Я танцевал и мне почему-то тоже хотелось тогда разбиться. Ну или чтобы что-нибудь со мной случилось впоследствии. Я изучал движения танца, стоя перед зеркалом, слушая эту песню.

Но, как ни странно, песня, наоборот, стала приносить мне удачу и вдохнула в меня жизнь. В конце концов стала моим гимном. «Дэ волисарме ми буэно мучачада».

Кстати, как не смешно, вертолет, в котором я летел на базу в Зоне, действительно разбился. Но все пассажиры: геологи с партии, вахтовики и экипаж остались живы.

Мы отделались порезами, ссадинами и ушибами. Один переломал ноги. Двое получили сотрясения. Еще один сломал ключицу.

В момент падения я смотрел на стремительно приближающуюся землю в иллюминатор, и приняв судьбу, спокойно напевал про себя «Адиос мучачос».

Прямо сейчас вспомнил, как мы довольно долго падали. Это ужасно — падать на вертолете долго.

Я даже успел испытать страх и побороть его, посчитав, что пришел к жизненному финишу.

Эскалатор довез меня почти до самого верха.

Да, о чем это я? Про подарок. Покажу им, что у нас не все продается.

Хотя, они — «обремененные белые люди» никогда этого не поймут. Никогда.

Они будут думать и говорить, что я идиот. И это прекрасно.

Мне приятно думать, что может быть, Федор Михайлович думал и описывал в том числе и меня.

Подарок. Русский Клондайк — это и есть мой подарок стране. Народу. Будущим поколениям.

А потом я начну жить самой обычной жизнью. Мещанской. Найду работу в офисе.

Накоплю денег, нет, как сейчас говорят — бабла, на машину. Буду ездить с Катюхой на море, ходить на выставки, концерты.

Валяться с бокалом шампанского в вместе с ней в ванной.

Посещать дни рождения, поликлиники, рынки, рестораны. Смотреть сериалы на большом телевизоре. Начинать ходить в бассейн и бросать это дело.

Буду читать и участвовать в срачах в интернете, тупо смотреть каналы на ютюбе и нас-лаж-дать-ся жизнью.

Всему этому мне еще предстоит научиться.

Я буду очень стараться быть счастливым и делать счастливой Катюху.

До тех пор, пока судьба продолжит меня баловать. Я не загадываю. На дне я уже побывал. Я не боюсь. Мне не сложно начать все заново с полного нуля.

Но это потом. А сейчас нужно быстро добраться в контору.

Так мы называли свой полудохлый отраслевой НИИ. Я принял вызов и перешел Рубикон. Назад пути нет, победа или смерть!

На латыни: «Aut vincere, aut mori»! Лозунг воинов всех времен и народов, отправляющихся на бой.

У здания стоял полицейский УАЗик, рядом с ним скучал одинокий сержант, осматривающий колеса и пытающийся определить давление в баллонах при помощи ударов носком ботинка по резине.

Он бросил безучастный взгляд на меня и отвернулся. Интересно, что тут делает полиция?

Я зашел в здание и направился турникету с тремя вращающимися планками в виде алюминиевых труб.

Охранника, точнее вахтера, который обычно стоял на входе, на месте не оказалось.

Тогда я приложил прямоугольную карточку пропуска и вошел после звукового сигнала, напоминавшего сигнал оплаты на кассовом аппарате.

«Проплачено, проходим, не задерживаемся». Мы-то платим конторе своим временем, знаниями, а кто-то здоровьем. Но нашему НИИ все равно.

Контора, как некий организм, существо, поглощающее результаты нашего труда, и все ещё существующего за счет него, ценила все это только до развала СССР.

Пусть так. Я скоро я взбодрю это сонное болото. Я очень долго этого ждал и можно сказать положил полжизни на это.

Хотя я приехал пораньше, на работу уже подтягивались другие сотрудники. Сзади заходили знакомые ребята из соседнего отдела.

— Михаил Александрович, дорогой! Как же я рад вас видеть. Вы когда из партии вернулись?

— Позавчера, Сережа, — я поздоровался с начальником отдела хроматографических исследований. Мы были с ним на ты, просто он, как коллега демонстрировал уважение в присутствии посторонних.

— Как с результатами?

