Вечерний Чарльстон - Дынин Максим - Страница 39

– Так вот, – продолжил мой собеседник, – в Индии англичан ненавидят все. И раджи, которых они унижают, считая дикими и неспособными управлять своими уделами без совета британца-наблюдателя. А с простым народом англичане вообще обращаются, как с быдлом. Обобранные до нитки индийские мужики мрут с голоду целыми деревнями. Уж на что они терпеливые, но похоже, что скоро и у них терпение кончится…

Скрыплев вздохнул и покачал головой. Видимо, что-то всколыхнулось у него в душе, какие-то личные воспоминания или что другое. Я тактично помолчал немного, дав отставному есаулу справиться со своими чувствами.

– До меня дошли слухи, – продолжил свой рассказ Скрыплев, – что в Бомбейской армии Британской Ост-Индской компании готовится заговор против британских командиров. Сипаи – солдаты этой армии – должны в нужный момент восстать, убить своих офицеров, после чего объявить всему народу, что власти британцев в Индии пришел конец.

– А чья власть для них будет считаться законной? – спросил я.

– Как я слышал, сипаи хотят вернуть на трон в Дели последнего Великого Могола – Бахадур Шаха. Правда, он уже старик – ему под восемьдесят, но у него есть сыновья, которые могли бы наследовать трон отца…

Я тяжело вздохнул. В нашей истории восставшие сипаи и в самом деле провозгласили верховным правителем Бахадур Шаха. После же поражения восстания три сына последнего Великого Могола были застрелены британским майором Ходсоном – и это несмотря на то, что тот дал слово офицера не причинять им зла. Майор не побрезговал обобрать тела убитых принцев, сняв с них драгоценные кольца и браслеты. Убит был и внук Бахадур Шаха, а сам он сослан в Рангун, где вскоре и умер.

– А как обстоят дела в Калькуттской и Мадрасской армиях Ост-Индской компании? – спросил я.

– Об этом я не знаю, – покачал головой Скрыплев. – Думаю, что они вряд ли присоединятся к восставшим из Бомбейской армии. Там много сикхов и гуркхов, которые не любят индусов и мусульман. Вполне возможно, что они останутся верны британцам.

– И все же, Евстафий Васильевич, не сведете ли вы меня с вашими знакомыми, которые помогли бы нам разобраться в том, что в самое ближайшее время может произойти в Индии? Поверьте, это очень для нас важно…

– Ну, если так, то я вам помогу. Вы ведь, господин майор, никуда не спешите? Поживите недельку у меня в станице. А я пошлю кого надо за нужными вам людьми. Думаю, что мы все вместе что-нибудь придумаем. Эх, жаль, что я стал совсем старым и немощным. Скинуть бы мне годков этак тридцать!

Скрыплев вздохнул и с трудом поднялся с оттоманки. Похоже, разговор сильно его утомил.

– Сейчас, господин майор, я дам указание своим людям, чтобы вас определили на постой в хату, где вам будет уютно и где никто не посмеет покуситься на вашу жизнь. Знаете, у нас тут места неспокойные, и абреки нет-нет, да и появляются в окрестностях станицы. Будьте моим гостем. Мне, старику, приятно, что обо мне помнят в Петербурге. Видно, не зря я прожил свою жизнь.

Попрощавшись с отставным есаулом, я в сопровождении одного из морпехов и казака отправился к дому, в котором мне следовало ждать доверенных лиц Скрыплева. Судя по тому, что тот неплохо разбирался в происходящих в настоящее время делах на Востоке, у него и в самом деле были достаточно серьезные источники информации…

Часть III

Конец прекрасной эпохи

28 мая 1855 года.

Нью-Йорк, резиденция семьи Грили.

Хорас Грили, главный редактор и хозяин

«Нью-Йорк Геральд Трибьюн»

– Мистер и миссис Домб… ски, – объявила Мэвис, служанка-ирландка, не так давно нанятая Мэри. Хорошая девушка, вот только фамилию друга нашего Теда она произнести так и не смогла. А мы с Мэри уже спешили к прихожей.

