты, служащие последнему чешуей. В то время как сам я, коротко усмехнувшись, обратился к Михаилу:

— Из-за людоеда бы передрались, Мишань?

Смутившийся дружинник ничего не ответил — а вот самый молодой из нас Андрюха зябко передернул плечами:

— Что же, сом этот мог напасть на любого из нас прямо во время купания?

Я поспешил успокоить соратника:

— Он хоть и с человека ростом, а все же взрослого мужика под воду не утянет, да и с бабой не справится… Ребенка, если только. Но вообще, сомы — это падальщики, и полакомился он наверняка утопленником, или павшим в сече да угодившим в воду татарином. И осетр кстати, пищу также со дна добывает — вот и думайте, чего вам лопать… Как по мне, вкуснее небольшого карася, речной рыбы нет!

С этими словами я взялся за очередную рыбину, ловко скобля ее бока от чешуи. Не княжье занятие? Может быть… Но в походе я стараюсь исповедовать принцип, что все равны, и разделения на обязанности должны быть равными, и есть потребно одну и ту же пищу… Тогда и ратники будут воспринимать тебя, как «своего», крепче доверяя — и преданность их будет куда как искреннее и надежнее…

— А вот и наши камни!

…Где-то с час спустя, в очередной раз ткнув здорового, жирного карпа ножом, я развернул его спинкой к огню. Рыбина насаженна на относительно короткую, толстую и обструганную палку по всей длине — а ее лоснящиеся ароматным жирком бока широко раскрыты благодаря еще двум палкам-распоркам; они поуже и покороче. Сам же колышек, служащий этаким шампуром и одновременно вертелом, склонен под углом к уже догорающему костру, и легко проворачивается в песке.

— Княже, лепешки ведь наверняка готовы.

Я согласно кивнул Андрею, взяв одну из лепешек, ароматно пахнущую ржаным хлебом, и разломил ее пополам; пропеклась! К слову, рецепт ее приготовления до того прост и незамысловат, что только диву даешься — и в тоже время вкус ее неизменно радует.

Небольшие мешочки с ржаной мукой есть у каждого ратника; это один из немногих видов продовольствия, что мы можем позволить себе взять в дорогу — ведь практически все свободное под груз пространство на обоих стругах занято воском и мехами! Но мешочек с ржаной мукой грубого помола можно положить прямо под гребную скамью; когда же приходит время трапезы, его горлышко требуется максимально широко раскрыть, сделав в муке небольшую ямку-углубление, и залить в нее немного воды. Получившееся тесто, помещающееся в один кулак, замешивается прямо в мешке; обычно за раз мы готовим две-три лепешки — раскатав их в руках и выложив на раскаленные камни, словно на сковороду, или же бросив их прямо на поседевшие угли… Получается, кстати, весьма неплохо — словно хорошо поджаренный мякиш из ржаного хлеба с хрустящей корочкой, и вполне себе пропеченной внутри хлебной же сердцевиной. Настоящий походный хлеб! А под запеченную на углях рыбку так вообще самое оно…

Еще бы соли побольше было, да картошечки, что также в углях испечь… Но есть соли вдоволь могу себе позволить лишь я сам — чего благоразумно не делаю, не желая «отрываться» от дружинников. А запас репы, купленной два дня назад у казаков, уже израсходовался — ее как раз и запекли в углях, и слопали на первой же ночевке…

Но рыбы, выловленной сетями, что мы растягиваем промеж стругов под конец дневного пути, обычно хватает на сытную трапезу, остается немного и на утро. Днем же перехватываем прямо на веслах вяленой донской таранки или солонины, сухофруктов (в основном чернослив и сушеные яблоки) и совершенно высушенных сухарей; каш же не готовим вовсе — нет крупы. Исключение составляют лишь трапезы в казачьих городках — если нам везет остановиться подле них в конце дневного перехода.

Там же мы пополняем запас ржаной муки и сухофруктов (их есть требуется обязательно, в качестве профилактики против цинги!), докупаем сухарей и таранку (на самом деле — жирную вяленую плотву), солонину или татарскую бастурму (та же солонина, только еще и со специями). Иногда также перепадает и пахучего домашнего сыра, козьего или овечьего… Заодно договариваемся насчет продажи излишков провизии ушкуйникам, отстающим от нас ровно на один дневной переход.

Последние вышли из-под Ельца с куда как более солидным запасом круп, вяленого мяса и таранки, сухофруктов и меда (они-то идут без «товаров»!). Но и снабдить себя свежей рыбой сетями повольники уже не могут — если первая пара судов, растянув друг промеж друга сети, еще и наловят достаточно рыбы на вечернюю трапезу, то все последующие уже нет… Так что покупки в казачьих городках имеют для нас едва ли не стратегическое значение! Именно покупки — грабить атаманам я запретил строго-настрого, мотивируя тем, что возвращаться придется также землями боевитых казаков, а грабежи ожесточат их и заставят выступить на стороне ордынцев…

— Готовы и хлеб, и наши карпы. Давайте братцы, Ангела за трапезой…

— Незримо предстоит!

Это у нас с дружинными вместо «приятного аппетита»…

Ночь прошла тревожно. Спим мы на судах, наполовину вытащенных на берег; кто-то размещается на гребных скамьях, кто-то находит пристанище промеж скамей на самом дне струга. Я вхожу в число последних, так как со скамьи постоянно падаю вниз… Конечно, можно лечь и на сырой песок — но там еще холоднее, и подстеленный под спину плащ за ночь напитывается ледяной влагой. Можно, правда, нарубить и валежника в пойменном лесу, тянущемся с заметными прогалинами вдоль обоих донских берегов — но на это, как правило, не хватает ни сил, ни времени перед закатом, рыбу и ту едим уже в сумерках… Впрочем, как правило, после целого дня физического труда на веслах, да на свежем воздухе, да после сытного ужина, вои спят очень крепко, без снов.

Тем удивительнее, что сегодня меня всю ночь мучили неясные, смутные кошмары с незапоминающимся содержанием. Просыпался я несколько раз, чтобы вскоре вновь провалиться в тревожную дрему… Но очевидно, именно поэтому неясный, какой-то неправильный шорох в прилегающих к реке зарослях я услышал сквозь дрему — и даже проснулся прежде, чем выставленный на берегу дозорный пост поднял дикий крик:

— Татары!!!

Я рванулся вперед, со дна струга, врезавшись левым плечом в скамью — и, несмотря на резкую боль, успел схватить павезу, подвешенную на ременной петле на выступе планширя… Схватить прежде, чем над головой грозно загудели падающие на ладью стрелы!

— Щиты!!!

Но мой крик тотчас заглушил оглушительный клич ордынцев, раздавшийся на берегу:

— АЛЛА-А-А!!!

Стрелы поганых рухнули вниз, застучав по щитам, обшивке бортов, по дну струга и скамьям… При этом раня и убивая моих зазевавшихся воев! Чьи стоны и крики резанули по ушам даже похлеще, чем татарский срезень по икре левой ноги…

В тоже время со стороны дозора, проспавшего приближение татар из-за густого тумана, перед самой зарей поднявшегося от воды, раздался яростный звон клинков — и практически сразу стих; на смену ему пришел громкий плеск воды и чавкающие шлепки по песку. Это значит, враг ринулся к нам и по воде — и по вытянутому к берегу узкому перешейку, связывающему отмель с сушей…