Здесь водятся драконы (СИ) - Батыршин Борис - Страница 33

А ведь французы, похоже, до сих пор находятся в неведении насчёт игры, которую ведёт против них Юлдашев — ту самую, идею которой Остелецкий изложил однажды графу в его кабинете, в Адмиралтействе. Вениамин сам должен был проследить за её ходом — но вместо него этим в джунглях далёкого Аннама занимается старый друг, Серёжа Казанков. А он, вместо того, чтобы воплощать в жизнь собственные коварные замыслы, вынужден гоняться по всей Европе за этим Бёртоном, который тоже затеял собственную игру — уже в интересах другой империи — и намерен довести её до конца.

Но самое занятное, что и англичане, планируя свою китайскую интригу (которую они, между прочим, намеревались «повесить» на Россию) понятия не имели о миссии русского отряда в Тонкине. И теперь, наложившись одна на другую, эти тайные операции могут дать весьма неожиданный эффект, который учёные математики и физики называют «суперопозиция». И результат этого наложения будет весьма далёк о того, на который рассчитывали на Даунинг-стрит и на соседней улице Уайтхолл, где в здании адмиралтейства размещается управление военно-морской разведки Британской Империи.

Что ж, тогда ясно, почему граф Юлдашев не спешит срывать переброску броненосцев в Китай — предпочитает наблюдать издалека, дав событиям развиваться своим чередом — что, безусловно, не отменяет задания, возложенного на Вениамина и его напарника. И это правильно: в какую сторону не свернули бы дальнейшие события — не стоит оставлять в руках противника такого способа давления на одну из ключевых фигур этой истории. Каковой, несомненно, является его старый друг по Морскому Корпусу, старший лейтенант Российского Императорского Флота в отставке, а ныне — крупный бельгийский судовладелец барон Карл Густав Греве.

[1] Подробнее эти события описаны в первой книге цикла, «К повороту стоять!»

VII

Индокитай,

Аннам, провинция Тонкин.

военный лагерь Йенбай.

«…три…два… один!» — отсчитал Матвей и изо всех сил дёрнул за шнуры. С секунду ничего не происходило; потом земляной пол под ногами дрогнул и снаружи грохнуло. Он вмиг покрылся холодным потом — неужели второй заряд всё-таки не сработал? — и тут сотрясение земли и звук повторились. Матвей кинулся к приставной лестнице, ведущей на чердак, вскарабкался, огляделся, схватил стоящий в углу длинный свёрток. С улицы уже неслись испуганные крики, команды на французском, топот множества ног, босых, и обутых в армейские башмаки — и всё это заглушил орудийный залп. Ядро провыло над бараком, но он не обратил на это внимания –отодвинул доску, сунул в образовавшуюся прореху свёрток и на четвереньках выбрался на покатую крышу.

Отсюда, сверху, французский лагерь был, как на ладони. Матвей видел бараки, лодчонки на реке и у дощатой пристани, мечущихся по лагерю солдат, вооружённых и безоружных, артиллеристов у северного фаса, торопливо разворачивающих полевую пушку на тонких, высоких колёсах. За крайним рядом палаток вставали в небо два дымных клуба, подсвеченных изнутри багровым. 'Получилось! — возликовал Матвей и хотел, было, вскочить, полюбоваться на дело рук своих — но вовремя сообразил, что по-прежнему со всех сторон окружён врагами, иизображать из себя ростовую мишень было бы, по меньшей мере, опрометчиво. Тогда он покрепче вжался в доски крыши, заполз за жестяную трубу, курившуюся лёгким дымком, и принялся разматывать свёрток.

Но не тут-то было — узлы, стягивающие парусину, не желали распускаться, и юноша проклял себя за излишнюю старательность. Может, попробовать зубами? Жёсткая, просмоленная верёвка — Осадчий называл её «шкерт» — держала мёртво. «Матвей едва не взвыл от досады — что за напасть такая, бой уже начался, а он безоружен!»

Залп повторился, к грохоту пушек присоединилась торопливая ружейная трескотня. «Почему стреляют только снаружи? — мелькнула в голове стратегическая мысль. — Неужели нападение оказалось настолько неожиданным, что гарнизон до сих пор не может опомниться?»

