Прощай, Герой (СИ) - Француз Михаил - Страница 111

Вот только, что делает десантник, когда понимает, что всё, шансов больше нет? Сдаётся? Американский, может и сдаётся — не знаю, не приходилось с ними сталкиваться напрямую. Так, одни байки да анекдоты слышал… А вот, что в таких ситуациях делает десантник русский, наблюдать приходилось… он дёргает чеку пришитой к нагрудному карману разгрузки гранаты. Она ведь там не просто так, не для красоты пришита. Ведь для ДШБ-шника, а ещё хуже того, разведоса, лучше быстрая смерть, чем плен… Их всё равно живыми не оставляют.

Главное — успеть дёрнуть до того, как прострелят или сломают руки…

Граната… Гранаты у меня не было. Но, зачем Артефактору банальная жалкая граната, когда он лежит, совершенно буквально, на куче высокоранговых «ядер», которыми и дальше усыпан весь пол пешеры?

— Сдавайся, Герой, — прозвучал голос Лича, то ли в воздухе, то ли в моей голове.

— Русские не сдаются, — выдавил я банальность сквозь сжатые и уже начавшие крошиться зубы. Сжатые от боли. От боли в обугливающейся спине: с таким количеством «ядер» я раньше ещё никогда не работал. И это было больно. По-настоящему больно. Но, самое главное, у меня получалось. И даже больше получалось, чем я планировал изначально: с моего места, оттуда, где я лежал, было видно, как мягким едва заметным для кого-то, кроме Артефакторов, светом начали светиться ВСЕ «ядра», которые лежали в Зале. Все!!! Вообще все. Кроме одного, того, что было зажато мной в кулаке.

Что с ними происходило? Я «впаивал» их в пол, как единственный доступный мне сейчас материал, теоретически способный удержать их силу хотя бы несколько секунд и успеть исполнить за эти секунды одну единственную команду. Всего несколько секунд, не более. Больше мне было не надо.

— Все так говорят, — осклабился голый череп бывшего скелета-воина, выбросившего свой ржавый меч. — А потом говорят мне: «Слушаюсь, Господин!»

Не заметил. Упустил те самые секунды, когда меня ещё можно было остановить. Когда ещё можно было не дать «дотянуться до чеки гранаты».

— Не все, — улыбнулся я. — Тебе привет, Харуто.

— Привет? — не понял он. Но насторожился. Видимо, не ожидал, что я назову его по имени. — От кого?

— От Смерти, — стала улыбка моя ещё радостнее. А свободная рука поднялась и показала маленькое проволочное колечко весьма узнаваемой формы. Тот, кто в своей жизни хоть раз видел такое, уже никогда его не забудет, и ни с чем не спутает. Колечко от гранаты.

Да — я пижон и понторез. Да, я потратил ещё одну подаренную мне Личем секунду на то, чтобы создать из последнего «ядра» в этой комнате и своего собственного мизинца это вот простенький предмет, форма которого, скажет за меня всё гораздо красноречивее любых даже самых убедительных слов.

Лич переменился в лице, разглядев то, что я беспечно крутанул на своём указательном пальце. Лич… переменился в лице… что за бред я несу? Откуда вообще лицо у черепа⁈ Но, факт — он стал выглядеть иначе. Я бы сказал, что у него в шоке и неверии узнавания расширились глазницы, как это порой рисовалось в некоторых произведениях мангак моего родного мира, по которому я, если честно, уже успел истосковаться. Достал меня этот Мир. Пусть, сказочный, пусть, красивый, пусть, волшебный… но такой жестокий и страшный. С его такими рациональными жителями. Циничными, логичными и прагматично подлыми.

— Ты блефуешь! — тихо произнёс Лич, даже пошевелив для этого щербатой нижней челестью.

— А ты проверь, — весело глянул ему прямо в глазницы я.

— Ты не посмеешь!

— Уже посмел, — веселье в душе поднималось всё сильнее, яркое, яростное и бесшабашное, какое может быть лишь у того, кто уже дёрнул свою чеку, кому уже совершенно всё равно, кому… терять нечего.

— Стой! Давай договоримся! Я могу тебя отпустить, вывести на поверхность, без «Клейма», живого и целого… Я могу отпустить девчонку! Снять с неё «Клеймо»…

— Врёт, — тихо прошептала Альбина.

Но я её не слушал. Я всё равно не смог бы уже ничего отменить: камень этого пола никогда не был материалом даже S-ранга, не говоря уж об SS и SSS. Он был просто неспособен удержать в себе такую прорвищу энергии, какую я в него влил из «ядер», из «кристаллизованной энергии монстров», как называла её Галатея.