— Так средненько. Если завтра выгонят, поддержишь? Возьмешь к себе?

Мы зашли в лифт. Я увидел в зеркале свою небритую сорокалетнюю физиономию. Хреново выглядишь, господин Семибратов.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Миш, какой вопрос. Хоть сегодня. Ты же меня знаешь. Что так плохо? Ждешь разноса у главного?

Главным мы называли генерального директора нашего НИИ

— Не знаю, как пойдет. Или со щитом, или на щите. Но ты в любом случае обо мне завтра услышишь.

— Ладно удачи, заходи в обед, если что. Поболтаем. — Сережа Белошевский попрощался, широко улыбнулся и вышел на своем четвертом этаже, где располагалась их лаборатория.

Доехав до шестого, я покинул кабину вместе с другими. Сразу на выходе из лифта стояли полицейские вместе с заместителем директора по безопасности Куравлевым и двумя охранниками.

— О! А вот и он! Михаил Александрович, на ловца и зверь бежит. Доброе утро. Вот, господа — это товарищ Семибратов.

Нормально он меня представил. Их господами, меня товарищем. Но в некотором смысле это было комплиментом.

По выражению лица полицейских я увидел, что им скучно и они совершенно не испытывают желания продолжать общение ни с Куравлевым, ни со мной.

— Михал Александрович. Беда у нас. Проникли в ваш кабинет, перевернули, устроили кавардак.

— Кто проник?

— Вот я и вызвал полицию, чтобы разобраться.

Так, трындец. Значит, те, кто охотился на мои бумаги и данные уже и сюда добрались.

Полицейские мялись с ноги на ногу. У одного шипела рация. Они решительно не видели в ситуации ничего, что помогло бы им выжать звёздочек на погоны или денег. Или и того и другого.

Я не утверждаю, что вся полиция только подобным и занимается.

У меня много друзей из органов, которые пришли в правоохранители по зову сердца, для того чтобы сделать и нашу жизнь чуточку лучше, очистив от криминала. Но такими были далеко не все.

— А когда это случилось? Есть же камеры.

Куравлев надул щеки, отвел глаза и сообщил.

— Вот так получилось, что рано утром система перезагружалась и сотрудники не заметили, как она зависла.

Он строго зыркнул на одного из охранников.

— Нет записей с камер. Ых, — Куравлев картинно замахнулся на одного из них, отведя правый кулак за левое плечо, — поубивал бы. Вы мне еще рапорт напишите!

Один из полицейских в звании капитана, наблюдавший всю картину, мученически поднял брови домиком, посмотрел мне в глаза и грустно выдавил:

— Заявление писать будете?

— Конечно, будем! — не дал мне ответить Куравлев, — а как же! Мы это дело так не оставим!

Всё понятно. Куравлев перестраховался и прикрывал свой зад.

— Да подождите! А может быть ничего не пропало? Пройдите посмотрите, гражданин, — капитан старался вывернуться из ситуации.

— Хорошо, пойдемте, посмотрим.

Мы вошли в большой рабочий кабинет, представлявший из себя помещение в пятьдесят квадратных метров с фикусами на подоконнике и с тремя рабочими столами.

Мебель в кабинете, еще вполне прилично выглядевшая, стояла тут с советских времен.

Раньше она раздражала, казалась допотопной, но теперь смотрелась как антикварная, со своим собственным шармом.

Бумаги на моем рабочем столе были хаотично раскиданы, ящики выдвинуты. В шкафу за рабочим креслом также царил беспорядок. Кто-то пошурудил везде.

— Привет, Толь! — я подошел и протянул руку своему коллеге, Анатолию Смирнову, с которым мы вместе работали в этом кабинете.

— Привет, Миха! С приездом. Я пришел, а тут такое, — он внимательно посмотрел мне в глаза, будто предупреждая о чем-то, но так ничего больше и не сказал.

Раньше тут мы тут работали с коллегами втроем, но после очередных сокращений и оптимизаций остались вдвоем с Толей.

Я приблизился к своему рабочему столу, положил на столешницу тонкий портфель, скинул пиджак на спинку кресла.

Всё внимательно оглядев, я развернулся к полицейским:

— Нет, ничего не пропало. Всё в порядке. Спасибо, что приехали, простите. Не смею вас больше задерживать, господа офицеры.