Я представлял себе Николаса Домбровского более похожим на сэра Теодора – такой же, в общем-то, трагической фигурой, чем-то вроде Владимира Ленского из произведения Александра Пушкина, которое дошло до меня во французском переводе (на английском его книг я ни разу не видел). Но он оказался высоким, атлетически сложенным человеком лет, наверное, двадцати семи или восьми, одетым в классический костюм, а по тому, как он говорил на английском, стало сразу ясно, что это его родной язык, и что он получил очень неплохое образование на этом языке. Скорее всего, он был родом из Среднеатлантических штатов – так обычно именуются штаты Нью-Йорк, Нью-Джерси и Пенсильвания. Вот только откуда точно, я понять не мог.

Супруга его была очень красивой и весьма симпатичной молодой девушкой, и вскоре Мэри, которая поначалу была недовольна, что у нас в гостях будет южанка, да еще из рабовладельческой семьи, очень быстро оттаяла, и обе дамы быстро нашли общий язык, как и мы с Ником. Очень скоро мы начали называть друг друга по именам, и мне казалось, что мы обедаем со старинными друзьями. Такое со мной редко бывало – обычно я предпочитал держать определенную дистанцию даже с хорошими знакомыми, разве что подобные отношения связывали меня с Теодором.

Конечно, политических тем за обедом никто не затрагивал. Мэри долго расспрашивала Мейбел о русских женщинах, о нарядах, а, узнав, что наши гости совсем недавно поженились, и об их свадьбе. Но больше всего ей – и мне – понравилось то, как она, без всякой похвальбы, рассказывала про военные будни и о своем участии в войне с турками. Мэри даже воскликнула в восхищении:

– Мейбел, ты героиня!

Та лишь ответила, что она ничем особо не рисковала, а вот Ник – тот действительно герой. На что он ответил, что и у его супруги есть честно заслуженные боевые награды, а что касалось его самого, то Мейбел не раз и не два его чуть не убила за его «художества». И было за что, добавил он со смехом.

Мэри расспросила его о том, где он родился и где учился – и тот охотно рассказал, что он с Лонг-Айленда, и что учился он в Колледже Нью-Джерси. Он работает журналистом. Мейбел его из Джорджии, она училась на женских курсах в Саванне, а ныне – студентка медицинского факультета Елагиноостровского университета в русской столице. Когда же Мэри выразила удивление, что женщина – студентка, а еще и медик, Мейбел огорошила нас новостью, что в ее университете почти половина студентов – женщины, и что декан медицинского факультета тоже женщина, профессор Синицына.

Как водится, после того как Мэвис убрала со стола последние тарелки, мы разделились – Мэри и Мейбел ушли к моей супруге в ее кабинет, а мы с Ником отправились в курительную. К моей радости, мой гость не захотел курить, сам же я давно уже этим не занимаюсь по состоянию здоровья. А вот когда я предложил ему своего лучшего шотландского виски, привезенного мне еще до начала русской блокады Англии, он не отказался. Обыкновенно гости смешивали его с содовой и пили чуть ли не залпом. Но мой гость пил его так, как положено – маленькими глоточками, смакуя каждую каплю.

Пока мы наслаждались этим «эликсиром богов», как его именовал мой знакомый Натаниэль Бэнкс, я думал, стоит ли мне задавать моему собеседнику вопрос, который меня долго уже волновал. И я наконец решился:

– Ник, можно я у тебя кое-что спрошу? Если не хочешь, то можешь не отвечать.

– Конечно, Хорас.

– Ник, я вижу, что ты американец, в отличие от моего друга Теда. Но и у тебя, и у него время от времени проскальзывают фразы, которых никто никогда не употребляет. Да и акцент твой хоть и похож на то, на котором говорят на западе графства Саффолк, но все-таки от него отличается. Я не так плохо знаю Лонг-Айленд, в том числе и графство Саффолк. Места там глухие, каждый человек на виду, и местные жители, как правило, не любят чужаков – даже немцев, не говоря уж об ирландцах. И сложно себе представить, что там человек твоего происхождения – и православный по религии – мог не только родиться, но и вырасти без того, чтобы о нем ходила молва по всей округе. И Колледж Нью-Джерси… Конечно, времена, когда там учились лишь пресвитерианцы, прошли, но там до сих пор студенты – сплошь протестанты. И, тем не менее, ты его закончил.