— Поздно, — просто, ясно и весело ответил я ему. — Прощай, Лич, — сказал я, повернул голову к Шифеевой. — Прощай, Альбина… — потом закрыл глаза и практически прошептал: «Прощай, Мир…».

Взрыва я уже не почувствовал. И не увидел. Я просто знал, что он был. Знал, что пол Зала, превращённый мной в одну гигантскую «Кузькину Мать», вспучился, засветился и исчез в одной ослепительной вспышке, в которой растворились и Лич, и Альбина, и весь окружающий мир.

— «Прощай, Герой…» — почудился мне в это последнее мгновение чей-то ответный шёпот. — «Прощай… их»…

— «Прощаю», — беззвучно шепнули в яркой пустоте вспышки мои губы. — «Прощаю всех»…

Глава 72

Свет… Свет длился и длился. Он не хотел заканчиваться. Он бил сквозь закрытые веки, но, к удивлению, не обжигал. Пока не обжигал. Правда, это «пока» длилось и длилось вместе со светом.

Не знаю, сколько это продолжалось. Сколько-то. Пока, я не набрался смелости открыть глаза. Открыть глаза и увидеть весело улыбающееся лицо своей первой жены. Вот уж не думал, что в момент своей смерти, буду думать о ней… Как и никогда не думал, что с жизнью покончу самоубийством. Однако же, вот оно: и самоубийство, и лицо…

Это была первая мысль.

Вторая: что здесь делает Галатея? Выследила?

Но, нет. Достаточно было приглядеться к выражению этого слишком хорошо знакомого мне лица, чтобы понять — это не Галатея. И не моя жена. Ни та, ни другая, при их полном портретном сходстве, никогда так не улыбались. Да и вообще: лица одинаковые, но спутать их невозможно. И та, что стояла сейчас напротив меня в том самом платье, какое было на той девушке, в которую я был когда-то влюблён, в день нашего с ней знакомства, не была ни моей женой, ни Галатеей. Но, при этом, я её знал. Видел уже однажды.

— Смерть, — произнёс я. И, вроде бы, констатировал, и вроде бы поздоровался одновременно. Как-то не до осмысленных политесов мне было в этот момент. Не настроен был я на вежливость.

— Иван, — зеркально ответила мне она. — Ты, всё-таки, смог его достать. Оригинальное решение проблемы запасных тел и филактерий ты выбрал: сжечь вообще всё подземелье. Разом. Не размениваясь на мелочи и какие-то банальные обыски укромных уголков и закоулков.

— «Искусство — это взрыв!» — процитировал я Дейдару-семпая с кривой ухмылкой.

— Бесспорно, — весело согласилась со мной та, что приняла вид моей первой жены. Или тот. Тут нельзя было быть ни в чём уверенной. — Не зря я тогда сделала на тебя ставку. Не зря.

— И что теперь? — вяло уточнил я. То, что время остановилось, ещё не значило, что сил у меня прибавилось. Я всё так же лежал на полу с одной рукой, зажатой под телом Пламенной, которую я в этом всепоглощающем свете не видел, но чувствовал.

— Теперь? — улыбнулась мне собеседница, — Я обещала тебе желание. Ты выполнил свою часть сделки, я готова выполнить свою. Озвучь мне то, чего хочешь! Удиви меня!

— Я… хочу… — как-то неожиданно глубоко задумался я над этим простым вроде бы вопросом. Чего же я действительно хочу? Да, в общем-то, ничего. Нет у меня каких-то страстных желаний в этом мире. Да и в том. Хочется только, чтобы это уже всё побыстрее закончилось…

Хотя, нет! Стоп. Кое-что я, всё-таки ещё хочу. И именно та, что стоит напротив и улыбается, может мне это дать.

— Я хочу увидеть Творца, — проговорил я.

— Что, прости? — чуть наклонила голову моя собеседница и даже немного свела брови, что, должно быть, означало особенную концентрацию её внимания на моём вопросе.

— Я Хочу увидеть Творца. Увидеть облик того, кто создал этот Мир, — повторил я гораздо увереннее и даже расщедрился на пояснение. — В Храме Семи есть незаполненное центральное место, предназначенное для статуи главного Божества, того, кто не пришёл в этот мир, а Сотворил его. Творца. Один из Жрецов предложил мне заполнить это место, создать Его статую, овеществить Образ. Возможно, я никогда уже не появлюсь в этом Храме. Да даже, скорее всего. Возможно, я не создам этой статуи: не смогу или не захочу. Но сам вопрос… он, как заноза — мелкая, неприятная, жить и двигаться не мешает, но всё равно — нет-нет, да зудит, напоминает о себе, тянет незаконченным делом… А я не люблю незаконченных дел. Они меня раздражают.