Узлы, наконец, поддались, сразу стало не до стратегических размышлению. Матвей торопливо содрал парусину, высвобождая из складок «Винчестер». Так… теперь размотать кусок ткани, в которую замотан телескоп — аккуратно, бережно, чтобы не сбить прицел, выставленный заранее на стрельбище, — клацнуть скобой, загоняя патрон в патронник… готово! Он вскинул карабин, выцеливая артиллеристов, развернувших, наконец, своё орудие. Там, куда смотрел его ствол — за низким бруствером, сложенным из мешков с землёй и брёвен, на краю джунглей, отделённых от лагеря широкой поляной, вспухали многочисленные дымки ружейных выстрелов. Матвей поймал в перекрестье спину наводчика, задержал дыхание, и…

Пушечное ядро ударило в лафет. Полетели обломки, покатилось в клубах пыли колесо, наводчика и ещё двух канониров снесло прочь, прежде, чем Матвей успел нажать на спуск. Через бруствер уже лезли аннамиты в своих плоских конических шляпах из соломы, размахивая ружьями и изогнутыми мечами. Он стал выцеливать другую жертву, но этого уже не требовалось — повсюду кипела яростная рукопашная схватка, и в клубах пыли и порохового дыма решительно невозможно было отличить врагов от своих.

Вот возник на миг французский офицер в синем кителе, красных шароварах и белом колониальном шлеме. Он яростно размахивал саблей и что-то кричал — за шумом схватки слова были неразличимы. Но не успел Матвей прицелиться, как на того уже насели три аннамита. Офицер проткнул одного клинком, но другой, отскочив назад и злобно ощерясь (в телескоп были различимы малейшие чёрточки его физиономии) ткнул француза бамбуковым копьём в живот. Он согнулся, выпустил саблю из рук,схватился за живот — и тогда третий туземец запрыгнул сзади на плечи и, оттянув голову, полоснул по горлу ножом. И тут же упал, пронзённый штыком в грудь — французский стрелок, здоровенный детина в распахнутом на голой груди мундире, выдернул своё оружие из мёртвого тела, перехватил за ствол, и заработал прикладом, как крестьяне на току работают цепами. Щуплые аннамиты разлетались в стороны от его молодецких взмахов; Матвей несколько секунд наблюдал за этим побоищем, потом, опомнившись, снова припал к телескопу. В его линзах он ясно видел, как перекатываются могучие мышцы под загорелой кожей стрелка, как брызгает кровь и ошмётки мозга с размозжённого о головы приклада.

«Винчестер» лягнул в плечо, гигант опрокинулся на спину — как стоял, с поднятой над головой винтовкой. Матвей передёрнул зарядную скобу и повёл стволом, выискивая новую цель. Сражение в самом разгаре, работы хватит на всех, подумал он, облизывая пересохшие губы, и тут снова провыло вверху — близко, пугающе близко! Он инстинктивно вжал голову в плечи — поздно! Удар, оглушительный треск, острые щепки на отлёте жалят в щёку и лоб. Барак дрогнул, словно по бревенчатым стропилам прошла предсмертная судорога, крыша перекосилась, встала дыбом. Матвей сполз к самому её краю, вцепился в доски скрюченными пальцами в отчаянной попытке удержаться, но не смог — сорвался, полетел головой вниз с головокружительной высоты в полтора десятка футов. «Винчестер» полетел следом, и последней мыслью его было — теперь хрупкой оптике телескопа точно конец…

Матвей попытался пошевелиться — плечо пронзило острая боль. Пошарил рукой — похоже, он лежит на досках, застеленных то ли одеялом, то ли шинелью. Он разлепил веки — и увидил склонившихся над ним людей. Казанков, Осадчий… а третий кто?

Аннамит? Не похоже — глаза слишком широкие, да и кожа светлее, и с желтоватым оттенком. Китаец? Да, скорее всего, так и есть — разбираться во внешних и иных прочих отличиях обитателей Поднебесной и провинции Тонкин он уже успел научиться.